Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?) - Макаров Игорь. Страница 83

Как мне показалось, прочитанное стало для флотского историка В. Я. Крестьянинова достаточно большим откровением. В растерянности он набрал телефон контр-адмирала А. В. Спешилова, председателя Кронштадтского морского собрания. Александр Викторович подтвердил, что Александр Смирнов действительно «их человек», состоит членом организации, но где сейчас находится и как с ним связаться, ответить затруднился. «Через несколько дней мы его разыщем и все выясним, — пообещал Крестьянинов. — Тогда и поговорим». Конечно, это была дипломатическая уловка, и я прекрасно понял, что тема закрыта. Как сказал один ведущий российский архивист, некоторые архивные тайны лучше навеки положить под сукно.

Журнал «Тайны XX века» от науки далек, поэтому один из моих коллег попросил оценить изыскания Смирнова известного российского историка, специалиста по февральской смуте М. А. Бабкина. «Прекрасная статья!» — резюмировал профессор.

Эпилог

Сараевская эпопея стала незабываемой страницей гражданской войны в Югославии. Этот город стоил великой борьбы. Нобелевский лауреат Иво Андрич запечатлел Сараево таким:

По кручам взбираются отвесные, воспетые в песнях сараевские сады, а между ними спускаются вниз, подобно узким лавинам снега, многочисленные и столь своеобразные мусульманские белые кладбища. (Я не знаю, игра ли это ощущений или недоступная логика чувств, но мне всегда казалось, будто сады в самом деле поднимаются вверх, а кладбища спускаются). С приближением неторопливых сумерек белизна надгробных камней выступает еще сильнее. Многие из этих узких и продолговатых камней накренились, будто намереваясь улечься в могилу вместе со своим хозяином. Кое-где они посеяны так густо и беспорядочно и так наклонены, что напоминают колосья, смятые и поваленные ветром…

Внизу под нами утопает в фиолетовых сумерках старое Сараево, со строениями всех эпох и стилей, старыми и новыми церквами, синагогами и многочисленными мечетями, рядом с которыми растут тополя, стройные и высокие, как минареты. Город мятежей и войн, денег и голодных лет, чумных эпидемий и опустошительных пожаров, город умельцев, неизменно любивших жизнь, хотя и знавших ее с оборотной стороны. При последних отсветах дня город кажется исполненным древней мудрости; морщинами подвигов и векового опыта пролегли на нем линии улиц, извилистые и смелые — из турецких времен, прямые и крутые — из времен австрийских. Эти два типа городских улиц пока различаются вполне отчетливо, словно алфавиты двух различных рукописей и языков. Сгущающиеся сумерки все больше уравнивают их, заставляя слиться в неразборчивой повести всеобщей ночи, которая накрывает историю и легенды, деяния чужеземных завоевателей и местных мелких и крупных тиранов и олигархов, движения народных масс, долгие и запутанные счета и расчеты между теми, кто имеет, но не дает, и теми у кого нет ничего, кроме нужды.

Та «неразборчивая повесть всеобщей ночи» — воистину Варфоломеевской — вписала в историю Сараева свои самые кровавые письмена.

Подписание Дейтонского мира шокировало сербское Сараево: соглашение практически весь город отдавало в руки мусульман. В начале марта 1996 года начинается исход сербов из Сараева. Снежные вихри и 20-градусные морозы сопровождают тысячи грузовиков, которые вместе со скарбом увозят сербов в неизвестность. Вот как описывает публицист Лиляна Булатович гибель сербского Сараева при полном равнодушии официального Белграда:

Через два года после смерти Ани (дочери ген. Р. Младича. — И. М.), после поминок, в квартире Младичей, за круглым столом в столовой, сидим мы впятером-вшестером. В Боснии продолжается горькое несчастье: исход сербов из родного Сараева, но средства массовой информации Сербии молчат об этом.

Сербы бежали от «дейтонской правды». Перед бегством сжигали свои дома, квартиры. Из могил выкапывали и уносили с собой кости своих сыновей, отцов, братьев…

— Несколько дней назад ехал на машине, — рассказывает генерал. — Мой водитель увидел знакомую старицу. Вышли из машины, смотрим, эта старица несет какой-то узел. Обнял ее, а у нее глаза полны слез: «А это сын, сын…». Спрашиваем ее, как ей сейчас? «Все у меня отняли, ничего нет! Но еще на тебя надеюсь, на тебя», — говорит старица, а сама дрожит. И добавляет, уже собираясь продолжить путь: «Ношу этого моего ратника на себе! Не хочу, чтобы его кости поганили эти нехристи-разбойники! А ты себя береги, «майка» (мама) на тебя только надеется!».

И ласково меня гладит свободной рукой, а в другой держит какой-то нейлоновый мешок. И вдруг я увидел, что в этом мешке «майка» носит останки своего сына, моего борца, воина…

И полные слез глаза «майки» так и остались в моей памяти навсегда.

А вот проникновенный поэтический плач Зорана Костича по исходу сараевских сербов («Зима в Сербском Сараеве, 1995/96»):

Кровавый спор между австрийцами и сербами история рассудила в пользу мусульман.

28 июня 2014 года в мусульманском Сараеве, еще не остывшем после февральских погромов разгулявшейся черни, Австрия, Германия и Франция пышно отметили столетие Первой мировой войны («гвоздем программы» было открытие памятника Францу Фердинанду). Девиз «праздника» — «Сараево, сердце Европы». Видимо, организаторы внимательно читали итальянского историка Луиджи Альбертини, которому принадлежит фраза: «Сербский террорист стрелял не только в грудь австрийского принца, он метил в самое сердце Европы».

Примечательно, что датой памятных торжеств организаторы выбрали не день отклонения Сербией ультиматума Австро-Венгрии (что было бы хоть как-то объяснимо) и не день начала боевых действий, а день Сараевского покушения, который все-таки никак нельзя назвать военным событием.

Не все ладно с головой и у сараевского градоначальника хорвата И. Комшича, который, представляя проект, сказал: «Европа поняла, что самый крупный конфликт после Первой мировой войны произошел именно в Боснии и Герцеговине». Иначе говоря, сербская осада Сараева в начале 90-х годов для нынешних боснийских политиков— это такое эпохальное событие, перед коим меркнет и Вторая мировая война, и усташский геноцид!