Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?) - Макаров Игорь. Страница 37
Дата отправки не указана, почтовый штемпель отсутствует, конверта тоже нет, и это может означать, что открытка пришла по конспиративным каналам. Также ясно, что он не доверял получение своей корреспонденции никому из членов русской миссии!
Как бы там ни было, к 4 мая он должен был возвратиться в сербскую столицу. Наверное, такова была договоренность с начальством. Так, может быть, вернулся пораньше?..
Автор: — Да нет же, вы неточно интерпретируете: из текста ясно видно, что 4 мая — это дата не окончания, а начала поездки в Косово!
Ю. Сербский: — Но он же вернулся… И Артамонов мог иметь в виду именно это, второе прибытие ДИВ в Белград, а не первое, 25 января. Но тогда почему полковник уклонился от упоминания столь важной детали — сознательно или по забывчивости?..
Автор: — Полноте, не пахнет тут никакой забывчивостью и в помине!
Ю. Сербский: — Сербский дневник, к сожалению, обрывается датой 1 марта 1914 года. Вот последняя запись:
Взгляд Ильича на военного агента. Он должен быть как бы совершенно незаинтересован военным делом. Приехал лечиться, отдыхать, что угодно. Может даже не любить (как бы) военное дело. Первое время 6-12 месяцев посвятить тому, чтобы втереться в военное общество. Бывает, принимать. Искать развлечения. Тогда ему всё все сами скажут, а прежде всего быть симпатичным и простым, ловко находиться в обстановке и не жалеть денег.
Ильич — это, на самом деле, полковник Стеван Илич, бывший военный атташе Сербии в Турции, на тот момент «не у дел». Тетрадь заполнена полностью (хотя и с пропусками страниц). Может быть, была и вторая тетрадь, и она даже могла сохраниться в семье сына Верховского, Николая Александровича, или, что совсем маловероятно, у Игоря Александровича.
Автор: — Можно предполагать, что наставления бывшего военного агента (а по сути, разведчика) насторожили капитана, и он перестал вести дневник. О Стеване Иличе очень мало сведений; я лишь нашел, что он был участником Майского переворота. В списке «офицеров — участников заговора 29 мая 1903 года» (составитель Р. Драшкович) Стеван Илич значится под номером 92 (всего их 115) [209].
Показательно, что большую часть своего полугодового пребывания в Сербии Верховский действовал практически бесконтрольно, так как Артамонов находился в длительных отлучках (с конца февраля по конец апреля в Петербурге и с 6/19 июня по 15/28 июля в отпуске). Поэтому все их общение длилось месяца полтора или около. Так, по крайней мере, вытекает из записок Артамонова.
Вы спрашивали, отчего Артамонов не вернулся в Белград сразу после покушения? Увы, как следует из его очерка, из гедонистических соображений… Вообще, Виктор Алексеевич не выглядит серьезным разведчиком и в своих записках даже сетует на свою «больную совесть». Подсознательно он чувствовал, что манкирует своими служебными обязанностями, прохлаждаясь на море в такие трагические дни.
Ю. Сербский: — Относительно профессиональных качеств Артамонова Верховский отзывался очень хорошо. Во всяком случае, такое впечатление он вынес от первой встречи с ним. Вообще, судя по записям в дневнике, Верховский не так уж часто встречался с полковником, а после 17 февраля про него не упоминал, встречался только с его женой.
Автор: — Направляясь за границу, Артамонов взял со своего молодого друга обещание постоянно информировать его обо всем происходящем. Но три телеграммы якобы куда-то пропали…
Ю. Сербский: — Телеграммы, как мне представляется, вернулись в Белград и были положены в сейф. Вопрос в том, кто мог их туда положить…
Автор: — …А дошедшее до Артамонова письмо (от 7/20 июля), можно сказать, дезинформировало получателя. В критические предвоенные дни капитан русского Генерального штаба — а ума и чувства реальности ему не занимать, в чем легко убедиться, прочитав «Россию на Голгофе»! — убеждает своего маститого коллегу, что в Белграде тишь да блажь, ничего опасного не предвидится, поэтому отпускник может не торопиться с возвращением. Если это не сознательная мистификация, то явный провал, и провал двойной (оба сели в калошу!)… Хорошо, эти ляпы еще как-то можно объяснить: и на старуху бывает проруха. Но зачем Верховский мистифицирует обстоятельства своего отъезда из Белграда? В книге «На трудном перевале» читаем:
1 августа 1914 года от дебаркадера белградского вокзала отходил последний поезд. Люди бежали из столицы Сербии, над которой рвались первые австрийские снаряды.
