Страницы жизни и борьбы - Стасова Елена Дмитриевна. Страница 18

В селе Бее я не нашла никого из ссыльных, кроме одного товарища, работавшего в нескольких верстах от села на заимке. Позднее в Бею приехал ссыльный большевик Андрей Петрович Спунде. Но у меня быстро установились связи с Минусинском, и я начала переписываться с В. А. Ватиным (Быстрянским), врачом П. А. Голубковым и с Я. М. Свердловым, находившимся в Туруханске.

До весны я прожила в Бее, а потом получила право поехать в Ачинск, куда ко мне должны были приехать на свидание «престарелые родители», как я писала в своем прошении. Там я быстро устроилась на работу в каком-то учреждении, где пригодилось мое знание иностранных языков, и, кроме того, я давала уроки. Вела я там и партийную работу, так как в Ачинске было много военнопленных и солдат, среди которых мы, большевики, распространяли листовки.

Из Ачинска, как и из Беи, я рассылала переписанные от руки статьи из наших большевистских органов и вообще сообщения большевистского центра. Кончилось это тем, что пришло распоряжение о высылке меня в село Курагино, Минусинского уезда. По пути туда я добилась в Красноярске приема у губернатора, которому я жаловалась на высылку, говоря, что он лишил меня заработка. Губернатор сказал мне на это, что у меня слишком большая переписка. Дело было именно в тех письмах, в которых я рассылала материалы. Письма эти я отправляла заказными, так как за каждое недоставленное почтой заказное письмо она обязана выплачивать автору письма 10 рублей. Оказывается, письма перлюстрировались, но посылались адресатам, чтобы не вводить почту в расход.

Из Курагина удалось установить более прочные связи с Минусинском. Здесь уже мы вместе с В. А. Ватиным, П. А. Голубковым и другими товарищами стали вести определенную «пораженческую» кампанию посредством писем-прокламаций. Мы составляли эти письма и затем, после общей редакции, переписывали от руки. Они делали это в Минусинске, а я — в селе Курагине. В этом помогала мне Эмилия Солин (ссыльнопоселенка, погибшая впоследствии во время колчаковщины), потом мы привлекли к этому делу И. С. Бузулаева, местного жителя, который служил в каком-то минусинском учреждении и имел в своем распоряжении пишущую машинку. Этих бюллетеней мы выпустили, если мне не изменяет память, шесть или семь. Рассылали мы их главным образом по Сибири, но попадали они и в Европейскую Россию.

Осенью 1916 г., возвращаясь в Петербург, я захватила с собой комплект этих бюллетеней. Мне удалось провезти их в коробке с двойным дном, которую сделал мне один из ссыльных товарищей. В Петербурге я передала эти бюллетени Шляпникову, который был тогда членом Русского бюро ЦК. Дальнейшая их судьба мне неизвестна [22].

Основной задачей этих писем было осведомление ссыльных о большевистской позиции по вопросу о войне. В них мы проводили ленинскую линию «война — войне». В них же было определено наше большевистское отношение к мобилизации административно-ссыльных в 1916 г. Между нами и меньшевиками шли споры об отношении к этой мобилизации. Меньшевики не желали идти в армию, говоря, что, если у них, административных ссыльных, отняты гражданские права, то нечего им нести и обязанность военной службы. Мы же говорили, что эта мобилизация дает нам, большевикам, возможность вести широкую агитацию и пропаганду в рядах царских войск против этой войны. Наша линия в Минусинске восторжествовала.

Такую переписку мы вели все лето 1916 г. Но я лично вела еще и другую переписку: из нашей заграничной партийной газеты «Социал-демократ», которую мне присылал для прочтения Яков Михайлович Свердлов, я переписывала все материалы о женской конференции в Берне, а потом и о конференциях в Циммервальде и Кинтале. Все эти материалы также рассылались по Сибири.

До тех пор Я. М. Свердлова я лично не знала, не встречалась и не переписывалась с ним, хотя, конечно, и он был в числе корреспондентов Русского бюро ЦК партии, секретарем которого я состояла до ареста. Начавшаяся в Сибири переписка наша, кроме личных писем, которые мы писали друг другу, интересна тем, что мы сообщали по всем имеющимся у нас адресам ссыльных товарищей весь партийный материал, который поступал в наше распоряжение. Яков Михайлович немедленно пересылал его мне, а я переписывала его бесконечное число раз для отдельных товарищей. Бывало и так, что я получала какие-либо печатные партийные материалы, и тогда я, сняв для себя копию, посылала их Якову Михайловичу. У него был свой список адресатов, а у меня свой, и таким образом Сибирь обслуживалась нами совместно.

Всех писем Якова Михайловича я, конечно, не помню, но у меня ясно сохранилось в памяти письмо, в котором он писал, что занят чтением переписки Герцена и Огарева и что, читая эти письма, он ясно представляет себе тогдашние времена. К этому он добавлял, что вот теперь, получая письма товарищей, он должен их уничтожать, и вследствие этой печальной необходимости для будущих поколений не сохранятся документы, характеризующие эпоху. Я. М. Свердлов не мог сохранять письма, так как они являлись бы материалом, обвиняющим корреспондента. Мы не были гарантированы от обысков. Они часто бывали у ссыльных.

Один такой обыск был, например, у меня в конце августа или начале сентября 1916 г. Вечером, как раз, когда я сидела за перепиской какой-то статьи из «Социал-демократа», ко мне нагрянула полиция. Я успела набросить на бумаги свою шаль и открыла дверь, а затем мне удалось незаметно сесть на газету, а шаль я накинула на плечи. Кое-какой материал у меня был спрятан в шкатулке с двойным дном, и в общем обыск не дал ничего.

Переписка, которая тогда велась, имела огромное значение для нас. Это были своего рода партийные директивы, и ими руководствовались ссыльные Иркутской и Енисейской губерний. Переписка эта давала нам большое удовлетворение, так как чувствовалось, что партийные связи не прерываются, что дело растет, что настроение крепнет.

В сентябре 1916 г., откопав статью закона, согласно которой ссыльнопоселенец, отбыв некоторый срок ссылки, имел право на «отпуск» к престарелым родителям в Европейскую Россию, я уехала на 4 месяца в Петербург. Товарищи не верили, когда я нашла эту статью, и смеялись над моими «юридическими» изысканиями, но, убедившись на практике, что я права, последовали моему примеру. Так, например, уехал к своей матери в Киев В. А. Ватин (Быстрянский).

Поездка из Красноярска до Петербурга навсегда осталась у меня в памяти. Все вагоны третьего класса были переполнены солдатами-сибиряками, возвращавшимися из отпуска на фронт. По подсчету одного из солдат, нас в вагоне было 175 человек, вместо обычных 40. Как-то при смене поездной бригады кондуктор, хотевший было проверить пассажиров, пройдя кое-как одно отделение, махнул рукой, отдал свой фонарь (дело было под вечер) в руки кому-то из пассажиров, чтобы иметь возможность повернуться, и вылез с трудом на площадку.

Из осторожности я долго не говорила солдатам, что я политическая ссыльная, хотя отношения с самого начала были очень дружественные. Навсегда остались у меня в памяти беседы с солдатами. В них выявлялось настроение не только того солдата, с которым шла беседа, но и той части, в которой он служил. Охоты воевать не было ни у кого. Все были уверены в поражении России, но ехали они все же на фронт, так как дисциплина еще не была окончательно подорвана, хотя прежнего беспрекословного подчинения уже не было.

Очень интересной была встреча в вагоне с несколькими немецкими пленными где-то под Пермью. Эти пленные работали на каком-то заводе и ехали в Пермь покупать не то продукты, не то материал для работы. Солдаты сейчас же забросали их вопросами о настроении немцев в армии, и видно было по всей беседе, что нет никакой вражды, никакого озлобления, а скорее взаимная жалость.

У солдат была в распоряжении одна верхняя полка, вот мы с ними условились, что, после того как они выспятся, они будут пускать меня спать. У меня было только крошечное место для сидения. Когда ночью все располагались на ночлег, то я не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Каждое утро (путь продолжался 7 суток) солдаты говорили мне: «Ну, мамаша, теперь твой черед, ложись слать». Когда они, наконец, дознались, что я политическая ссыльная, то отношение их ко мне стало еще лучшим. Начались расспросы о всевозможных политических и иных делах. Так мы и доехали до Петербурга.