Киевские ночи (Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович. Страница 101

А пирожные вкусные! Было б это дома, так и пальцы облизала б…

— Эх, братва, шамовка знаменитая! — сказал Марат.

— Что это «шамовка»? — спросила Наталка.

— Все, что жуем.

— Уличное словцо, — поморщился Дробот.

— Какой аристократ! — засмеялся Марат. — Пять лет тому назад, Наталка, здесь был нэпманский ресторан. Вот, говорят, была шамовка! А мы с дружком по зеркальным окнам ба-бах!.. Заверещали буржуяне, как поросята.

— Герои! — усмехнулся Толя.

— А что ж, для пацанов и это геройство. Тут что главное: ненависть к буржуям.

— Милиция поймала? — спросил Игорь.

— Обошлось… Только уши пострадали.

Подошел высокий человек в синем комбинезоне.

— Здорово, Марат! — Он внимательно посмотрел на всех, чуть дольше задержав взгляд на Наталке. — Отрываешься от рабочего класса? Приходи завтра, на заводе будет — во! — И поднял большой палец.

— А что именно, товарищ Коваленко? — спросил Марат.

— Секрет! Приходи, увидишь. — Высокий похлопал Марата по плечу и прошел дальше; его поджидали за большим столом у окна.

— Это с паровозоремонтного? — спросил Игорь.

— Коваленко не знаешь? Эх, ты! — возмутился Марат. — Член ВУЦИКа. Он с Петровским, с Чубарем вот как мы с тобой.

— А что тут удивительного? — пожал плечами Дробот. — Каждый рабочий должен быть с ними как мы с тобой.

— Ну да…

Марат замолчал, потому что к их столику подошли двое — парень и девушка.

— Товарищ Дробот, вы же обещали к нам прийти, — сказала девушка, сияя улыбкой. — На литкружок…

— Мы были в редакции, помните? — поддержал парень.

— А, клуб текстильщиков! — Толя встал и пожал им руки. — Помню и приду.

— А Марату Стальному тоже можно? — спросил Марат, пристально глядя на девушку.

Она зарделась:

— Конечно. Мы читали ваши статьи…

Игорь молчал. Иногда украдкой бросал мимолетный взгляд на Наталку и молчал.

А она была полна незнакомого чувства: все трое были ей сейчас такими близкими, родными. Гордилась, что их все знают, приглашают куда-то и что она, хуторская девчина, хоть чем-то причастна к их большому делу.

Не обиделась даже, когда Марат под столом, незаметно для других, погладил ее ногу. Знала, какими бывают не слишком тонкие заигрывания парубков; отвела вороватую руку и посмотрела на него. Марат что-то оживленно говорил Игорю и не отвечал на ее взгляд. «Ишь хитрый!» — подумала Наталка, но сразу же забыла об этом.

— А теперь, — провозгласил Игорь, — пролетарский поэт Анатолий Дробот прочитает стихотворение, которое будет напечатано — знай наших! — в столичном журнале…

— Бурные аплодисменты! — хлопнул в ладоши Марат.

— Черт с вами… Только тихо, — согласился Дробот.

Он прочитал стихотворение. Солнце над Ворсклой.

Росная синь. И далекий девический голос. И ветер тревоги — весенний ветер…

Наталка глубоко вздохнула. Тот ветер повеял ей в лицо.

— Лирика, — с уважением сказал Игорь.

— Именно лирика, — презрительно обронил Марат. — А я признаю только поэзию баррикад.

— А я признаю разную. — Дробот так аппетитно откусил чуть не половину пирожного, что Наталка засмеялась.

— Ты чего?

— Так…

— Ешь, Наталка.

Марат обиделся:

— Я тебе серьезно говорю!

— Ох, Маратик, — вздохнул Дробот, — что-то не тянет меня сейчас на принципиальные разговоры.

— Ты видишь? — обратился Марат к Игорю.

Игорь щурился и улыбался:

— Поэты, знаешь, народ легкомысленный. Кроме того, весна… Может, он влюбился? С поэтами это случается.

— Случается, — согласился Дробот. — И не только с поэтами.

«А и правда, есть у него девчина? — с острым любопытством подумала Наталка. — Какая она?»

— Не только с поэтами случается, — повторил Дробот.

Игорь торопливо склонился над своим стаканом.

— Что ты имеешь в виду? — сердито глянул на Толю Марат.

— Рощи, рощи березовые…

— Толя! — Марат уже готов был вспыхнуть. — Ты сегодня придурковатый какой-то.

— Это из-за пирожных, — объяснил Дробот. Потом сказал: — Видите, вон там, под лестницей, маленькая дверка? Чуланчик. Я когда-то просидел в нем целый день.

