Дикие лебеди и другие сказки - Андерсен Ганс Христиан. Страница 8
— Пусть ее судит народ! — сказал он.
И народ вынес приговор: сжечь Элизу на костре.
Из роскошных королевских чертогов Элизу перевели в мрачное сырое подземелье с железными решетками на окнах, в которые со свистом врывался ветер.
Вместо бархатного одеяла и шелковых простыней бедняжке дали постель из крапивы; изголовьем ей должна была служить охапка, набранные ею жесткие кольчуги — подстилкой и одеялом. Но для нее это был такой дорогой подарок, что дороже его и быть не могло, и она вновь принялась за работу. С улицы доносились песни мальчишек, высмеивающих «ведьму», ни одна душа не сказала ей слова утешения и сочувствия.
Вечером у решетки зашумели лебединые крылья: это младший брат нашел сестру.
Она громко зарыдала от радости, хоть и знала, что жить ей осталось всего лишь ночь. Зато работа ее подходила к концу, а брат был с нею.
Исполняя обещание, данное королю, архиепископ пришел провести с узницей ее последние часы, но она, покачав головой, знаками и взглядом попросила его уйти — ей необходимо было кончить свою работу в эту ночь, иначе все оказалось бы напрасным — все ее страдания, слезы и бессонные ночи! Архиепископ ушел, понося ее бранными словами, но бедняжка Элиза знала, что она невинна и продолжала работать.
Стараясь помочь ей хоть немножко, мышки, шмыгавшие по полу, стали подносить к ее ногам разбросанные стебли крапивы, а дрозд, сидевший за решетчатым окном, всю ночь распевал свои самые веселые песни, чтобы ее приободрить.
На рассвете, за час до восхода солнца, у дворцовых ворот появились все одиннадцать братьев Элизы и потребовали, чтобы их впустили к королю. Им ответили, что это невозможно: король еще спит, и никто не смеет его беспокоить. Они продолжали просить, потом стали угрожать. Явилась стража, а затем и сам король вышел узнать, что случилась.
Но в эту минуту взошло солнце, и братья исчезли, а над дворцом взвились одиннадцать диких лебедей.
Народ валом валил за город посмотреть, как будут сжигать ведьму. Жалкая кляча везла телегу, в которой сидела Элиза. На бедняжку накинули плащ из грубой мешковины, ее чудесные длинные волосы разметались по плечам, в лице не было ни кровинки, губы тихо шевелились, а пальцы плели крапивное волокно, даже перед казнью не выпускала она из рук начатой работы.
Десять кольчуг лежали у ее ног совсем готовые, одиннадцатую она плела.
Толпа глумилась над нею:
— Посмотрите на ведьму! Ишь бормочет. Небось, не молитвенник у нее в руках — нет, все возится со своими колдовскими штуками! Отнимем-ка их да разорвем в клочки!
И все теснились вокруг Элизы, грозя вырвать из ее рук работу. Вдруг прилетели одиннадцать белых лебедей, сели по краям телеги и, загородив сестру, шумно захлопали могучими крыльями. Испуганная толпа отступила.
— Это знамение небесное! Она невинна! — шептали многие, но громко сказать это боялись.
Палач хотел было уже схватить Элизу за руки, но она поспешно набросила на лебедей все одиннадцать кольчуг, и сейчас же перед нею предстали одиннадцать красавцев принцев, только у младшего вместо одной руки было лебединое крыло: Элиза не успела доплести последнюю кольчугу — в ней не хватало рукава.
— Теперь я могу говорить! — сказала она — Я невинна!
И народ, видевший все, что произошло, склонился перед нею, как перед святой, но она, лишившись чувств, упала в объятия братьев, сломленная долгим напряжением, страхом и страданием.
— Да, она невинна! — проговорил старший брат и рассказал обо всем, что с ними произошло. И пока он говорил, в воздухе распространилось благоухание, точно от множества роз: это все поленья в костре пустили корни и ростки, так что костер превратился в высокую благоухающую изгородь, всю усыпанную красными розами. Между ними сверкал, как звезда, ослепительно белый цветок. Король сорвал его, положил на грудь Элизы, и она очнулась, умиротворенная и счастливая.
Все церковные колокола зазвонили сами собой, птицы целыми стаями стали слетаться на звон, и ко дворцу потянулось такое пышное свадебное шествие, какого не видел еще ни один король!
ГАДКИЙ УТЕНОК
Но вот, наконец, яичные скорлупки треснули. «Пи-и! Пи-и!» — послышалось из них. Это зародыши стали утятами и высунули головки из скорлупок.
— Скорей! Скорей! — закрякала утка.
И утята заторопились, кое-как выкарабкались на волю и стали осматриваться и разглядывать зеленые листья лопуха. Мать не мешала: зеленый свет полезен для глаз.
— Как велик мир! — закрякали утята.
Еще бы! Теперь им было куда просторнее, чем в скорлупе.
— Уж не думаете ли вы, что мир весь тут? — сказала мать. — Нет! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, к пасторскому полю, но там я никогда в жизни не бывала… Ну, вы все здесь? — И она встала. — Ах, нет, не все! Самое большое яйцо целехонько! Да когда же это кончится? Вот незадача! До чего мне это надоело!
И она опять уселась.
— Ну, как дела? — спросила, заглянув к ней, одна старая утка.
— Да вот еще яйцо осталось, — ответила молодая утка. — Сижу, сижу, а оно все не лопается! Но ты посмотри на деток — до чего хороши! Ужасно похожи на отца! А он, беспутный, и не навестил меня ни разу!
— Дай, я осмотрю яйцо, которое еще не треснуло, — сказала старая утка. — Наверное, индюшечье! Меня тоже надули раз. Ну и маялась же я, когда вывела индюшат! Они ведь страсть как боятся воды, уж я и крякала, и звала, и толкала их в воду— не идут, да и только! Дай же мне взглянуть на яйцо. Ну, так и есть! Индюшечье! Брось его; лучше учи своих утят плавать.
— Нет, пожалуй, все-таки посижу, — отозвалась молодая утка. — Столько просидела, что потерплю еще немножко.
— Ну, как знаешь, — сказала старая утка и ушла.
Наконец, треснула скорлупа самого большого яйца. «Пи-и! Пи-и!» — и вывалился огромный безобразный птенец.
Утка оглядела его.
— Вот так верзила! — крякнула она. — И ничуть не похож на остальных. Неужели это индюшонок? Ну, плавать он у меня все равно будет: заупрямится — столкну в воду.
На другой день погода выдалась чудесная, зеленый лопух был весь залит солнцем. Утка забрала всю свою семью и заковыляла к канаве. Бултых! — Утка шлепнулась в воду.