Солдат революции (о Н. И. Подвойском) - Московкин Виктор Флегонтович. Страница 4
Рогович дал распоряжение освободить арестованного. Последуй он совету Немчинова — и всколыхнулся бы весь город. Губернатор знал, что еще будет возможность расправиться с человеком, который в списке членов Северного комитета, доставленном ему охранным отделением, шел вторым.
А через два дня на стол губернатора легло новое сообщение: «В Демидовском лицее состоялся нелегальный концерт с участием студенческого хора под управлением известного агентуре студента Н. И. Подвойского…»
Рогович позвал чиновника и попросил, чтобы ему представили полную справку о студенте юридического лицея Подвойском.
Пока же продолжал читать: «Концерт был платный, причем сбор поступит в революционный фонд Социал-демократической рабочей партии…
По окончании концерта один из студентов сказал: „Товарищи и граждане, не расходитесь. Теперь повсюду льется кровь за освобождение России от самодержавного гнета, мы не должны равнодушно смотреть на это. Я предлагаю открыть митинг…“».
Дальше в докладной говорилось, что какие-то неизвестные социал-демократы утверждали, что только РСДРП является выразительницей интересов рабочего класса, что освобождение от самодержавного режима возможно только путем народного восстания.
Вошел чиновник и положил на стол справку. Губернатор прочитал: «Сын священника Черниговской губернии, Стародубского уезда, села Чаус, исключен из Черниговской семинарии за создание кружка марксистского направления…»
Рогович подивился либерализму дирекции лицея. «Волчий билет» надо было выписать этому молодцу, а не зачислять его в лицей.
…19 октября Северный комитет РСДРП назначил общегородской митинг. Несколько сот рабочих во главе с Подвойским двинулись к манежу, шли с красными флагами. По пути к ним присоединились студенты лицея.
Но к митингу готовилась и черная сотня. Ее вдохновителем был Рогович.
На Духовской улице демонстрантам преградила дорогу толпа: над головами портреты царя, иконы, в руках железные трости, гири на подвязках. То были приказчики мясных лавок с Мытного рынка, купцы, подкупленные ими уголовники. С криками: «Студенты, бей их!» — черносотенцы бросились на идущих. Плохо вооруженная рабочая дружина все же дала отпор, сделав несколько выстрелов в воздух. Толпа отхлынула.
В это время показалась коляска, в которой сидели губернатор Рогович и начальник жандармского управления Немчинов. Коляску сопровождали казаки и полицейские. Осмелевшие черносотенцы начали напирать на демонстрантов. Губернатор поднялся в коляске и, напрягая голос, крикнул:
— Прошу убрать знамя, разойтись по домам!
Двое студентов приблизились к нему, стали доказывать, что манифест гарантирует свободу собраний, демонстрация мирная.
— Я прикажу вас арестовать, тогда узнаете свободу собраний, — побагровев, закричал Рогович.
Черносотенцы вновь накинулись на демонстрантов. Те отбивались, как могли.
Подвойский решительно направился к Роговичу и потребовал прекратить избиение. То ли независимый тон, то ли красивая внешность молодого человека заставили губернатора пристально приглядеться к нему.
— Подвойский, — шепнул ему Немчинов.
Губернатор еще раз взглянул на студента и приказал кучеру поворачивать. Он уехал, а избиение демонстрантов продолжалось. Подвойского сбили с ног и избивали, даже когда он потерял сознание.
Очнулся Николай Ильич в городской больнице. У него были разбиты плечо, нога и, как говорилось в медицинском заключении, он получил «многочисленные раны головы. Повреждение тяжкое».
Врач сказал: «Если этот молодой человек чудом выживет, он на всю жизнь останется калекой».
Полиция намеревалась переправить Подвойского в тюремную больницу, где не было ни надлежащего лечения, ни ухода. Это означало обречь раненого на неминуемую гибель. Товарищи по партии тайно увезли его в Кострому, где в то время работала Нина.
Заботливый уход Нины, тишина, прерываемая только стуком колес проезжающих телег, свежий воздух поздней осени — все благоприятствовало выздоровлению. Там ему передали содержание письма Владимира Ильича Ленина. Узнав о событиях в Ярославле, о ранении Подвойского, Владимир Ильич направил ему теплое товарищеское письмо. В нем говорилось: «Товарищи, вы пролили кровь за рабочее дело. Вы — революционеры, и ваша жизнь принадлежит рабочему классу. Гордитесь тем, что вы пострадали за рабочее дело. Вы исполнили свой долг, выполнили волю рабочего класса. Этим вы приняли посвящение в ряды солдат революции» [1].
