Сквозь огонь и воду - Воронин Андрей Николаевич. Страница 8

В левой руке Леонида Павловича был небольшой, но очень дорогой портфель.

Длинный, темный коридор, хранящий запахи прошлого столетия, разнокалиберные двери. Проводка оплела стены, выкрашенные масляной краской, густо, как лианы. Казалось, время на обойной фабрике остановилось. Зато приемная и кабинет Германа Баранова поражали воображение даже видавших виды людей. Приемная размером в школьный класс, на стенах в пышных багетных рамах портреты русских царей дома Романовых, исполненных художником обойной фабрики, бородатых фабрикантов, владевших производством до революции и во времена нэпа. Не хватало лишь портрета самого Баранова. Но место для него имелось – под российским двуглавым орлом, отделанным настоящим сусальным золотом. Орел поблескивал двумя головами, когтистыми лапами, маслянисто отливал, как курица, натертая перед отправкой в духовку умелой хозяйкой.

«Безобразие, – подумал Мельников, обладающий тонким художественным вкусом. – Это подпадает под статью “надругательство над государственными символами”. Еще бы текст советского гимна повесили, исполненный славянской вязью.»

Секретарша при виде Мельникова вскочила, словно сиденье стула внезапно, оказалось под электрическим напряжением.

– Здравствуйте, – воскликнула она невероятно звонким голосом и тут же вдавила клавишу, предупреждая хозяина о появлении важного гостя.

– Не беспокойтесь, я сам пройду, Герман меня ждет.

Кабинет Баранова занимал чуть меньше половины этажа. Окна прикрывали театральные маркизы. Стены отделаны карельской березой. Портрет президента располагался прямо над столом хозяина. Герман Баранов в широченных полосатых подтяжках, с болтающимся на груди пестрым галстуком поспешил навстречу гостю.

– Какие люди в провинцию пожаловали! – его круглое лицо блестело, глаза же оставались холодными, неподвижными. Он взглядом, как иголкой, проткнул Мельникова.

Тот с досадой махнул рукой, мол, возвращайся за стол, не надо церемоний.

– Чай, кофе, водка, коньяк… – сыпал Баранов. – Есть тыкила, виски шести сортов.

Мельников решил придумать чего-нибудь такое, чего Баранов не отыщет.

– От нарзанчика не откажусь. Герман на секунду опешил, а затем нашелся, вызвал секретаршу и серьезно приказал:

– Гостю стаканчик нарзана, – при этом два раза хлопнул бесцветными ресницами.

– Сейчас принесу, – без тени смущения произнесла женщина, но на всякий случай уточнила:

– Он стоит в холодильнике, на второй полке?

– Да, да, в холодильнике, где всегда. Секретарша уединилась в приемной, открыла холодильник, где на второй полке в одиночестве лежала пластиковая бутылка минеральной воды “Святой источник”. Секретарша, чтобы никто не раскусил ее уловку, нацедила до половины стакана “Святого источника”, долила боржоми, перемешала жидкость одноразовой вилкой и понесла шипящую воду в кабинет шефа.

– Пожалуйста, – сказал Баранов. – На обойной фабрике, как в Греции, дорогой ты мой приятель, есть все. Зря ты от тыкилы отказываешься.

– Если пить при каждой встрече, то до цирроза печени – один шаг.

– Скептик ты, Леня.

Мельников уселся, сделал два глотка, отставил стакан в сторону.

– Нарзанчик у тебя, знаешь ли, Герман, такой же настоящий, как наша совместная продукция.

– Но пить можно, жажду утоляет.

– Утолять-то утоляет, но знающего человека не проведешь.

– Я тебе вот что скажу, Леня, а лучше покажу. Ступай за мной, – Баранов нажал ладонью на одну из панелей карельской березы. За ней оказалась комната для отдыха с огромным диваном. В аквариуме, литров на двести, резвились хищные рыбки. – Смотри.

На столе лежал журнал, самый обыкновенный, дешевая “Лиза” с дважды разгаданными кроссвордами. Как фокусник, Герман Баранов взял журнал, свернул в трубочку, затем резко развернул, и на столе оказались две стодолларовые банкноты.

– Смотри и удивляйся. Ты говорил, Леня, что мы зря деньги в станки вбили. Высокая печать, она и есть печать высокая… Хотя ты в полиграфии не рубишь. Тебе что глубокая, что офсет, что меловка, что газета, что плотная бумага, что рыхлая. Смотри, сличай, все совпадает.

Мельников уселся у журнального столика, включил настольную лампу, положил перед собой купюры и принялся их рассматривать.

– Ты лупу возьми.

В руках Мельникова появилась тяжелая лупа с деревянной ручкой из карельской березы, в латунной оправе. Минут семь владелец “Золотого червонца” изучал доллары.

– Только номера купюр…

– Если ты, Леня, не нашел, ты – человек, который деньги нюхом берет, верхним чутьем, то кавказцы пустят их в оборот с чистой совестью. Они обе новые, я-то могу различить. Долголетний опыт сказывается. Я с полиграфией на “ты”. Кстати, одна из них настоящая.

– Вот эта? – спросил Мельников, потрогав купюру мизинцем.

– Ошибся, другая.

– Ты сам как их различаешь, Герман?

– Научить?

– Научи. Буду благодарен.

– По номеру. Я-то знаю, какие серии отпечатал. Вот и весь секрет. А рукой и глазом их никогда не различишь, если ты, конечно, не экстрасенс и не обладаешь сверхъестественными способностями.

– Не обладаю. Ты уверен, Герман, что наши деньги в Москве не всплывут через твоих людей? Герман перекрестился.

– Все под контролем, Леня. Сам слежу. Лично.

– Где вся партия?

– В надежном месте, – сказал Баранов. – Даже тебе не скажу. В самый последний момент сообщу, куда заехать и кто отдаст. Но сейчас их там нет.

– Я встречался с нашими друзьями-горцами. Они уже готовы, но есть плохая новость. Герман насторожился.

– Лысый в Лондон уезжает, документ ждет.

– Как уезжает? Насовсем, что ли? Или на время, по делам?

– Думаю, насовсем. Если и вернется сюда, то не скоро.

– Кто же с нами работать будет?

– Это моя проблема. Со следующей партией мы цену поднимем. Они мне поверили.

– Ты, наверное, сказал, что я тебя душить начал?

– Как в воду глядишь.

– Я даже могу сказать, что эти уроды тебе ответили… Сказали – назови имена, разберемся…

– Именно так.

– Не рискуй, Леня, по лезвию ножа ходим.

– А нож чеченский.

– Я бы цену не поднимал, Леня, ты же меня знаешь. Мы с тобой вместе дефолт пережили. Благодаря схеме. Но без настоящей бумаги наше оборудование лишь для обоев годится. А бумага достается ох как тяжело! Как ее добывают! Сколько денег я в нее вбухал…

– Надеюсь, хранишь надежно?

– Храню и оберегаю лучше, чем грудного ребенка. На ночную смену в обрез пускаю, к утру даже стружку уничтожаю. Мне доложили, Леня, что с бумагой могут перебои возникнуть. Поэтому возьму впрок, мне нужны деньги, настоящие, а не такие… Не будет бумаги – не будет производства, не будет производства – станет схема. Тогда останется тебе, Леня, лишь мандарины в Абхазии покупать. Как говорил товарищ Бендер, грузите их бочками. А с них не проживешь, для мандарин не твой банк нужен, а плодоовощная база. Мне же придется обои в цветочки печатать да продавать их на базарах.

– Сколько надо? – вытерев вспотевшее лицо, спросил Мельников.

– Один, – показал указательный палец Герман.

– Круто. Где ж его взять?

– От своих отпилишь половину, а я от своей половинушки половину. Это называется инвестицией в реальный сектор. В средства производства, без них мы как сапожник без кожи.

– Можно на память бумажку взять?

– Бери, – сказал Герман. – Только не ходи с ней в сдачку. В Москве они – мусор. Лоха нагреть можно, а аппаратуру не обманешь. Она насквозь видит.

– Я как сувенир беру…

– Может, лучше не надо. Я ее ради тебя на фабрику притащил, тебе хотел похвалиться. Думал, ты обрадуешься. А ты мрачный, словно селедкой обожрался, да воды не нашел.

– Я бы радовался, Герман, если бы бабки на бумагу не предстояло отстегивать.

– Это процесс, – маленький Герман раскинул в стороны руки. – У нас, печатников, как? Не вложишь деньги в вагоны с бумагой, в бочки с краской – фабрика стоит, пролетариату платить нечем. Это у тебя клиенты интеллигентные, им спокойно объяснить можно, они газеты читают, толстые журналы, для них дефолт не ругательство, а всего лишь термин. А для моих работяг макроэкономика – пустой звук. Реальные деньги им нужны. Если бы бумага не такой дорогой ценой доставалась, американские деньги для меня по стоимости с русскими сравнялись бы, стали бы дешевыми.