Песни мертвого сновидца. Тератограф - Лиготти Томас. Страница 18

Мое воображение? Нет, я совсем не считаю его живым. Напротив, оно недостаточно могущественно. Мои образные способности крайне бедны, им всегда нужны… расширения. Вот поэтому я здесь, с тобой. Ты снова улыбаешься, даже глумишься, как я вижу. Забавное слово, глум. Похоже на фамилию пришельца. Саймон Глум. Как тебе такое на слух?

Да, возможно, мы действительно тратим впустую слишком много времени. Но нам придется выдержать еще одну заминку, пока я роюсь в кейсе и достаю то, чего ты так страстно желала. Ты надеешься, что у меня тут припасена неплохая дурь, да? Прекрасно, у тебя будет шанс все выяснить, коли ты с таким нетерпением жаждешь стать сосудом для моих химических веществ. Нет, сиди там, где ты сейчас находишься, пожалуйста. Нет причин для того, чтобы ты увидела каждый эликсир, который у меня здесь есть. Единственная вещь, что может тебя заинтересовать, находится в прямоугольном маленьком контейнере, плотно закрытом черной крышкой… кстати, вот и он!

Да, это действительно походит на бутылку с порошком из света. Ты крайне наблюдательна. Что это? А я думал, к этому времени ты уже догадаешься. Вот, протяни руку, так ты сможешь разглядеть все получше. Небольшая кучка прямо посередине твоей потной ладони, одна понюшка, если быть точным. Правда, оно походит на измельченные бриллианты? Оно сверкает, о да. Я не виню тебя за то, что ты думаешь, будто его опасно вдыхать. Но если ты внимательно приглядишься к этой волшебной пыли, то увидишь, что с ней ничего делать не надо.

Смотри, она растворилась в тебе. Исчезла полностью, осталось лишь несколько крупинок. Но о них не беспокойся. Расслабься, жжение скоро пройдет. Нет смысла в попытках стереть наркотик с руки. Он уже в твоем организме. А волнение точно не поможет, как и угрозы. Пожалуйста, не вставай с кресла.

Чувствуешь что-нибудь? Ну, кроме того факта, что теперь ты не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Это лишь начало нашего ночного увеселения. Мерцающая субстанция, которую ты только что вобрала в себя, делает возможным крайне интересное взаимоотношение между нами, моя алая роза. Наркотик сделал тебя фантастически чувствительной к формирующему влиянию определенного рода энергии, энергии, что производится мной, или, скорее, посредством меня. Если говорить романтически, сейчас я грежу тебя. Иначе я не могу объяснить происходящее так, чтобы ты все поняла. Я не грежу о тебе, как в какой-нибудь песни о любви. Я грежу тебя. Твои руки и ноги не подчиняются командам мозга, потому что я грежу о ком-то, кто неподвижен, как статуя. Надеюсь, ты оценишь, насколько это необычно и замечательно.

Черт побери! Полагаю, ты сейчас пыталась крикнуть. А ты действительно в ужасе, да? Лишь ради безопасности пусть мне пригрезится кто-то, у кого нет возможности кричать. Вот, так лучше. Хотя да, ты выглядишь довольно странно. Но это только начало. Такие мелкие трюки — не более чем детская игра, и я уверен, что пока ничем тебя не поразил. Но вскоре я покажу, что действительно умею производить впечатление, как только приложу к процессу свой разум.

Кажется, я вижу что-то в твоих глазах? Да, совершенно точно. Вопрос. Прямо сейчас ты бы спросила, если бы, конечно, по-прежнему обладала средствами для общения, что же станет со старой доброй Рози? Ты должна знать, это вполне справедливо.

Прямо сейчас мы вступаем в совершенную гармонию, мои грезы и моя девочка грез. Ты вскоре станешь калейдоскопом моего воображения, созданным из плоти и крови. На поздних стадиях этой процедуры может произойти все что угодно. Твоя форма познает безграничность разнообразия, когда в дело вступят сами Великие Химики. Вскоре я вручу свой сновидческий дар потрясающему восстанию сущности, и тогда, я уверен, мы оба сильно удивимся. Это единственная вещь, что никогда не меняется.