…Однажды в дом ворвалась полиция. В Ярославскую тюрьму Николая Ильича внесли на носилках.
Тем временем в городе ширятся требования освободить Подвойского. Врач Викторов, сочувствовавший большевикам, сообщил в газеты о жестоком избиении студентов, о тяжелом состоянии Подвойского, которого держат в тюрьме.
Дело получило нежелательную для местных властей огласку. Протесты общественности и полная уверенность, что Подвойский уже не встанет, привели их к решению освободить его из заключения.
Николай Ильич радуется предстоящей встрече с Ниной, но узнает, что она арестована, ей грозит пятилетняя ссылка в Сибирь.
Товарищи по партии решили отправить Подвойского лечиться за границу. В Смоленске, в поезде, идущем в Берлин, к нему в купе вошла медицинская сестра с заграничным паспортом на имя Н. Сущевой, мещанки города Ярославля. Ей поручалось доставить больного до места лечения. Николай Ильич с удивлением и радостью узнал в ней Нину.
Тревожное время
Нину выпустили до суда под залог. Воспользовавшись этим, товарищи достали ей паспорт действительно проживавшей в Ярославле мещанки Сущевой, снабдили адресами и необходимыми средствами. Выросшая в семье прибалтийца-лесничего, она с детства хорошо знала немецкий язык. В Германии Нина поместила Николая Ильича в одну из клиник. После нескольких месяцев лечения, когда Подвойский встал на ноги, они переезжают в Швейцарию. Горный воздух, прогулки быстро укрепили его здоровье. В Бёрне он и Нина Августовна стали посещать университет.
Революция в России была жестоко подавлена. В далекую Швейцарию доходили вести о массовых арестах, ссылках на каторгу, виселицах. И все-таки мучительно хотелось домой, к товарищам. И как же обрадовался Николай Ильич, когда приехавший из России товарищ передал ему письмо Михаила Кедрова!
Михаил Сергеевич сообщал, что он организовал на средства, полученные от отца, легальное издательство «Зерно». В письме указывалось, что в Петербургском комитете РСДРП считают нужным приезд Подвойского в Россию.
Николай Ильич мог поехать. Нине Августовне приезд грозил арестом. Решили: ехать пока одному.
В конце 1907 года он вернулся в Петербург. Нина ждала необходимых документов, которые дали бы ей возможность вернуться на родину легально, женой Подвойского.
Большевистское издательство «Зерно» приобрело широкую популярность, книги его расходились по всей стране. Оно призвано было обеспечивать связь между ЦК и местными партийными организациями. «Зерно» издавало работы Ленина, готовило его трехтомное собрание сочинений под названием «За 12 лет». Большим тиражом был выпущен сборник «Календарь для всех на 1908 год». Зная, что цензура может наложить запрет на сборник, тираж его был надежно укрыт.
Когда Нина Августовна вернулась в Петербург, она не застала Николая Ильича: он был в Москве, занимался устройством книжного магазина.
Как и предполагали издатели, цензура нашла календарь вредным. На складе оказалось всего шестьдесят экземпляров. Полиция произвела обыск и обнаружила, что книжный склад издательства является складом социал-демократической литературы.
Кедрова и Подвойского арестовали.
Снова сырая темная камера, только уже в петербургской тюрьме. Надо с пользой употребить время, не поддаваться тяготам одиночки, болезням. Вспоминался пятый год: на каждой фабрике или заводе были созданы тогда боевые дружины. Все они действовали. Но как? Разобщенно! Не было военных специалистов, которые сплотили бы эти дружины, обучили обращаться с оружием, тактике уличных боев. Не было связи с солдатами. Но если десять лет назад роты Фанагорийского полка стреляли в бастовавших мастеровых Большой мануфактуры, то в пятом, когда фабрика два с лишним месяца фактически находилась в руках рабочих, те же фанагорийцы отказались выйти из казарм. Солдаты сочувствовали рабочим! Готовиться и готовиться к будущим боям, не допускать ошибок пятого года, — размышлял Подвойский.