Троцкий - Кармайкл Джоэль. Страница 44

Сталин немедленно ухватился за это рыцарское предложение; он опасался серьезной открытой атаки со стороны Ленина. Но как раз в это время, за месяц до открытия съезда, с Лениным случился очередной удар; после этого он до самой смерти в январе 1924 года почти лишился речи и был полностью парализован.

Троцкий целиком полагался на Ленина; он думал, что, даже если Ленин умрет, он всегда сможет предать гласности его подлинные взгляды, использовав личные ленинские записки.

Сталин, однако, отметил, что, поскольку он выполняет требование Троцкого, незачем вообще докладывать съезду о каких-либо разногласиях. Не лучше ли предоставить Политбюро решить, в какой форме и когда об этих разногласиях сообщить?

Короче говоря, зачем бороться, когда можешь и без того выиграть?

Этот миротворческий ход оказался до того удачным, что взгляды Ленина на отношение к национальным меньшинствам в Советском Союзе оставались неизвестными вплоть до 1956 года. Политбюро уже обладало достаточной силой, чтобы скрыть от партии важные взгляды своего вождя даже при его жизни!

На самом съезде Сталин еще больше перехитрил Троцкого: он заявил, что именно Троцкий, как «самый популярный член ЦК», должен выступить с политическим докладом, с которым раньше всегда выступал Ленин. Троцкий отказался, поскольку это могло выглядеть так, будто он занял место Ленина, и предложил, чтобы доклад сделал Сталин — как генеральный секретарь, то есть как бы официально. В свою очередь Сталин сказал, что это может быть неправильно понято; разыгрывая скромника, он в конце концов заставил Троцкого отказаться от вполне приемлемого шага.

Сам съезд выглядел довольно демократично; делегаты еще не превратились в марионеток, Троцкий снова оказался героем дня: по всей стране партячейки, профсоюзы, рабочие и студенческие коллективы слали приветствия съезду, и почти каждое приветствие упоминало Ленина и Троцкого, пренебрегая всеми прочими. Каменев никогда не был заметной фигурой; репутация Зиновьева в провинции угасла, а Сталин был почти неизвестен вне партийных кругов.

Троцкий сыграл роковую роль в ликвидации всяких слухов о разногласиях между членами Политбюро: Ленина с его «бомбой» на съезде не было, Троцкий был надежно убран с дороги. Это, однако, не помешало тройке распространять слухи о нем самом, о его ненасытных амбициях, о его тайном, но несомненном желании стать Бонапартом.

На том же двенадцатом съезде был установлен культ Ленина, этот и поныне краеугольный камень советской ортодоксии. Первым его практическим приложением было устранение Троцкого. Позиция тройки на съезде была предельно проста: они все — скромные ученики Ленина; Троцкий же, этот новичок, полон личных амбиций. В результате почести, воздаваемые умирающему вождю, вылились в атаку против Троцкого. Ослабив его позиции, Сталин, Зиновьев и Каменев стали хозяевами съезда. Первый фактически контролировал всю партийную структуру, а двое других служили украшением витрины и провозглашали то, что нужно было провозгласить! Уже сам факт, что Сталин руководил всей партийной машиной, вызывал определенное расположение к нему; Зиновьев, авторитет которого быстро падал, оказался мишенью многих критических стрел, выпущенных на съезде. Рядом со Сталиным, этим «скромным слугой партии», даже Зиновьев проигрывал!

На этом съезде, где Троцкий впервые столкнулся с фракционной интригой, все было разыграно по ставшей затем традиционной схеме. Схема эта демонстрирует главные причины падения его авторитета — падения, которое в рамках партии было почти мгновенным и маскировалось только тем ореолом, которым Троцкий был устойчиво окружен в глазах широкой публики. Победители в этой партийной схватке управились с ним с необычайной легкостью; трудно им было лишь сохранить внешнее уважение.

Вопреки предостережению Ленина Троцкий пошел на «гнилой компромисс» со Сталиным: ему разрешили выступить с официальным докладом от Политбюро по основному государственному вопросу — о централизованном экономическом планировании. Его взгляды по этому вопросу представляют некоторый исторический интерес; он предлагал проекты, забегающие далеко вперед, и в существовавшей ситуации это только усиливало его изоляцию.

