Нелетная погода (Рассказы) - Терехов Виктор Гаврилович. Страница 3

— Любаша! — позвал он невесту. — Смотри! Вот это да-а! Это на всю жизнь сохраним. Память от начальства…

Мне было неловко. Подарок явно не заслуживал столь высокой похвалы, да и не такое уж я начальство… Но в искренности Петюнчика сомневаться не приходилось.

После свадьбы Петюнчик перешел со мной на «ты». Не знаю, зачем ему это было нужно, но среди своих товарищей нашу дружбу он широко афишировал. Чистый и тонкий, как серебряный колокольчик, голос Петюнчика теперь неустанно звенел в моих ушах. Прошлую его жизнь я уже знал до мельчайших подробностей, знал его соображения по любому вопросу, будь то политика, спорт или живопись. Что там говорить, голова у Петюнчика работала. Больше всего в нем я, пожалуй, ценил приятного собеседника. В одном из откровенных разговоров я сказал ему о своем заветном:

— Петюнчик, у меня мечта есть. Не знаю, как она во мне зародилась, но… Впрочем, я уже написал рапорт. О чем, пока не скажу, потом… А у тебя есть мечта?

— Нет. Мечтать ныне старомодно. У меня есть цель. Я на все смотрю реально. Генералом мне не стать, технарь есть технарь, что уж тут говорить… Но поскольку я офицер, буду стремиться к тому, чтобы по службе у меня был прогресс.

Слова эти неприятно поразили меня. Я никогда никакого «прогресса» себе целью не ставил, а просто исполнял на совесть все, что от меня требовалось.

В полку Петюнчика вскоре стали ставить в пример, о нем заговорили на собраниях, ему посвящали бюллетени. У него появился благодушный смешок, довольство, какая-то внутренняя облегченность. Петюнчик теперь снисходительно подтрунивал над товарищами-технарями. Особенно он донимал Шабанова:

— Что, Шабанов (по имени-отчеству он звал только меня, рядовых техников — по фамилии), агрегат твой мочится, что ли? Смотри на стоянке масла сколько — скоро здесь откроют второе Баку! — И зальется благодушным смешком.

А мне ничего не оставалось делать, как сказать уж без всякого смеха: «Понял, Шабанов? Стояночку приведи в божеский вид». Как-то само-собой получалось, что моей правой рукой стал Краскин.

Незадолго до моего отъезда я сказал-таки ему о своем сокровенном:

— Помнишь, про свою мечту тебе говорил? Уезжаю я, а ты, наверное, мое место займешь, ты сейчас на виду. Да я и перед командиром за тебя слово замолвлю.

— А ты куда?

— Перевожусь на борт.

— Бортмехаником? Так это же топтание на месте!

— Ну и что? Мне нравится, работа интересная. Полетаю, белый свет посмотрю…

Я уехал в другой полк, а Петюнчик стал техником звена.

С Краскиным я не переписывался и все эти годы не имел о нем никаких сведений. Но вспоминал часто, как и других прежних сослуживцев.

Я часто себя спрашивал: где Шабанов, Суконцев, где Петюнчик? Как сложилась его судьба? Да, меня по-прежнему больше всех занимал Петюнчик и тревожили его вспыльчивость, самолюбие, его непонятный мне подход к людям.

И вот: «Инженером там Краскин Петр Алексеевич…» По имени и отчеству представил мне Петюнчика начстрой. Значит, его здесь уважают. Значит, напрасно я о нем беспокоился.

Я был весь в ожидании встречи. А произошла она неожиданно, на пути к гостинице. Передо мной вдруг появился низкорослый, широкий в плечах, полный, с маленькими глазками капитан. Петюнчик! Мы крепко обнялись.

— А ты все старлей? — кивнул он на мои погоны.

— Я же бортмеханик. Да и нравится мне это звание. Старший, понимаешь, старший лейтенант! Лейтенантов много, сотни, тысячи, а ты старше их всех. Притом молодит это звание, мне все кажется, что я только-только начал служить!..

Но Петюнчик не понял шутки, криво усмехнулся:

— Брось заливать, Иван. Неудачник, как никто, ловко утешает и себя, и других.

И уже серьезно, озабоченно спросил:

— Ты где остановился?

— В гостинице, думаю…

— Тогда устраивайся, а потом забирай семейство и — ко мне в гости!

Вечером мы сидели в уютной квартире Краскиных. Пили вино из маленьких рюмочек, закусывали.

— Знаешь, я в гарнизоне живу. Весь на виду. Много нельзя, — зачем-то оправдывался Петюнчик.

А я был доволен. Лариска тоже. Жена Петюнчика Люба ушла на кухню за очередным блюдом. Краскин, откинувшись на спинку стула, прищурил глазки и заговорил своим прежним голоском, чистым и тонким, как колокольчик:

— Не верится, что когда-то ты был моим начальником, а я сырой-сырой, зеленый технарь учился у тебя, перенимал опыт. А вот сейчас я — твой начальник. Интересно…

— Чего на свете не бывает, — отшутился я.

Люба принесла пирожки.

— Пробуйте, это манты — национальное узбекское блюдо.

— Расскажи, Алексеич, как живешь? Как служба идет? — спросила Лариса.

— Как и везде, — вяло отозвался Петюнчик. Лицо его вдруг сделалось озабоченным, набежали морщинки. — Вот ты, — повернулся он ко мне, — да и остальные техники так думают: вот, мол, инженер… ходит, указаньица дает. А я поработал и понял: тяжелое это дело руководителем быть. Недавно Любаша заболела. Командир говорит: «Что ж, Краскин, не ходи пока на работу». Комэск наш мужик умный, а вот скажет же! Да не выйди я хоть один день, там черт знает что натворят. Вам что, а меня давит ответственность!

Петюнчик достал папиросу из моей коробки, неумело задымил. Стыли горячие манты, но я так и не притронулся к ним. У меня пропал аппетит. Бедолага! Он один, святой и праведный, тянет лямку за всех. С трудом, правда, но я все-таки смолчал. А мне очень хотелось встать, надеть фуражку и взять под козырек: «Разрешите быть свободным, товарищ капитан?»

Я не сделал этого, а если бы я поступил именно так, Петюнчик, наверное, ничего бы не понял и воспринял это как должное.

Он взял со стола массивную, из чистого хрусталя, пепельницу, и морщины озабоченности мигом преобразились в веселые лучики.

— Вот это подарок! На всю жизнь… От Николая Павловича, инженера полка. Сейчас я с одним подполковником дружу. А комэск наш, Вася Смирнов, тот вообще… Я с ним запросто, на «ты»…

Петюнчик по-своему понимал жизнь, по-своему о ней рассказывал.

Ушли мы от него рано. Я расстроился. «Вот тебе и поговорили», — думал я с горечью. А тут еще Лариска по дороге в гостиницу хватилась: «Ой, сумочку забыла. Сбегай, пожалуйста». Пришлось возвращаться. Петюнчик сидел за письменным столом и что-то выписывал в тетрадь из книги, которая лежала перед ним. Он был так увлечен и занят, что не заметил меня. И только, когда Люба окликнула меня, он поднял голову:

— Кочетов? — И снова погрузился в бумаги. — Понимаешь, сижу над заданием, я же в академии… Слава богу, на четвертом. Да, а ты, собственно, чего вернулся?

На следующий день Петюнчик при встрече протянул мне руку, не останавливаясь, и на ходу буркнул:

— Готовься, Кочетов, к зачетам. Сдавать будешь мне.

Зачеты так зачеты. Прежде чем доверить самолет, должен же инженер выяснить, что знает новичок.

Зачеты я сдал. Принял самолет, и жизнь вошла в привычную колею. Через три дня Петюнчик, смотрю, подходит к моему самолету. А я на самой верхотуре. Сижу, помогаю радисту антенну установить. Снизу слышу раздраженный голос:

— Кочетов, готовьте самолет к осмотру.

Осматривал Петюнчик легко, играючи, с непостижимым проворством. Однако не бегло, а с той дотошной внимательностью, от которой не ускользнет никакая мелочь. Я восхищенно следил за его руками. Короткие и толстые пальцы, неуклюжие от природы, сейчас ловко сновали меж ребристыми цилиндрами, агрегатами и разноцветными трубками, ощупывали каждый винтик, каждый болтик. Много и трудно тренированные, они проникали в места, недоступные глазу и всегда безошибочно определяли состояние тяг или дюритов. Золотые руки! Я задумчиво улыбался. И не просто так, не без причины. Я улыбался в равной степени прошлому и настоящему. Правда, мне было смешно. Давно ли эти же руки, грубые и непослушные, злобно швыряли инструмент в разные стороны!