Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович. Страница 13
— Разрешите, Лавр Георгиевич, присоединиться? — обратился он к командующему. — Автомобиль мой безнадежно увяз в снегу.
— Прошу, милости прошу, Африкан Петрович. — Корнилов взял донского генерала под руку и заговорил с ним о чем-то вполголоса.
Спустя некоторое время колонну, которая брела по заснеженному полю, догнали извозчичьи пролетки с офицерами, только что узнавшими об оставлении Корниловым Ростова.
— Мы до самого вечера не знали о приказе командующего! — говорили они, не то оправдываясь, не то негодуя на неожиданный уход из Ростова.
Миновав Нахичевань, часам к восьми вечера пришли в Лазаретный городок и сделали привал, поджидая подхода некоторых батальонов, защищавших ближайшие подступы к Ростову.
Здесь в одном из корпусов находился студенческий батальон, организатором и командиром которого был генерал Боровский.
Корнилов послал к нему Ивлева с приказом немедленно выступить с батальоном.
Выслушав приказ командующего, рослый усатый генерал нахмурился.
— Опасаюсь, — признался он, — что далеко не все гимназисты и студенты пойдут с нами. В Ростове у них папы, мамы, уютные особнячки, любимые девушки. Впрочем, попробую… — И генерал, обратившись к своему помощнику, полковнику Назимову, тоже рослому усатому человеку, распорядился: — Велите трубить сбор!
Через несколько минут батальон выстроился двумя шеренгами в длинном, тускло освещенном коридоре.
Генерал Боровский в сопровождении адъютанта, капитана Дончикова, почти юноши, медленно прошелся по фронту выстроившихся юнцов и остановился в центре коридора.
Опытный оратор и отличный психолог, он начал речь грустно-спокойным и как будто несколько бесстрастным голосом:
— Вы исполнили долг честно, когда истекавшая кровью, наша маленькая армия сдерживала со всех сторон наступающие большевистские орды, стремившиеся раздавить последний очаг нашей родины, утонувшей в стихии анархии. В это напряженное время вы, подвергаясь лишениям и опасностям, несли тяжелую гарнизонную службу, стоя на карауле на глухих и дальних постах в холодные, сырые ночи. Благодаря вам сохранялись порядок и спокойствие Ростова — базы нашей армии…
Боровский сделал паузу и, как бы внутренне вспыхнув, заговорил громче и горячей:
— Да, ваш долг перед истерзанной родиной выполнен, и теперь с сознанием этого, с совершенно чистой совестью вы можете разойтись и скрыться на время от разъяренных и диких людей, которые тотчас же ворвутся в Ростов, едва Корнилов оставит его. Нам, нашей Добровольческой армии, предстоит тяжелый крестный путь скитаний по степям и горам, ища в чужих краях своей смерти. А вы еще молоды, ваша жизнь впереди. Укройтесь, пока есть время, рассейтесь по городу и, когда пройдет пьяный угар озверевших врагов, вернитесь к своим семьям и продолжайте ваши занятия. Вы еще пригодитесь отечеству. Живите и пользуйтесь жизнью…
Генерал сделал новую, на сей раз очень долгую паузу, как бы с тем чтобы гимназисты, реалисты, кадеты и студенты имели время вдуматься в смысл его речи. А потом, желая внезапно и сильно ударить по другим струнам их сердец, он вдруг проговорил голосом, упавшим до скорбных нот:
— В предстоящем походе армии мы, голодные, гонимые, израненные, измученные, не будем знать, где в заснеженной степи склонить головы, и, быть может, никому из участников этого беспримерного похода не суждено будет возвратиться под родной кров.
Генерал заметил на глазах нескольких мальчишек слезы и усилил скорбные интонации своего голоса:
— Представьте себе крестный путь маленькой армии хоть на минуту и сравните его с радостными мгновениями из домашней жизни в кругу родных, близких вам людей, в уютных, хорошо натопленных квартирах. А после этого решайте: стоит ли связывать свою судьбу с горестной, но героической судьбой мучеников — генералов и офицеров, бесповоротно решивших отдать жизнь за попранную родину.