Я сидел у окна вагона 2-го класса. Напротив меня сидел молодой немец.
В качестве офицера Генерального штаба я приехал в Сербию с заданием изучить причины ее побед в борьбе с Турцией и Болгарией и теперь спешил возвратиться в штаб 3-й Финляндской стрелковой бригады. Мой визави, коммивояжер крупной германской экспортной фирмы, лейтенант запаса кирасирского полка 1-го Восточно-прусского корпуса, ехал также по вызову своего начальства в Кенигсберг.
Оба мы с тревогой смотрели на уходивший вдаль город, окутанный дымом и пламенем пожаров, возникших в результате вражеской бомбардировки. Последние газеты, вышедшие в Белграде до начала бомбардировки, были наполнены статьями о надвигавшейся всеевропейской войне. Мой сосед по купе не мог примириться с этой мыслью.
— Не может быть, — говорил он мне, — чтобы из-за этой глупой истории на Балканах разгорелась война в Европе. Нам, немцам, нужен мир и только мир, для того чтобы производить и торговать…
Не могу сказать, что я отнесся к нему с полным доверием. Война между Россией и Германией не была для меня неожиданностью. Я уже давно читал труды немецкого историка Трейчке, который откровенно рассматривал всех славян, и русских в том числе, как «навоз для германской нивы». Мне знакомы были также «творения» одного из руководителей военной мысли Германии генерала Бернгарди, писавшего о том, что Германия оставит побежденным только одни глаза, для того чтобы они могли оплакивать свой позор [210].
Между тем в книге «Россия на Голгофе» АИВ утверждает, что 1 августа он уже был в своем полку!
Ю. Сербский: — Книга «На трудном перевале» увидела свет в 1959 году в сильно искаженном виде: была переработана и сокращена почти в три раза. Иначе ее отказывались печатать. Зная это, нужно осторожно относиться к тексту (поди разбери, какие даты были в первоначальном варианте). Вышла она только благодаря сыну генерала, Николаю Александровичу: он переписывал ее несколько раз по требованию Военного издательства (Военгиза). Сама рукопись, вероятно, пропала. Во всяком случае, так считает наша родственница Л. А. Верховская (сейчас монахиня Зосима), которая навещала Исхака Файзвахманова, воспитанника Николая Александровича, в начале 1990-х.
Н. А. Верховский (1910–1985) был очень активным человеком. С рукописью его отца приключилась детективная история (достаточно сказать, что с осени 1941-го по середину 1944 года она пролежала в сарае под дровами, где была спрятана домработницей-немкой), но я не удивляюсь, ибо все, что связано с АИВ, окутано какой-то гоголевской мистикой. Николай Александрович работал санитарным врачом в Архангельске, затем в Москве — терапевтом, зав. отделением и главврачом поликлиники, наконец, главврачом по обслуживанию дипкорпуса; женат не был. Воспитал троих беспризорников. С семьей одного из них, вышеназванного Исхака, прожил как отец и дед много лет — с 1960 года до своей кончины.
Его брат, Игорь Александрович (1918–1984), стал крупным экономистом. Во время паники в Москве 16 октября 1941 года, оставшись один в автохозяйстве, возглавил его и до конца войны работал на этом предприятии. После войны преподавал в Московском инженерно-экономическом институте, защитил кандидатскую диссертацию. Затем перешел в научный институт, был пионером в области статистики автотранспорта. На пенсию вышел в должности зам. начальника отдела транспорта Госплана СССР, скончался в Москве. По нашим сведениям, в его семье никакого архива не было, а то, что было, хранилось у Николая Александровича и часть у второй жены его отца — Натальи Сергеевны Веревкиной (1885–1977).