Когда человека не было - Ангелов Димитр. Страница 60

Снаружи в устье пещеры начал проникать синеватый свет. Весеннее утро вставало, светлело все больше и больше, и вместе со все усиливавшимся, все более белевшим светом чунги начали шевелиться и тоже вставать.

Вдруг слабое, трепетное повизгиванье какого-то животного заставило их вздрогнуть и вскочить. Схватив кто камень, кто палку, они кинулись вон. Молодая пома тоже кинулась за ними. Так прерывисто скулить не мог никакой крупный и сильный хищник, — в этом чунги были уверены. Но какое же другое животное посмело бы подойти к их пещере, да еще днем? Ведь от чунгов убегали все-все звери. Убегали, едва почуяв их. Может быть, это опять тот старый чунг, который пугал их ночью, завывая над расселиной в скале?

Но нет. Это был только большой рыжеватый ла-и. Он лежал как раз у входа в пещеру. Из шеи у него текла кровь, а под головой образовалась большая кровавая лужа. На одном плече кожи совсем не было и краснело оголенное мясо. Задние лапы тоже были изодраны и в крови.

Чунги тотчас же подавили свое угрожающее рычание, побросали камни и ветки и захлипали от удивления, собрались вокруг ла-и и озадаченно разглядывали его. Очевидно, он боролся с и-водом или другим хищником, боролся не на жизнь, а на смерть, и был смертельно ранен. Но как и почему он добрался до их пещеры? Может быть, он вышел победителем из этой борьбы, победителем ценою жизни, и приполз сюда из последних сил?

Перед столь ясной картиной в сердце всякому чунгу упала теплая капля сострадания, хотя ла-и были только животными, да еще опасными, когда собирались стаей. И никто из них не подумал добить и съесть этого ла-и, а все пристально глядели, как он умирает.

И он действительно умирал. Он не шевелил ни головой, ни лапами. Дышал с трудом, прерывисто, время от времени раскрывая пасть, словно ему не хватало воздуха. Глядел мутно и, наверное, уже не видел, что над ним наклоняются страшные чунги.

Вдруг Молодая пома громко всхлипнула, растолкала других чунгов, быстро наклонилась над ла-и и схватила его за переднюю лапу. Эта лапа у ла-и была наполовину перекушена, и по ней пома узнала прежнего «их» ла-и. Несмотря на свою боль и скорбь, она радостно заурчала, схватила голову ла-и, приподняла ее и заглянула в потускневшие глаза. Ла-и смотрел неподвижно, с едва заметным трепетанием век. Узнает ли он ее? К ней и к маленьким чунгам он был привязан сильнее, чем ко всем прочим…

И вот… Он слегка шевельнул кончиком черного носа, словно нюхал ее, раз или два моргнул, слегка шевельнул хвостом и стукнул им по земле. Нет, сомнений не было, он помнил чунгов, спасших его от и-вода, помнил свое прежнее убежище и, наверное, сейчас, после кровавой борьбы с хищником, сознательно добрался до их пещеры, чтобы найти защиту у них.

— Ух-кха-кха! Ух-кха-кха! — изумленно закричали чунги, тоже узнав по перекушенной лапе «своего» ла-и, и наклонились над ним еще ниже, с еще большим сочувствием. Ла-и, словно понимая их сочувствие, шевельнул ушами и тихо заскулил.

— Ух-кха-кха! Ух-кха-кха! — запрыгали радостно чунги, поняв, что ла-и узнал их и обрадовался.

Он снова стукнул хвостом оземь и попытался приподняться. И тут чунги увидели такое, чего никогда еще не видели: под брюхом у ла-и лежали детеныши, совсем крохотные ла-и, числом столько, сколько пальцев на одной руке.

Крошечные ла-и с писком шевелились у брюха матери и тыкались в него мордочками.

Ла-и с усилием приподнял голову и поглядел на них. Потом вдруг, уронив голову, вытянулся и не шевелил больше ни лапой, ни ухом, ни хвостом. Лежал неподвижно, слегка оскалясь, и все чунги поняли, что он умер.

Несчастный ла-и словно только и ждал, чтобы произвести на свет детенышей, покормить их и умереть. Крошечные ла-и сосали еще теплое молоко и шевелили ушками и хвостиками. Но потом стали отваливаться от матери и тихонько скулить: материнское молоко остыло и перестало течь.

