Гробовщик (СИ) - "Горан". Страница 39

 - во-вторых, я знаю, что ты пришёл сюда предотвратить то, что у нас называется ««учения в условиях, приближенных к боевым», и здесь ты тоже опоздал. Они уже на позициях. Не думал же ты, комиссия будет дожидаться, пока мои ребятишки совершат марш-броском через всю Зону? Это же долго. Аномалии и прочая мерзость, не всегда по-прямой пройдёшь. Сколько им плутать пришлось бы? Чтобы такого не случилось, мы их уже два дня, как вывезли за пределы Зоны. И, блин, как не береглись, а американцы уже прислали возмущённый запрос. Что, мол, за движение вокруг Зоны? И спутниковую фотографию. Две колонны по сорок грузовиков. … Ну, да это неважно. А важно то, что и здесь ты в пролёте;

 - возможно, есть ещё и в-третьих. В этом я не уверен, потому, что это уже наивность, граничащая с глупостью. Ты и в самом деле рассчитывал уничтожить всю лабораторию? Лабораторию, которую не всякий ядерный взрыв возьмёт?

 «А он хорошо осведомлён», - подумал я. – «Вопрос только: откуда? Неужели Кораблёв?»

 - Не удивляйся моей болтовне, - между тем продолжил голос из динамика. – Стараюсь наговорится прозапас. Когда ещё удастся побеседовать с живым человеком? Ты представляешь, тут вообще нет ни одной живой души. Кроме тебя. Все остальные – куклы. Сырьё для будущих опытов. Я им оставил пока простейшие функции, но и только. А знаешь, откуда я их набираю? Из вашего брата. Из бродяг. У меня в разных местах стоят эдакие гаусс-ловушки. Кто туда попадается, тому память процентов на восемьдесят стирает. Взамен прописывается страстное желание идти на Зов. А он, естественно, приводит сюда. Не напрямую к КПП. Есть штук шесть, я не помню, может – больше, тоннелей, по которым они добираются для спецотстойников. Дальше – отсев. Это такие полосы препятствий, где проверяются физические данные, рефлексы, скорость принятия решений, ну, и прочее. Брак сам собой отпадает, к финишу приходит только нужный материал…

 Я почти его не слушал. Я глубоко вдыхал воздух, сжимал и разжимал кулаки, жмурился и широко раскрывал глаза. Готовился, в общем. Решался. Жаль - последнее, что я увижу в жизни – вот эта поганая лаборатория.

 - Да что это я всё о себе, да о себе, - вдруг сказал голос, назвавшийся Щегловым. – Теперь твоя очередь. Давай, рассказывай, чем ты меня тут собирался упокоить?

Всё! Булавка с кроваво-красной бусиной на конце – та самая, подарок Генки -  давно была зажата у меня в кулаке. Как он там говорил: сломай и выброси?

Господи, как же не просто отпустить гранату, если выдернута чека!

 Что ж пальцы так вспотели? И дорожат! Никак не получается!

 Я плюнул на конспирацию, взялся за концы булавки двумя руками, резко надавил, зажмурившись…

 - Щелк! – как мне показалось, оглушительно громко сломалась булавка.

 - Стук! – стукнуло моё сердце и замерло.

Я разжал пальцы. Открыл глаза. Всё тот же полумрак, колонны со струящимися разноцветными жидкостями. Ничего не переменилось.

 - И чего? – услышал я насмешливый голос из динамика. – Ты, часом, ничего не перепутал? С иголкой - это в другую сказку надо.

 Неужели Генка подсунул мне негодный  артефакт? Не может быть!

 Как бы в подтверждение моих мыслей, кровавая бусина на обломке булавке вспыхнула нестерпимо ярко, резко воспарила и стала вдруг расти, бешено вращаясь. Пол мелко задрожал, подпрыгнул вверх. Одна из стеклянных колонн с хрустом лопнула, осколки брызгами разлетелись вокруг. Я думал, что сейчас оттуда хлынет разноцветная жижа, но внутри только искрили и дымились провода, прямо на глазах покрывались копотью зелёные платы, утыканные микросхемами. Тряхнуло еще раз, сильнее. Я чуть не упал.  Недалеко в полу образовалась трещина. Сверху посыпался какой-то мусор, мелкие камешки простучали по спине.

 - Ты что натворил? – взвыл голос в динамике. – Это что такое? Это же Выброс! Как?!