Троцкий пытался рассмотреть экономическое планирование на широком историческом фоне и поэтому стал разрабатывать проблему первоначального социалистического накопления; его идеи были столь недоступны аудитории, а нарисованная им перспектива — так сурова, что он отпугнул даже своих сторонников. В советских условиях первоначальное социалистическое накопление означало попросту эксплуатацию рабочих. С характерной для него прямотой Троцкий представил эту мысль в столь грубой форме, что аудитория похолодела; вдобавок его сложные интеллектуальные построения делали выводы совершенно невнятными. Массовой аудитории трудно было переварить такое, например, замечание: «Могут возникнуть ситуации, когда правительство вообще не будет платить вам жалованье или будет платить только половину, а второй половиной вы, рабочие, должны будете авансировать государство».

Главная мысль его доклада казалась устрашающей не только рабочим, но и крестьянам. Несложные размышления тотчас приводили к выводу, что эксплуатация рабочих означает также дальнейшую эксплуатацию крестьян с целью увеличения производства сельскохозяйственных продуктов для города.

Но что важнее всего, Троцкий привел в бешенство элиту, людей, которые практически управляли экономикой. Не составляло особого труда так изобразить недостатки, ошибки и беспомощность зачаточной советской экономики, чтобы общая картина, преподнесенная к тому же в виде широкой исторической схемы, базирующейся на некой философской концепции, выглядела абсолютно ужасной. Это взбесило администраторов, увидевших в словах Троцкого личный выпад, и в то же время укрепило всех в мысли, что Троцкий — законченный доктринер.

В итоге Троцкий сам способствовал своему поражению во фракционной борьбе, не сумев выступить достаточно демагогически; он разочаровал даже тех, кого он поддерживал. Он сам расчистил дорогу к своему устранению. Когда расширенный съездом Центральный Комитет снова избрал Сталина генеральным секретарем (это легко можно было предсказать, поскольку он контролировал выборы) — причем Троцкий, знавший настроения Ленина, даже не упомянул о возможности замены Сталина кем-нибудь другим, — Сталину не составило ни малейшего труда еще усилить влияние своего аппарата. Он начал теперь избавляться в центре и на местах от тех аппаратчиков, которые могли оказаться сторонниками Троцкого. По мере освобождения вакансий он заполнял их своими людьми; все это делалось без лишнего шума, и в каждом отдельном случае замена обосновывалась достоинствами нового кандидата. Еще Ленин постановил, что партийный стаж является важнейшим критерием; этот подход играл на руку партийным ветеранам, для которых Троцкий продолжал оставаться новичком.

То был переломный год, когда Сталин, доселе всего лишь влиятельный в партии человек, превратился в ее хозяина. Самым поразительным в истории краха Троцкого был контраст между множеством существовавших у него возможностей действия и его продолжавшейся пассивностью. Партия бурлила; люди все еще могли открыто выражать свое мнение. Когда 46 известных членов партии, многие из которых были сторонниками Троцкого, потребовали свободы слова внутри партии, Троцкий оказался невольно втянутым в эту историю. Но добровольно обязавшись не бороться с тройкой, он на всем протяжении «бунта 46» оставался в стороне и лишь увещевал обе стороны. Аппарат был теперь настолько силен, что тройка могла себе позволить весьма простой способ подавления недовольства 46-ти и критики самого Троцкого — признав их справедливость. В заявлении («Новый курс»), провозглашавшем возврат к внутрипартийной демократии, тройка попросту повторила требования 46-ти, а само заявление представила на подпись Троцкому. Он, разумеется, подписал: хотя он понимал всю цену этих бумажных обещаний, он не мог открыто об этом заявить. Его методы критики тройки сводились к изложению своих логических возражений перед неорганизованной аудиторией; в результате, когда он соглашался с тройкой на словах, он лишался возможности ее критиковать. Не имея организованной поддержки, он ничего не мог противопоставить тому факту, что тройка, заправлявшая аппаратом, могла признать что-либо на бумаге, а затем попросту не осуществлять этого на деле. Подписав «Новый курс», он очередной раз не использовал свое влияние публициста и оратора. Поскольку это заявление было представлено от имени Политбюро, членом которого он все еще был, он не мог выступить против него. Признав требование партийного единства, он лишил себя всякого тактического оружия в тот самый момент, когда это требование было использовано для его политического убийства.