Тем не менее у этого процесса по-прежнему есть одна проблема. Он несовершенен и уж точно негоден для продажи, как мы говорим в нашем пилюльном бизнесе. Но если бы он был идеален, разве не стал бы скучен? Я хочу сказать, что под давлением столь различных метаморфоз изначальная структура объекта каким-то образом ломается. Последствия очень простые: ты никогда не сможешь быть прежней. Мне очень жаль. Тебе придется остаться в той любопытной инкарнации, которую ты приобретешь, когда сон закончится. И она сведет с ума любого человека, который будет иметь несчастье найти тебя. Но не волнуйся, ты не проживешь долго после того, как я уйду. И к тому времени испытаешь богоподобные силы протеизма, силы, которые я даже не надеюсь познать, и неважно, сколь глубоко я этого желаю.

А теперь, полагаю, мы можем приступить к тому, что всегда было твоей судьбой. Ты готова? Я полностью готов и постепенно отдаюсь тем силам, что ходят своими тропами и заберут нас с собой. Чувствуешь, как нас затягивает буря трансфигураций? Чувствуешь возбуждение этого химика? Силу моего сновидчества, моего сновидчества, моего сновидчества, моего…

А теперь, Роза безумия, — ЦВЕТИ!

^{II. Испей же в честь меня одними лишь глазами лабиринтными}

Все на вечеринке отпускают замечания по их поводу. Спрашивают, не изменил ли я их каким-то способом, предполагают, что я ношу странные кристаллические линзы под веками. Я говорю им «нет», что я родился со столь выдающимися органами зрения. Они — не какой-то трюк из набора оптометриста, не результат хирургического шабаша. Разумеется, людям сложно поверить в такое, особенно после того, как я говорю, что также родился со способностями гениального гипнотизера… и после этого стал быстро развиваться, углубляясь в месмерические дебри, где прежде, да и сейчас, не ступала нога ни одного человека моего призвания. Нет, я не веду речь о «бизнесе» или «профессии» — я говорю о призвании. А как еще называть то, для чего ты предназначен с рождения, отмечен стигматами судьбы? Когда беседа достигает этой точки, гости начинают вежливо улыбаться, говорят, что шоу им очень понравилось, а я действительно хорош в том, чем занимаюсь. Я отвечаю, что благодарен им за возможность показать представление для столь элегантных гостей в столь элегантном доме. Неуверенные, в какой мере я высмеиваю их, они нервно крутят тонкие стебельки бокалов для шампанского, напиток сверкает, а хрусталь мерцает под калейдоскопическим сиянием люстры. Несмотря на всю красоту, силу и престиж, что общаются ныне в этой чрезмерно барочной зале, я думаю, что глубоко в душе все они знают то, насколько обыкновенны. Я и моя ассистентка производим на них немалое впечатление, я же прошу помощницу поговорить с гостями, развлечь их так, как они того хотят. Один джентльмен с раскрасневшимся лицом в порыве животного магнетизма смотрит на мою партнершу, глотая свой напиток.

— Хотите с ней встретиться? — осведомляюсь я.

— Еще спрашиваете, — отвечает он.

Они все хотят. Они все хотят тебя узнать, мой ангел.

Чуть ранее, этим вечером, мы показали этим милым людям наше представление. Я дал указания распорядителю вечеринки не подавать алкоголь гостям перед выступлением и расставить мебель в этой перегруженной деталями комнате так, чтобы каждому открывался прекрасный вид на небольшой помост и нас. Распорядитель, естественно, с готовностью подчинился. Он также уступил моей просьбе и выдал плату авансом. Такой покладистый человек, с такой готовностью подчиняющийся воле другого.

В начале представления я стою один перед безмолвной публикой. Все освещение отключено, кроме единственного прожектора, который я разместил на расстоянии двух целых и двух десятых метра от сцены на полу. Свет сфокусирован на паре метрономов, их маятники в совершенном унисоне качаются туда-сюда, как дворники автомобиля во время дождя: медленно и плавно в одну сторону, в другую; в одну сторону, в другую; в одну сторону, в другую. На конце каждого находится копия моего глаза, и она качается вправо-влево, и каждый видит их, а мой голос обращается к ним с той части сцены, что скрыта в тенях. Сначала я даю небольшую лекцию о гипнозе, о происхождении этого термина и его природе. Потом говорю: