Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?) - Макаров Игорь. Страница 45
В этот день собрались все русские, находящиеся в Белграде, сербы, женатые на русских с семьями, и сербы — русские воспитанники, главным образом офицеры.
Был накрыт большой пасхальный стол «по-русски» с пасхой и куличами, и благодаря редкому гостеприимству все чувствовали себя так, как, вероятно, немцы чувствуют себя у своих представителей на всем земном шаре, то есть, что они «дома»…
Отсутствовавшей госпоже Гартвиг послали телеграмму в Москву. Во время войны она стояла в Белграде во главе всего дела организации помощи раненым героям войны. Теперь в Сербии ее называют «наша сербская майка» (мать). Популярность ее во всей стране огромна.
За эти два дня праздников на ее имя в посольстве было получено около 6000 карточек, писем и поздравлений от ее пациентов, которые получили от нее помощь и облегчение [240].
А вот весьма занятная, но уже в иной тональности, зарисовка из Сербского дневника капитана А. И. Верховского:
2/II — 1914. Был на приеме у Гартвига. Он собирает по воскресениям дипломатический корпус. Удивительно одинаковые и безличные впечатления производят молодые дипломаты всех стран. Невозможно отличить, какой страны, какого народа, все сбриты и обезличены под английский образец. Безличная сволочь салонов. Гартвиг представил меня бывшему престолонаследнику Георгию, который слывет за взбалмошного и полусумасшедшего человека. Нервный и худой, и далеко не благородного типа лицо. Если бы не форма и флигель-адъютантский аксельбант, ни за что не узнать королевича. Скорее (неразбочиво) из итальянской оперы. Но, видимо, человек со своим Я, умный и настойчивый. Кажется мне, что его песенка еще не спета. От престола его заставили отказаться за то, что он ударил солдата ногой так, что тот от этого удара умер…
Принц Георгий на балу ухитрился зло обидеть русского посланника Гартвига. Георгий рассказывал с нескрываемым озлоблением, что Германия набросится на Францию, уничтожит ее и повернет на Россию, где выходцы из Финляндии, Польши и Туркестана помогут нашему поражению. Посланник через Пашича потребовал извинения принца Георгия.
В Белграде обидеть Гартвига было равносильно политическому самоубийству.
Коротая дни в эмиграции, С. Д. Сазонов, судя по воспоминаниям одного из его сербских собеседников, изругал Николая Генриховича неприличными словами и в сердцах зачислил своего бывшего подчиненного в булгарофилы. Мемуарист свидетельствует:
Для нас было бы лучше, если бы Гартвиг был на хорошем счету у Сазонова, поскольку тогда бы ему на Певческом мосту [241] больше верили, что не всегда случалось. Тут, в министерстве иностранных дел, редко кто молвил о нем доброе слово. Последний посланник царской России в Сербии, князь Григорий Николаевич Трубецкой, который во время балканских войн управлял Балканским отделением министерства, говорил мне: «Гартвиг не был таким большим вашим другом, как у вас думали». Особенно на дурном счету Гартвиг был у Сазонова. Как-то раз в Париже в 1919 году между мной и Сазоновым возник разговор о нем:
— Гартвиг был… (Тут он употребил резкое выражение о Гартвиге как о человеке) и булгарофил! — бросил мне гневно Сазонов, что, сказанное по злобе, конечно, было преувеличением. И затем, обернувшись к своему бывшему помощнику Анатолию Анатольевичу Нератову [242], который тут также присутствовал:
— Вы, по крайней мере, об этом знаете!
— Знаю, знаю, — ответил Анатолий Анатольевич, кивнув головой в знак согласия [243].
Это парадоксальное замечание Сазонова обнаруживает его нестихающую застарелую ревность к Гартвигу: и, выброшенный в Париж, он готов был искать причины своего фиаско в двойной игре, лицемерии и даже булгарофильстве Гартвига. Все-таки, полагаю, у Сергея Дмитриевича случилась своеобразная аберрация исторической памяти. Сербы не любят болгар, и подобное умонастроение они бы, рано или поздно, заметили. Как раз наоборот, донесения русского посланника в Белграде нередко бывали слишком просербскими и потому— тенденциозными. Вот какую депешу направил он Сазонову 17/30 июня 1914 года:
М.г. Сергей Дмитриевич!
Весть о совершенном в Сараеве гнусном злодеянии, жертвами коего пали наследный эрцгерцог Франц-Фердинанд и его супруга, произвела здесь глубокое впечатление, вызвав решительно во всех слоях общества (выделено мною. — И. М.) чувства самого искреннего возмущения. День 28/15 июня — «Видов дан» — большой народный праздник в Сербии, к которому съехались в столицу из старых и новых краев, а также с того берега Дуная различные культурные, певческие, Сокольские общества и иные корпорации в своих национальных одеяниях с хоругвями, флагами и значками. Торжества начались служением во всех храмах чинопоминания о всех героях, «живот свой на поле брани положивших за веру и отечество»… Около 5 часов дня, как только распространилось известие о трагической сараевской катастрофе, в Белграде немедленно были прекращены все церемонии не только распоряжением властей, но и по почину самих обществ; театры были закрыты и народные увеселения отменены.
В тот же вечер король и королевич Александр в качестве регента отправили телеграммы императору Францу-Иосифу с выражением глубокого соболезнования. Соответственные изъявления по телеграфу адресованы были правительством на имя графа Берхтольда и председателем народной скупщины — рейхсрату. На другой день во всех местных газетах без различия партий появились трогательные некрологи и прочувствованные статьи по поводу тяжкого горя, постигшего императорский дом дружественной монархии.
Словом, вся Сербия сочувственно откликнулась на несчастие, поразившее соседнее государство, строго осудив преступное деяние обоих безумцев; и тем не менее здесь заранее были уверены, что известные венские и пештские круги не замедлят использовать даже столь трагическое происшествие для недостойных инсинуаций по адресу королевских политических обществ…
Примите и пр. Гартвиг [244].
Австрийский фельдмаршал-лейтенант Альфред Янза в своих воспоминаниях признается, что сразу после 28 июня «мы с часа на час ожидали приказа о мобилизации против Сербии, где покушение было почти с восторгом встречено прессой» [245]. Большая разница в оценках!.. На самом деле, газета «Политика», вышедшая на другой день после покушения, не печатала «трогательных некрологов», как не выражала она и симпатии к убийцам. Упоминалось, что приказ о прекращении народных гуляний на Калемегдане, с военной музыкой и концертом Белградского певческого общества, поступил в 10 часов вечера (весть о покушении была получена в городе в 16.15). Но и после этого публика не расходилась до полуночи…
Сазонов мог бы и сильно пожурить Гартвига за просербскую сентиментальность, переходящую в явную предвзятость, но такие донесения, видимо, ложились бальзамом на душу царственных особ, для которых Сербия была вне подозрений.
Итальянский историк Л. Альбертини брал на себя смелость утверждать, что наш посланник был едва ли не на дружеской ноге с Аписом. «Общение посла с этим человеком было глубоко законспирировано», — подхватывает В. Пикуль в романе «Честь имею». И по большому счету это сложно поставить под сомнение: если уж первый секретарь русской миссии В. Н. Штрандман был знаком с мужиковатым плутом Малобабичем, таскавшим бомбы через австрийскую границу (на суде в Салониках его называли то «бродягой», то «австрийским шпионом»), то почему бы Гартвигу не быть в доверительных отношениях с влиятельным Аписом?.. Марко (Божин Симич) уверяет: