Перед прыжком (Роман) - Еремин Дмитрий Иванович. Страница 12

— А если никто из казаков не убежал и надо будет меняться? Чего мы дадим в обмен? — С безнадежным видом Антон оглядел свою рваную, запачканную сажей куртку и истертые до дыр штаны. — Что есть, в том весь. Тут ничего не наменяешь.

В одну из таких минут Филька неожиданно замолчал, долго грыз ноготь на указательном пальце, потом раздумчиво сплюнул, хмыкнул и вдруг, засмеявшись, махнул рукой:

— Черт с тобой, так и быть. Решил было это дело держать при себе, один поживиться, да ладно уж. отдаю, раз такой несогласный!

Склонившись к Антону и время от времени больно дергая шершавыми пальцами его прихваченное морозцем ухо, он возбужденно забормотал:

— Ух, брат, какое я придумал дельце! Захочем, так сто пудов запросто привезем без всяких казаков! А чего? Раз он буржуй да, может, еще и скрытая контра… кто их знает, этих господ? С ним цацкаться, что ли, будем? Буржуев надо давить до конца! Что было ваше, то будет наше! Пролетарию нечего терять, если можно взять! — добавил он с обезоруживающей ухмылкой на плутоватом лице.

Зная не только склонность приятеля к преувеличениям и вранью, но и удачливую пронырливость его во всякого рода проделках, Антон с недоверчивой усмешкой спросил:

— Какое еще там дельце?

— А вот какое! Видел ремень в синеме у Новикова? Из того ремнища можно запросто нарезать с полсотни подметок. Сам вон, видал, в чем хожу? — Филька круто вывернул левую ногу, чтобы виднее было дырявую, полуоторванную подметку рыжего сапога с лопнувшими по швам голенищами. — Эно, брат, в чем хожу! Да и ты не больно обут. Твои тоже вон каши просят. А тот ремешок..

— Хватит тебе вертеться! Какой ремешок?

— Говорю тебе: который надет на машину в электротеатре буржуя Новикова! — уже сердясь на непонятливость Антона, выкрикнул Филька. — Ремень на маховом колесе видал? А кто такой Новиков, знаешь? В семнадцатом их прижали, а нынче опять он лезет. При черной «гаврилке», в шляпе. А мы с тобой без штанов и подметок ходим. За хлебом вон собрались с пустыми руками… а может, и верно — задаром не отдадут? Да и на что нам менять? На мои сапоги да твои опорки? — Он сильно толкнул Антошку в плечо. — Мы с тобой, значит, с голодным пузом да босиком, а Новиков при «гаврилке» и хоть бы хны? Картины за деньги трудящихся крутит, полтыщи за билет. Ремень отколь-то достал! Прятал небось от нашей рабочей власти, а теперь достал тот ремень — и крутит!..

Все время, пока «Епиходыч» возбужденно топтался перед Антошкой, толкал его то в плечо, то в бок локтем, — Антон растерянно думал.

И в самом деле: хорош приводной ремень в машинном сарае хозяина поселкового электротеатра Новикова. Невиданной толщины и ширины. Маховое колесо крутит так, что только рокот да свист идет, когда машина в работе. «Так-так-такает» на весь поселок во время сеансов. Колесо сверкает надраенной сталью, ремень бежит бесконечной лентой. Еле успеваешь следить за ним, когда глядишь издали в освещенную утробу сарайчика. И всегда удивительно думать, что вот так, от этого колеса, от ремня — и рождается электричество. Отсюда оно бежит к механику в будку, тот крутит фильму, и в то же самое время в сколоченном из тесин зрительном зале люди видят картину — то про любовь, то про разных животных, а то про богатую жизнь. И до этого дня никому даже в голову не пришло подумать о ремне иначе как о ремне для машины. «Битый» первый сообразил, как хорош ремешок на подметки и что хозяйчик Новиков ходит при галстуке, в шляпе, за каждый сеанс сдирает с трудящихся масс большущие деньги…

— Вчерась я близехонько поглядел да подергал: можно открыть вполне! — между тем уже совсем деловито рассказывал Филька. — Правда, на дверях сарайчика этот Новиков намалевал, видишь ли, хитрый лозунг: «НЕ ТРУДИСЬ, ТОВАРИЩ ВОР-ГРОМИЛА, РЕМЕНЬ УБРАН!» А я заглянул в окошко, ремень-то совсем и не убран! И тут у буржуев обман, — с торжествующим видом ожесточенно воскликнул Филька. — И тут хотят охмурить рабочего человека! Пишет, что убран, а оставляет его в машине. Дурочек из нас строит. Ну в дверь действительно не пройдешь: она на замке. А дужка замка толщиной пальца в два, никакими клещами не перекусишь. Зато в окошко… Оно хоть и с частыми переплетами, курица еле пролезет в такую дыру, а я проверил — можно высадить целиком, окошко держится на соплях. И железину подходящую подыскал. Можно хоть нынче ночью реквизнуть тот ремень…

— Как же мы реквизнем? Мы не милиция, — упирался Антошка. — Вот если бы взять у товарища Дылева мандат…

— Ха! Даст тебе председатель нашей Чека мандат, как же! — Филька сердито и безнадежно махнул рукой. — А если и даст, поскольку мы тоже ему не чужие, то уж распределит ремень на подошвы совсем не нам: милиция тоже в таких вот ходит! — Он вновь укоризненно оглядел свои и Антошкины сапоги. — Тут уж, брат, другого выхода нет, если хочешь поехать за хлебом в обмен. Сами его реквизнем, сами и распределим…

Помолчав, Антон наконец угрюмо сказал:

— Чай, мы с тобой в комсомоле…

— И что? — вскинулся Филька. — Буржуйский он, тот ремень!

— Мало ли… Надо все по закону.

— Ха, по закону! Ну и сушня ты, Подсолнух! Семнадцатый год пошел, взрослый мужик, а дурак дураком, ей-богу! Только и держишься за закон! Буржуйчик, думаешь, так все и делает по закону? Как бы не так! Помнишь, что намедни докладчик нам говорил про ихнее воровство? Ну, в тот вечер, когда мы обыск у самогонщиков делали… помнишь? Завскладом самого Совета Народного Хозяйства в Москве спер да продал партию двухручных пил за пятьдесят миллиончиков! А другой ловкий дядька взял в каком-то месте аванс под дрова и в то же самое место, им же, и продал эти дрова в пять раз дороже… это тебе что? Новиков тоже небось охмуряет наши законы на каждом шагу. И живет в своей прежней квартире, и деньги гребет. А где он взял тот ремень, еще неизвестно. Свистнул небось на каком совецком заводе. А ты — «давай по закону»! Вот ведь балда! Просто, я вижу, струсил. Боишься рученьки замарать…

В душе Антошка со многими Филькиными доводами готов был согласиться. Но что-то все же мешало ему согласиться совсем. И чем горячее убеждал его Филька, тем это мешающее становилось сильнее, тем все убежденнее он напирал на закон. Кончилось тем, что они разругались и разошлись.

А день спустя Филька под каким-то пустым предлогом зашел к Антошке домой, благо жили они рядом на главной улице поселка, и с наигранно-постным видом сказал:

— Ну ладно, раз ты такой, отпросись у дядьки Егора, поедем и без ремня. Пусть мать наскребет тебе какого- нибудь барахла на обмен. Менять так менять…

И только в пути, уже за Рузаевкой, он признался Антону, что все-таки взял тот ремень и везет его в заплечном мешке. Не весь, половину, а все-таки от того, от «новиковского» ремня.

— Не мог я от этого отказаться! — отчаянно оправдывался Филька. — Уж больно хорош ремешок. А одному такое дело не сладить. Ну, взял я в помощницы Кланьку. Сеструхе пятнадцать лет, а лихая да сметливая, беда! Не то что ты… Ночью выставили с ней в сарае Новикова окно, сняли ремень с колеса… нелегкое было дело! Такой тяжеленный, дьявол! — счастливым шепотом рассказывал парень, сидя на мешке с разрезанной на подметки частью ремня в набитой людьми теплушке по дороге в заветную предуральскую степь. — Пока волокли его — ух и упарились! Будто в бане. Цельный час тащили его задами. Ан все сошло благополучно. Часть Кланьке оставил, а часть с собой. Вот он, родимый… воняет — страсть!

Тощим задом Филька с удовольствием поерзал по жесткому, пропахшему пряным машинным маслом мешку.

— Теперь только дай нам с тобой до казачьего хлеба добраться. Мы такого там натворим…

Антон сердился и упрекал товарища за воровство, но дело сделано, переделать нельзя. Постепенно и в нем — вначале где-то в глубине сознания, потом определеннее — возникло и оформилось оправдание решимости Фильки. «В самом деле, ремень-то буржуйский. Еще неизвестно, где добыл его Новиков. Не украл ли? Да и что бы я получил в обмен у казаков за те два мамкиных платья и за другую одежду, какую она наскребла для меня в сундуке? Что они по сравнению с этим ремнем? Хочешь не хочешь, а есть-то надо…»