На лицах неподвижно стоявших юнцов появилось выражение явной решимости пожертвовать собой, и тогда хитрый Боровский, поняв, что сейчас нужно закрепить это чувство, отчетливо проговорил:
— Итак, даю вам пять минут на раздумье. И если кто не в силах вступить на путь тяжких мытарств, дорогу кровавых терний, тот пусть без стеснения выходит из шеренги и немедленно удаляется за пределы Лазаретного городка. Я никого не осужу. Ведь вы еще юны и можете пережить лихую годину. А мы пойдем, чтобы в конце концов или храбро умереть, или добыть право на свет мирной и счастливой жизни для вас и для тех, кто пойдет с нами.
Генерал умолк. Он отлично знал, что ни один юнец теперь не посмеет выйти из строя. И в самом деле, в шеренгах никто не шевелился.
Ивлеву стало мучительно тягостно. Мальчишки, словно кролики, загипнотизированные взглядом удава, полностью отрешились от самих себя и собственной воли.
— Ну что ж! — Генерал поглядел на часы и победно объявил: — Итак, вы все решили идти за Лавром Георгиевичем Корниловым, идти без всяких сомнений и смело. Спасибо, орлята! Спасибо! Тогда пошли. Ша-гом арш!
С грустью и болью вглядываясь в задорные мальчишеские лица, над которыми нависло нечто грозное и неотвратимое, Ивлев пропускал мимо себя шагающую колонну. Они теперь раз и навсегда расстались со своей беззаботной юностью, зашагав в тревожную и мрачную неизвестность.
Так ли необходима эта жертва? Усилит ли она сколько- нибудь армию Корнилова? Не напрасно ли Боровский и Корнилов заморозят дыханием смерти молодые жизни, звонкие голоса, не успевшие еще стать мужскими? Самоотверженность мальчишек основана не на трезвом, отчетливом сознании, а на очень наивном, почти фантастическом представлении о подвигах, славе и на непостижимости для них образа смерти.
Замыкая собой колонну, Боровский поравнялся с Ивлевым и не останавливаясь, бросил:
— Ну, вот видите, пошли все как один!
Ивлев никак не отозвался на слова генерала, а лишь подумал, что на войне никто не несет личной ответственности за все происходящее и военачальники привыкли без всяких угрызений совести посылать на смерть сотни и тысячи человеческих жизней. Вот и Боровский, несмотря на то что умен, образован и хорошо сознает, кого он повел за Корниловым, вряд ли понимает, как непростительно жертвовать теми, кто в недалеком будущем должен был заменить старые деревья, сваленные нынешним буреломом. Бросить этих мальчиков на огонь, в пасть смерти — значит остаться без наследников…
Батальон Боровского, шагая по глубокому снегу за высоким, рослым Назимовым, первым вышел за ворота Лазаретного городка. Вслед за ним двинулся санитарный отряд, состоявший из пяти врачей и тридцати сестер милосердия. Врач Пархомова сидела на одной из санитарных линеек, загруженной ящиками с марлей и медикаментами.
К часу ночи вышли на берег замерзшего Дона, с тем чтобы по льду реки перебраться в станицу Аксай. На берегу у костров стояли и грелись юнкера. Мороз крепчал, и ветер из-за реки дул студеный.
— Господа, кто хочет греться по способу Петра Первого? — закричал полковник Назимов.
Тотчас же подле него образовался плотный круг. Юнкера, студенты, гимназисты, кадеты начали раскачиваться, толкать друг друга плечами и лезть в середину, к Назимову.
Близ Корнилова стояла группа преданных ему текинцев в громадных черных и белых папахах.
Широко, ярко пылали костры, озаряя красноватыми отблесками лица и черные шинели студентов, погоны на плечах офицеров. Студенты держались лихо, молодцевато, в их толпе то и дело раздавались шутки и смех. Чувствовалось, что они полны молодой храбрости и отважной жажды перенести любые испытания. Задорно-веселые глаза блестели удалью.
Глядя на юнкеров и студентов, Ивлев думал: «А пожалуй, прав Корнилов, что тянет за собой молодежь. Революционный титанизм юных бойцов зиждется на вере в бессмертие. Смерть всем этим молодым людям представляется бледною, безликою тенью на далеком горизонте жизни…»
Выскользнул из-за тучи и засверкал серебристый серп луны.
Вдруг юнкера и студенты запели: