Ниоткуда с любовью - Полукарова Даша. Страница 106

Мир намного больше нас, но мы вместе… и это уже в два раз больше всего мира. Это математика нелогичностей, здесь вопросы не сходятся с ответом, а логика не работает. Здесь на одну меня так много тебя, но нужно еще больше, больше — сжать так, чтобы отозвалось где-то в глубине души и ойкнуло в сердце, чтобы токами пронзало все тело, чтобы согреть друг друга теплом и отключить голову… Дважды ноль будет равняться двум. И это так же просто, как произнести собственное имя.

Было уже не меньше трех часов ночи, они лежали на Полининой большой кровати, и полная луна светила в окно, падая прямо на их лица. Полина ощущала его теплое дыхание и знала, что он не спит, как и она. В эту ночь все вокруг было слишком космическим и нереальным, но именно его присутствие рядом превращало все иллюзорное в единственно верную реальность.

- Не бойся одиночества, — внезапно прошептал Родион. — Я знаю, после случившегося тебя это сильно волнует, но… Пройдут, быть может, годы, — он говорил так, как будто рассказывал историю на ночь. — Мы оба окончательно и бесповоротно повзрослеем. Однажды. Быть может, мы будем жить в разных городах, или вообще мотаться по разным странам — все не так уж важно. Но, несмотря на множество преград, я знаю точно, что не забуду тебя.

Она улыбнулась. Он скорее услышал ее улыбку, чем увидел.

- Посмотрим. Подождем.

Он кивнул.

- Подождем. Это стоит того, чтобы ждать.

— Множество людей клянутся друг другу каждый день. — Наконец сказала Полина. — Они обещают, и обещают, и обещают. Дают слово, а потом забирают его. Не выполняют обещаний, предают людей, веру, нарушают клятвы. Нам не по пять лет и нас всех уже предавали, и мы все уже что-то теряли. Было немало поводов перестать доверять людям. Так почему же, — она отвела взгляд от окна и, повернувшись, взглянула прямо в глаза Родиона — как она одна умела это делать, — так почему же теперь я должна верить тебе?!

И с легкой улыбкой он ответил:

— Потому что ты меня хорошо знаешь.

* * *

«Здравствуй, Полина.

Пишу тебе это письмо, вполне понимая, что я — последний человек, от которого тебе бы хотелось получать письма. Но я узнал про Нину и не мог тебе не написать.

Выражаю тебе глубокие соболезнования. Я знаю, вас с сестрой многое связывало и многое разделяло, но вы любили друг друга, и я могу представить, как сильно ты сейчас переживаешь.

И хотя тебе, вероятно, все равно, если бы я смог, я бы обязательно приехал на похороны.

Зачем же я пишу тебе сейчас? В первую очередь, я хочу попросить прощения за то мое письмо — я был неправ и в любом случае не должен был нападать на тебя, я знал о тебе, только судя по письмам Нины, а то, о чем пишет человек в порыве эмоций, далеко не всегда является правдой.

А еще я хотел бы тебе сказать… мы с твоей сестрой написали много писем друг другу, и я вполне смог изучить и тебя, и ее, и могу предположить, что ты не будешь спокойна до тех пор, пока даже косвенно считаешь себя виноватой в ее смерти. Но это не так. Если уж кто и виноват, так это я, отчасти подтолкнувший ее к побегу из дома своим откровением. Но я знаю другое.

Она задолго до нашего полного разрыва хотела сбежать. Она писала мне письма, в которых было только одно желание — нарушить привычное течение своей жизни, найти, наконец, себя, чего она никак не могла сделать после того, как попала в ту аварию.

И, наверное, ты тоже знаешь ее достаточно для того, чтобы сказать, что она сделала бы это в любом случае. Никто бы не смог ее остановить.

Конечно, она говорила о тебе, о том, что ты тоже мечешься, что не можешь понять, что делать, и ей казалось, что стоит вам хотя бы ненадолго разъехаться, как вы обе сможете понять что-то важное для себя.

Так что не стоит себя винить. Никто не застрахован от подобного. На ее месте мог быть любой из нас.

На этом, собственно, и все.

Я не строю из себя великого психолога и понимаю, что вряд ли сильно тебе помог, но чувствовал, что должен написать тебе это.