 Я не слушал его. Подошёл к лифту, нажал кнопку вызова. Дохлый номер. Одна из створок перекосилась, на другой зияла вмятина. Из щели тянулся дым. Ну, что же, поищем пожарный выход. Должны же тут быть лестницы на случай поломки лифта. Двинулся почти на ощупь Как бы сейчас пригодилась схема эвакуации персонала, которыми были увешаны этажи учреждений и которые так раздражали своей очевидностью.

Тряска всё усиливалась, лопались колонны, осыпалась штукатурка, временами от перепадов давления закладывало уши. И вот я среди всей этой катавасии ходил невредимый, упирался в тупики изавалы и ничто меня не брало. Нет, одежда моя была вся перемазана в пылью, меня душил кашель, глаза слезились от едкого дыма, но в основном, на мне не было ни царапины. Так продолжалось минуты две. Я уже даже стал удивлятся своему невероятному везению.

Но потом очередной толчок сбил таки меня с ног. Я попытался отползти к стене, не успел - сверху обрушилась здоровенная плита и зажала левую ногу, как в тиски. От боли у меня потемнело в глазах.

 Голос всё продолжал и продолжал верещать что-то про Выброс, который невозможен в закрытом помещении и про то, что пусть я не надеюсь выбраться отсюда живым., и про бога-душу-мать… Он, то басил, то переходил на тонкий визг. Снова затрясло, с грохотом просело ещё одно перекрытие. Воздух окончательно превратился в смесь пыли, мелкой крошки и горького дыма. Я с трудом уже различал здоровенный огненный шар, который раньше был бусинкой на конце моей булавки, который не прекращал вращаться и расти. На зубах скрипел песок, глаза слезились, адски болела нога, еще одна плита сдавила мне грудь. Стало трудно дышать…

 И вдруг всё кончилось. Я открыл глаза. Мир замер, как в кино. Кусочек щебня перестал падать и замер у моей щеки, дым тоже застыл, будто борода старика Черномора. Меня потянули за руку, и я выскользнул из-под державших меня в плену осколков. И заскользил, заскользил в темноту…

 Когда же, наконец, скольжение остановилось, я оказался перед светящейся воронкой. Рядом стоял и держал меня за руку Генка. В другой руке на уровне глаз он держал свой фонарь. В первый раз я увидел его зажженным.

 - Снова ты мне помереть спокойно не даёшь, зара…, - хотел было выругаться я, но слова застряли в горле. Там, где свет от фонаря ярко освещал Генку, мальчик был цветной и осязаемый. Там где нет, он переходил в черно-белый цвет, детали размывались, плыли, будто серое облако. Парень как раз шевельнулся, повернул голову, и фонарь осветил кровь у него на виске. Кровь и небольшое отверстие.

 - Ты это…, - начал я, не зная, как продолжить.

 - Времени мало, - сказал мальчик. – Лёшка поехал в лагерь. Взял твою упряжку и погнал.

 - В лагерь? Зачем? – опешил я.

 - Предупредить про атаку.

 - Погоди, - пытался я привести мысли в порядок. – Откуда он узнал?

 - Это не важно, - отмахнулся от моих вопросов Генка. – Важно, что он поехал. И Алеська с ним.

 Ну конечно, она своего брата нипочем не бросит!

 Я схватился за голову.

 - Да твою же мать! – заорал я. – А ты куда смотрел? Чего сюда припёрся? Почему их не остановил?

 - Я не мог, - вдруг расплакался Генка. – Меня снайпер убил.

 - К-какой снайпер? – опешил я. – Как убил?

Мальчик посмотрел мне в глаза, и я сам все увидел.

Продолжение; 12. Звёздный час Юрия Семецкого следует...

Часть пятая. Час Скорби и Доблести.12. Звёздный час Юрия Семецкого.

12. Звёздный час Юрия Семецкого.

 Вот Алеся.

 Стоит у окна такая грустная, и такая красивая. Она думает, что это последний пейзаж на Земле, который она видит. Скоро грянет Выброс, который придётся пережидать в подвале при свете керосиновой лампы. А после этого странный мальчик откроет Дверь и проведёт их в другой мир. Нет, она не против. Они вчера всё обсудили. Но, среди всех чудес, про которые рассказывал Генка, как же она будет там скучать по облакам, деревьям, цветам! Особенно по цветам.

 Вот Генка.

 Ему не терпится, чтобы всё поскорее закончилось. Смотреть на печальную Алесю – сердце разрывается. Он думает, что сразу после перехода нужно будет (подробностей нет, засветка – ничего из этих его мыслей не видно!) – это её развеселит, а потом (засветка) – это успокоит. Тут он улавливает её мысли о цветах и улыбается. Решительно идёт к двери.