Раздел имущества - Джонсон Диана. Страница 21
Она не помнила, кто первый предложил съездить выпить в Вальмери — она или Поль-Луи. Он рассказывал о деревне как экскурсовод: у местных было принято строить двухэтажные деревянные жилища; внизу располагались стойла, в которых зимовали коровы, — и их тепло и запахи подымались наверх, согревая дрожащих от холода хозяев в морозные месяцы. Теперь сараи на первых этажах большей частью были переделаны под тещины комнаты или сдавались в аренду лыжникам, приезжающим на зимний сезон. Тут были маленькие гостиницы, художественные галереи и дорогие магазины розничной торговли: часы, меха, изысканные лыжные костюмы, обувь. Почта, метеостанция, агентство по продаже железнодорожных билетов, конторы по прокату лыж, кинотеатр, концертный зал и каток, десяток ресторанчиков, а также большое строение, где размещались кабинки лыжных подъемников, которые по ночам теснились там, как сельди в бочке. В каждом баре царил дух легкомыслия, он ощущался на фоне слабого аромата растительного, как показалось Эми, происхождения — это мог быть и местный табак, и даже травка. И тем не менее все это имело не такой уж дикий вид — в Силиконовой Долине кокаина, без сомнения, было больше — и в целом производило успокаивающее впечатление. Здесь Эми чувствовала себя менее консервативной, чем дома, в своем хай-тековском[50] мире с его высокими ставками.
В том заведении, куда они зашли, Поля-Луи знали. Они выпили пива и поболтали, перекрикивая недоделанный европейский хип-хоп. Поль-Луи довольно рано проводил Эми обратно в отель, в баре отеля они выпили еще немного пива, а потом Эми пожелала ему спокойной ночи и отправилась к себе в номер, чтобы заняться французским и лечь спать, чувствуя себя усталой и смущенной. Все шло так, как она и надеялась, — почти. Здесь встречались довольно интересные люди, теоретически имелись и знания, и опыт. Культуры, такой, какой она ее себе представляла, — богатого коктейля из искусства и музыки, которые обсуждаются на древних языках с безупречным вкусом, — в точном смысле слова здесь не наблюдалось, если только не принимать в расчет изысканность столовой. Но культура может подождать до Парижа.
Скатерти, решила Эми, — это шаг в правильном направлении, а вот Поль-Луи ее немного разочаровал. Сигрид, финансовый менеджер Эми, с которой она дружила, во время их разговоров по душам посмеялась над ней и поиронизировала над ее советом поехать на европейский лыжный курорт, чтобы завести роман в подходящей для этого обстановке. «Зачем же еще куда-то ехать?» Сигрид всегда полагала, что мужчины хороши только для одного, но Эми мужчины нравились сами по себе. Не то чтобы Полю-Луи не доставало привлекательности — вовсе нет, он был симпатичным и даже очень: темный загар и европейский нос, который был довольно заметен. Но польщенный явным вниманием Эми к своей персоне, он весь вечер говорил о процедурах, которые необходимо пройти, чтобы поступить на факультет фармакологии; о том, сколько экзаменов он сдал или провалил поначалу и какому риску подвергнется его будущее, если он не сдаст следующий экзамен; о том, как трудно жить в Аиксе, если привык к Савойе; о том, сколько его приятелей решили остаться работать в Альпах в горнолыжном туристическом бизнесе, что, с его точки зрения, было практически бесперспективно, и что многие из них в конце концов погибают под лавиной или в результате каких-нибудь других несчастных случаев, как это случилось с братом одного его друга. Раза два Эми удалось переключить его внимание на те вопросы, которые интересовали ее, например на новые параболические лыжи или на проблему с левым поворотом в результате неправильного распределения веса, но в романтическую сторону дело совсем не двигалось. Тем не менее, сказала она себе, лед тронулся, и отношения будут потихоньку развиваться, если им это суждено.