— Правда? — удивилась Наталка.

— Правда. Это в голодуху было. Мы — кучка замурзанных мальчишек — постоянно тут вертелись. То стащим ломоть хлеба, то выпросим объедки с тарелок. Конечно, гнали нас. Стоял у дверей усатый старикан. Как схватит за ухо — горит!

— И часто горело?

— Не спрашивай!.. Однажды проскользнул я сюда ползком, напихал полную пазуху хлеба и — уже нога за порогом… А дед меня за ухо да в чулан! Темно, страшно… Что-то в углу шуршит. А вдруг — крысы? Очень я крыс боялся. Лежу на каком-то тряпье, жую хлеб и плачу. Погодя дедок отворяет дверь, протягивает мне здоровенную кружку чаю. «На, говорит, а то сухая корка горло дерет… Полежи и подумай». А что я мог надумать? Я знал, что вся наша ватага уже собралась в подвале на Дворянской, что Мишка-капитан уже делит добычу и раздает тумаки нетерпеливым. Мишке было четырнадцать. Разбойник — не подходи… Но нас, малышей, жалел. Я любил его. И мечтал стать таким, как Мишка.

— Ты и сейчас об этом мечтаешь, — съязвил Марат.

— А как же, — засмеялся Дробот. — Заснул я тогда в чулане. А вечером забрал меня дедок к себе домой, вымыл, накормил. И спал я в ту ночь на настоящей кровати. Вот как! А назавтра он меня отвел в детский дом. Оттуда я уже не удирал. Ходил к старику в гости…

— А все же до сих пор дает себя знать, что ты был люмпеном, — сказал Марат.

— В чем это проявляется? — полюбопытствовал Игорь.

— Анархические выбрыки. Отсутствие четкой классовой линии.

— Больше всего об этом говорит то, что я люблю пирожные, — глубокомысленно заметил Дробот и добавил: — Нудный ты, Маратик, ох и нудный.

— Люмпен? — прошептала Наталка. — А что это такое?

Игорь начал объяснять. Но Наталка слушала невнимательно: видела чумазого мальчонку в темном чулане и с жалостью смотрела на Толю.

В чайную вошел вихрастый гармонист в синей косоворотке, в широком галифе и зеркально сверкающих сапогах. Он огляделся, увидев Толю, кивнул головой.

Гармошка рассыпала вокруг горсть приветственных звуков.

— Костик! — улыбнулся Дробот. — Это тоже из нашей ватаги…

Гармонист сел, заиграл «Кирпичики», с ходу перешел на «Яблочко». Кто-то подхватил мотив.

— Будет ерунду бренчать! — крикнул Марат. — Давай революционную.

Зазвучала «Варшавянка». Марат поднялся и запел в полный голос.

Потом Дробот мигнул гармонисту. Тот, напевая, заиграл: «Цыпленок жареный, цыпленок вареный, цыпленок тоже хочет жить…» Толя с удовольствием слушал, покачивая головой. А Марат сидел, стиснув зубы. Потом встал и мрачно сказал:

— Пошли!.. До каких пор тут сидеть?

На улице Марат заговорил:

— Какого дьявола после «Варшавянки» надо верещать «Цыпленка»? На радость обывателям?

— Эх, Маратик. Я тебя, черта, люблю!..

Какую-то минуту они смотрели друг на друга. Мрачный и улыбающийся. Ощетинившийся и добродушный. Потом оба рассмеялись.

— Я люблю тебя, непреклонный Марат Стальной, — сказал Дробот с чувством. — Только почему ты такой сердитый?

Марат похлопал его по плечу:

— Люмпен! Жалкий люмпен… Но я сделаю из тебя железного бойца.

— Делай, делай!

Игорь и Наталка смотрели на них растроганными глазами.

— Как нам хорошо вместе, — сказала она. — Дружить бы вот так всю жизнь.

— А что ж, — кивнул головой Дробот. — Так и будет.

И они пошли дальше, ни на минуту не сомневаясь, что и вправду будет.

Такого с ним еще не случалось. Впервые Марат почувствовал, что ему никуда не хочется идти, бежать, спешить. Жажда впечатлений и деятельности, наполнявшая день, уступила место пустоте, к которой Марат удивленно и встревоженно прислушивался.

Куда податься? Как избавиться от этого гнетущего ощущения?

Может быть, в клуб? Лекция, потом «Синяя блуза»… Надоело. В общежитие? Рано. Ребята еще гуляют. Обещал зайти в типографию, стенгазету помочь выпустить… Пускай завтра. Может, просто так побродить по аллеям сада? Глупое занятие… Что ему этот майский вечер? Аханьки, охоньки — не для него.