Жажда смерти - Гарфилд Брайан. Страница 34

Но я не вижу в этом отсутствия способности к размышлению. Возьмите, например, тот факт, что все его жертвы – или все жертвы, о которых нам известно убиты из одного и того же пистолета. В наше время, к сожалению, приходиться признать, что оружие достать не так уж сложно. Поэтому этот человек легко мог каждое свое преступление совершать с помощью пистолета. Но он этого не делает. Почему? Потому что он хочет, чтобы мы знали, что он здесь, рядом. Это послание городу, предупредительный, так сказать, крик.

– Типа тех звонков “придите-берите-меня-если-сможете” безумного убийцы из Сан-Франциско?

– Нет. Вы имели в виду Зодиакального Маньяка? нет, того можно с уверенностью назвать настоящим психопатом. Тот, судя по всему, приставал пистолет к виску и обнаружил, что и способен нажать на курок. С этого момента он вышел на улицу и стал искать, кто бы сделал за него работенку. Нет, наш человек не подвержен самодеструктивным припадком – или скажем так: это и основная мотивация его поступков. Он старается предупредить нас всех об опасностях, о которых большинство из нас не имеет ни малейшего представления, просто о них не догадывается, но которые близко затронули его самого. Он как бы говорит: нельзя поднимать ручки и претворяться, будто с преступностью ничего нельзя поделать. Он верит в то, что можно кое-что сделать, и верит в то, что показывает нам что именно.

Это все равно, что сказка о новом наряде короля.

Она ценна тем, что в ней появляется наивный мальчик, который честно и непредвзято сообщает о том что у короля вовсе нет никакой одежды. А пока в сказке не появился этот парнишка, она имела никакого значения. Улыбка на сей раз – уничтожительная.

– Не хочу произвести впечатления, что считаю этого человека местным храбрецом, сдерживающим преступность как тот мальчик сдерживал потоп, засунув пальчик в дырочку в дамбе. Сейчас множество людей начинают его таким путем идеализировать. На самом же деле он вносит вклад в анархию, которой, Бог тому свидетель, у нас и так предостаточно. Практически его убийства произвели такой эффект на сдерживание преступности, как две таблетки аспирина на заболевшего бешенством волка. Надеюсь, в вашей статье вы особо подчеркнете это положение. Бессмысленно прощать или оправдывать действия этого человека, или придавать им окраску высокоморальных. Этот человек – убийца.

– В этой связи, доктор, я бы хотел вспомнить слова ваших коллег, говорящих, что линчеватель не столько любит смотреть на мертвых, сколько на умирающих. И уж если он действительно мечтает о торжественной справедливости, то почему не бродит по улицам с инфракрасной фотокамерой и не снимает преступления на пленку, вместо того, чтобы убивать всех этих преступников?

– Я сам слышал подобные мнения. Но мне кажется, что здесь нужно говорить о другом. Этот человек сильно пострадал и перенес некое жестокое испытание. Теперь смотрите; если вы дадите человеку вселенную боли, чтобы он мог там жить, то он сделает все возможное, чтобы из нее выбраться. Можно предположить, что этот человек пытался получить формальную помощь от правосудия, но понял, что это бессмысленно. Поэтому его не волнует, предстанут ли преступники перед судом, его волнует немедленное прекращение опасности – избавляя мир от них единственным и наиболее надежным способом.

– Вы считаете, что это бывшая жертва преступления, которая собственными глазами видела оправдание преступника, или что-нибудь в этом роде?

– Это вполне, даже более чем возможно. Если вы знакомы с нашим судопроизводством, то наверняка вам должны быть известны случаи, когда обвинение с невероятным трудом месяцами выстраивает систему, которую рушит один единственный паразит-свидетель, который на все разумные доводы суда, отвечает полной несуразицей, разбивающей все аргументы, только потому, что ему не по нраву булавка прокурорского галстука или же у него есть сестра, похожая на мать обвиняемого. Правовая система нашего общества – это черт знает что, и нам всем это очень хорошо известно. Наказание, долженствующее удерживать его следующих попыток преступлений, должно быть мгновенным и беспристрастно-справедливым, а нашими законами не предусматривается ни того, ни другого. У меня такое чувство, что наш человек попробовал это лично, что он бывшая жертва.

Для Психиатра с большой буквы у доктора Перрена отыскались чересчур неортодоксальные идеи. Это я ему и высказал:

– Скажите, для людей вашей профессии более привычно иметь дело с обвиняемыми, не так ли? С той точки зрения, что преступление – это болезнь, нуждающаяся в лечении, и всякое такое?..

– Не стал бы прибегать к этим древним шибболетам. Я совершенно убежден в том, что так называемые гуманитарные подходы только вредят нашему обществу. Законы нужны нам только для того, чтобы защищаться. Преступая через закон, человек ранит общество. Я давным-давно перестал подходить к преступлению с терапевтической точки зрения, исключая лишь те дела, где мы имели дело с исключительной явной возможностью излечения, с людьми просто сбившимися с правильного пути – например с сексуальными нападениями, которые можно лечить применением разного вида наркотических средств или психотерапевтическими методами. Но мы слишком далеко зашли в своем сюсюканье с настоящими преступниками. Функция наказания направлена не на исправление преступника, но на защиту общества; она должна предотвращать и направлять по пути истинному сбившихся с этого пути. Основная идея помещения преступников в тюрьму такова: мы убираем опасность с улиц на время отсидки; эти люди выключены из системы, в которой они могли бы еще и еще совершать неправомерные поступки. Теоретически и смертная казнь направлена на ко же самое, только здесь добиваешься перманентного эффекта. Если мне будет позволено высказать несколько рискованное предположение, то я бы сказал, что наш “линчеватель” добивается того же самого, что и закон чтобы данные люди больше никогда больше не совершали преступлений. Первейшую цель защиты общества мы все больше и больше забываем в погоне за защитой прав обвиняемых – и вполне возможно, что это именно то, о чем этот человек хочет нам напомнить.

Доктор Перрен отпихнул стул и встал: он вновь стал медленно подбирать слова; этот акт был обдуман, это точно, потому что таким образом он хотел особо подчеркнуть то, что собирался сказать.

– Этот человек всю жизнь был сознательным либералом. Б этом я уверен. Теперь же он выступает против всего того, чему его учили, чему следовало повиноваться – главной же среди этих вещей была терпимость, идея терпимости. Так вот он пришел к пониманию того, что терпимость – не всегда добродетель; терпимость ко злу само становится злом. Он почувствовал, что вступил на тропу войны, а как правильно заметил Эдмуд Берк: “Войны созданы для тех, кому они необходимы”. Для этого человека его личная война – первейшая необходимость. Иначе он бы ее развязал – он для этого был чересчур напутан. Он крайне напуганный человек.

– У меня так создалось впечатление обратного. Похоже, что у него вместо нервов стальные канаты.

– Все наоборот. Он напутан до смерти. Просто его ярость превзошла страх.

– Как вам кажется этот его страх – он реален или надуман?

– Страх всегда реален. Смысл в том, подтвержден ли он реальными обстоятельствами или нет. Если не подтвержден, то значит вы больны определенного рода паранойей.

– Так может быть он параноик?

– Большинство живущих в городах людей в той или иной степени подвержены разным формам параной. Обычно мы их не замечаем, мы защищены неврозами. Но иногда защита исчезает, рушится эго, и подсознательный ужас врывается в центры сознания. Я уверен, что для нашего “линчевания” тот факт, что количество наркоманов в городе Нью-Йорке превосходит количество полицейских с разницей несколько тысяч к одному – не сухая статистика, а животрепещущий факт.

– Доктор, если бы вас попросили словами дать психологический портрет “линчевания”, что бы вы могли сказать?

– Это очень сложно. Очень много зависит от факторов, о которых мы не имеем ни малейшего представления – воспитание, опыт. Но думаю, что можно сказать следующее. Он осторожен, аккуратен, очень умен. Возможно, имеет докторскую степень в какой-нибудь науке. Разумеется, он не очень молод. Я бы сказал, что минимум – тридцать пять, но скорее всего ему за сорок.