Европейцы произвели на нее большое впечатление, а именно их образование и широкий диапазон культуры. Даже Поль-Луи был лучше осведомлен в общих вопросах, чем она. Кроме того, Эми была сбита с толку. «Так много предстоит сделать и так мало времени», как говаривал в отношении того или иного дела Уинстон Черчилль. Вопреки собственным намерениям, она многое знала о продаже и покупке компаний. Но что она знала о поэзии, о метре и строфе, о музыке, традициях, шедеврах? О мировых религиях, индуизме, буддизме? О бокалах для белого вина, о бокалах для красного вина? Что такое godet[51]? Где проходит граница между отчаянием и цинизмом, между вкусом и вульгарностью (она часто слышала это слово, когда речь заходила о домах, которые строили ее друзья)? Как приготовить такое же суфле, как то суфле из сыра и анчоусов, которое им подавали здесь за обедом? Она догадывалась, что научиться всему этому не так-то просто, необходимо терпение и труд, и она понимала, что ей следует остерегаться легкомысленного непостоянства, которому часто поддавались люди, оказавшиеся в такой же, как она, ситуации. Она была очевидцем того, как ее друзья начинали покупать воздушные шары и дорогие инкунабулы. Насколько же более добродетельны ее цели, и насколько труднее их достичь!
Глава 13
После обеда, состоявшего из omble[52] в вине и pommes dauphine[53], подавленные и рассеянные, Поузи и Руперт Венн пошли посидеть в гостиную с баром, в которой постояльцы отеля собирались на чашечку кофе и коктейль, а пианист и музыкант, игравший на контрабасе, принимали заказы на исполнение мелодий из старых американских мюзиклов и, еще чаще, русской фольклорной музыки. Они выбрали места в дальнем конце гостиной, в стороне от бара, вокруг которого толпились веселые отдыхающие, заказывавшие выпивку, и в удалении от музыкантов, исполнявших вариации на тему русских песен. Она узнала песню про Стеньку Разина. Люди, поющие со слезой, низкими голосами, как у Бориса Годунова, должно быть, русские. Руперт выпил пива, а затем неожиданно заявил, что ему пора идти спать. Завтра ему придется встать рано утром, чтобы отправиться в эту ненужную экспедицию за банковским сейфом отца. У него был вид человека, которому навязали что-то против его воли, и Поузи это раздражало.
— Мне так не хочется ехать, — сказал Руперт. — У меня такое чувство, что, если я оставлю отца без присмотра, он умрет.
— Я присмотрю за ним за нас обоих, — заверила его Поузи.
— Да, но что, если он умрет, когда меня здесь не будет?
Они согласились с тем, что это может произойти, но все-таки не верили, что это случится. В глубине души Руперт считал, что Поузи, сидя у кровати отца, что-нибудь перепутает или упустит, а с другой стороны, только он мог объясняться с господином Деламером по-французски.
Когда Руперт ушел и Поузи осталась в баре в одиночестве, с ней любезно заговаривали, она отвечала, но настоящего разговора не получалось, да ей и не хотелось его завязывать. Она увидела, как вошел Кип, заказала колу и села в конце ряда у стойки бара. Поузи могла бы с ним поговорить, но не стала этого делать: она знала, что была не очень вежлива с Кипом; ей казалось, что она злилась из-за существования Гарри и новой жены отца, но вины Кипа в этом не было. Она не могла себя заставить подойти к нему или еще раз съездить в больницу, что, как ей казалось, она должна была сделать. Потом пришла светловолосая американка, которая сидела с Кипом во время обеда: она вошла с загорелым парнем, по виду — лыжным инструктором. Поузи импонировали самообладание и уверенность в себе американских девушек, иногда — на грани наглости, и она восхищалась их свободным стилем в одежде. Американка поговорила с Кипом и пригласила его присесть вместе с ними. Поузи было интересно, что их связывало. Несомненно, то, что оба были американцами.
Настроение, в котором она находилась — перепады от горя к пассивному восприятию неизбежности ожидания в этом отеле, — устраивало ее. Все, что она могла делать, — это сидеть, покуривая, в приятном альпийском убежище, и у нее возникло чувство анонимности и свободы, которое ощущают отпускники, несмотря на то что это был не отпуск, а печальное семейное событие. Сделав над собой усилие, чтобы не думать о собственном положении, она направила все внимание на внешний мир и не могла не заметить приятного на вид мужчину, сидевшего рядом с ней и читавшего газету, которую он взял из газетной подставки.