Не ищи меня и не пытайся отследить меня по этой почте. Я не останавливаюсь на одном месте надолго. Но почему-то я уверен, что ты и так не будешь этого делать.

Надеюсь, что однажды ты все же найдешь себя.

Денис.

P.S. Признаться, последняя наша встреча была слишком бурной и скоропалительной — мы знали об облаве, знали, что у нас почти нет шансов закончить начатое, и ты попала к нам как раз в тот момент, когда мы собирались уходить.

Быть может, ты спрашивала себя, почему мы так просто оставили тебя, отпустили — по всем законам жанра, ты впуталась в это дело и вполне могла заслуженно получить за это по заслугам, как твой однокурсник, как твоя подруга Маша…

Но… не знаю, не буду кривить душой, говоря, что все это из-за Нины, и из-за моих к ней чувств. Даже если так, в нашей… скажем так, компании, я не решающее лицо, были люди, которые считали, что свидетелей не должно было остаться. Но почему-то я решил рискнуть. Возможно, я еще пожалею об этом, даже, скорее всего.

Но будь что будет. Я всегда был немного фаталистом».

Что чувствует человек, потерявшего любимого? Ты знаешь, Полина, знаешь. И это чувство не вырезать ножом, оно всепоглощающе, как огонь, перекидывающийся с места на место.

Больно было так, как будто она узнала новость в первый раз. Даже больнее — тогда было просто оглушение, шок, он спас ее, она понимала, как же он ее спас.

А сейчас… все навалилось скопом, без прикрас и оборотов. Его потеря, моя потеря. Все вместе.

Родион спит. Как хорошо, что он не увидит ее и не сможет помешать.

Зачем мы встретились снова, скажи? Зачем узнали друг друга заново? И что он хотел этим сказать, всемогущий Бог, отнимающий любимых так же легко, как и дарящий надежду? Принимайте как данность, что вам не справится с этим, вы не в силах остановить потери, вы вынуждены стоять и смотреть, как гибнут любимые люди? Где-то же должен быть ответ и когда-то должно прийти освобождение от этой боли, что сжигает изнутри!

…Когда Родион открыл глаза, Полины уже не было.

Он еще сомневался какое-то время, с силой потирая лицо руками и укутываясь в покрывало, как в мушкетерский плащ, но тишина пустого дома и оставленная на столе в кухне записка сказали ему обо всем, и не было смысла даже напрягать связки, что произнести это простое имя «Полина».

Он покрутил в пальцах записку, оглядывая молчаливую кухню. Ручка лежала на столе, встроенные в плиту часы показывали 11 часов утра, они смогли уснуть лишь около четырех и оба, сами того не подозревая, впервые за долгое время проспали без снов.

Он оттягивал момент с прочтением записки. Оттягивал, как мог. В подобных письмах, и особенно от Полины, в принципе, не может содержаться ничего хорошего.

«Прости, что не оставила завтрак. Прости, что сбежала. Если бы я могла, я бы повернула время вспять, чтобы можно было избежать встречи с тобой. Но если бы я могла, я бы также и продлила наши встречи. Понимаешь? Думаю, ты — да.

Не ищи меня, я, наконец, решила, что пришла пора исполнять мечты. Если бы я могла излечиться вместе с тобой, я бы сделала это давно. Ты был огнем, которого было лишено мое сердце. Ты пришел с этим огнем и подарил его мне.

И я никогда этого не забуду. Но в этом доме, да еще и вместе, мы лишь продлеваем пытку. Пытку продлевает и этот город. Знаю, что никогда не хотела оставлять его, но времена меняются, как и мы (признаю). Не беспокойся, я в порядке. Хочу жить. Полина».

Родион задумчиво прочитал письмо еще раз. Взгляд его задержался на строчке: «Я, наконец, решила, что пришла пора исполнять мечты».

Может такое быть, чтобы он знал, куда она направлялась?

Раннее утро вспомнилось ему вдруг, одно раннее утро, когда он вернулся из Москвы, и все было сложно, и вместе с тем просто, но все же иначе, будто в прошлой жизни.

— Да, — вздохнул Родион, взъерошивая темные волосы, — жизнь была спокойной, пока мы не знали друг друга. Но она была серой, скучной. Одноцветной.