Помы тревожно заурчали и захлипали: мать умерла и оставила своих детенышей беспомощными! И хотя ла-и был только животным, каждая испытывала к нему сочувствие как мать к матери, а к еще слепым детенышам — жалость как к своим детям. Молодая пома, которая потеряла своего детеныша раньше, чем успела ему порадоваться, в которой эта потеря создала огромную пустоту, была потрясена материнскими чувствами. Глядя на крошечных, пищащих ла-и, она ощущала, как эти чувства покоряют ее, как что-то сильное и непобедимое влечет ее к ним, к этим детенышам умершей матери. Неудовлетворенный материнский инстинкт, вся ее кровь, все напиравшее в грудь молоко влекли ее к несчастным, осиротевшим детенышам, и она не могла не повиноваться этому первобытному зову жизни. Она присела подле мертвого ла-и, протянула руки к двум детенышам, осторожно подняла их и с внезапно пробудившейся нежностью поднесла к груди. Слепые детеныши тотчас же начали сосать ее, помахивая хвостиками. И Молодая пома почувствовала, как с нее сваливается какая-то тяжесть, как ей становится все легче, как великая скорбь по умершему маленькому чунгу тает, тает… Она почувствовала, как эта скорбь сменяется чем-то милым и теплым, счастливым и радостным, словно эти маленькие ла-и стали ее родными детьми…

Радостно урча и нежно прижимая к себе маленьких детенышей, она встала и ушла в пещеру. И Безволосый, вытаращив глаза от изумления, ушел следом за нею.

— Хак? Хак? — изумленно и вопросительно хакал он, словно спрашивал: «Что это? Что это?»

Чунги долго оставались вокруг умершего ла-и и трех детенышей, которые продолжали пищать и тыкаться в мать мордочками. Потом, проголодавшись, они ушли в лес, а когда белое светило стало заходить и они вернулись, то детеныши уже умерли. Двое доползли до оскаленной морды своей матери, а третий свернулся у нее под шеей.

Никто из чунгов не захотел есть их мясо. Близнецы поиграли с ними, а потом, вспомнив, как взрослые уносят мертвецов за пещеру и засыпают их ветками, по их примеру отнесли туда же и ла-и и тоже засыпали их.

И большая стая двинулась вперед…

Снова лес утонул в буйной зелени, снова деревья украсились большими и малыми плодами. Но плоды были еще очень кислые и вяжущие, так что чунги питались только луковицами и мясом убиваемых животных. Первоначальная жадность к верхним побегам некоторых кустов у них прошла, так как побеги не насыщали их, сколько бы их ни съесть.

Стало совсем тепло, и чунги могли бы ночевать в лесу под открытым небом. Но, привыкнув и бессознательно привязавшись к своей пещере, они каждый вечер возвращались в нее еще до того, как зайдет белое светило, а потом до темноты оставались перед входом. Одни чесались, другие искались, детеныши играли, ссорились, кричали. Иногда и между взрослыми возникала из-за чего-нибудь ссора, и все поднимали такой крик, что его слышно было издали, и потому другие животные легко угадывали, что все эти пещеры населены.

Случалось, что из норки в земле появлялся и полз твердокрылый брум-брум, и тогда маленькие чунги окружали его и долго забавлялись, разглядывая. Если у брум-брум были большие клешни и он щипался ими, детеныши тыкали в него прутиками и переворачивали на спину. Брум-брум вертелся и шевелил лапками, словно ловил воздух, а они радостно ухмылялись и всхлипывали. В конце концов кто-нибудь из них хватал его и с удовольствием съедал.

Двое маленьких ла-и, которых кормила Молодая пома, подросли и начали играть. Для взрослых чунгов самой большой забавой было смотреть, как они борются и кусают друг друга. Но, конечно, ла-и понимали, что это игра, так как сколько бы ни кусались, да еще и рычали при этом, ни у кого из них не появлялась кровь, ни один не визжал от боли, а оба только виляли хвостиками.

Оба ла-и были светло-рыжие, как их мать, с торчащими ушками и острыми мордочками. Молодая пома видела и сознавала, что это вовсе не маленькие чунги, а просто ла-и, но любила их как родных детей. Ла-и, проголодавшись, всегда бежали прямо к ней и начинали жалобно-прежалобно скулить, они узнавали ее.

Двое маленьких близнецов, которые уже не были маленькими, но не стали еще и взрослыми чунгами, тоже любили играть с ними, как играли с их матерью, когда она была вот таким маленьким ла-и. Давали им кусать себя за пальцы, а маленькие ла-и уже умели кусать, но совсем не больно.