Отдаю себя революции... - Николаев Владимир. Страница 7

— Чем спокойнее, господа, будете вести себя, тем меньше мы вас задержим, — вежливо и даже учтиво объяснил тот, что стоял у телефонного аппарата. Он так и не вынул рук из карманов, поэтому неизвестно было — вооружен он или нет; лишь тот, что стоял в дверях, не опускал дула нагана, и от этого все чувствовали себя словно бы в легком ознобе.

А в типографии шла работа. Метранпаж Сидорыч, заранее предупрежденный о налете и о предстоящем срочном заказе, попросил Арсения нагнать на всех побольше страху, чтобы со стороны выглядело, как он выразился, определенно натурально. Разметив оригинал, метранпаж дал двум лучшим наборщикам набирать текст, аккуратно разорвав протянутую Арсением бумажку пополам. Потом Сидорыч сам вычитал оттиск, приказал в самом низу поставить пластинки с усиками, чтобы листовка выглядела попривлекательнее, заключил набор в форму и отдал печатать.

Все шло как нельзя лучше. И вдруг над входной дверью заверещал звонок. Это было неожиданно. Боевики, караулившие вход, тревожно переглянулись. Снаружи кто-то нервно дергал за ручку, и звонок захлебывался в ярости. Арсений поспешно выскочил из наборного цеха и прошипел:

— Отворите!

Дверь тут же приотворилась, и в облаке пара появилась румяная с мороза дама в мехах. Она блеснула гневным искристым взглядом. От неожиданности Фрунзе заговорил с ней по-французски:

— Ах, извините, мадам. Пожалуйте сюда. — Он указал ей, куда пройти, и даже, вежливо придержав за локоток, проводил до дверей кабинета хозяина.

Только войдя в кабинет и увидев в двери человека с наганом в руке, она поняла, что тут происходит. Старший конторщик уступил ей кресло, в котором сидел до сих пор, и она, опускаясь в него, привычно гневно глянула на Лимонова, как обычно виня во всем мужа. Тот в ответ лишь беспомощно развел руками, что должно было означать: обстоятельства на этот раз выше нас, милая…

А в цеху уже с характерным вздохом работала печатная машина, прокатывая оттиск за оттиском. Метранпаж справился у Арсения, сколько экземпляров печатать. Тот, перекрывая шум машины, весело крикнул ему:

— Тысячу, Сидорыч! Давай тысячу.

Подумал малость и добавил, крикнув старику в самое ухо:

— А еще лучше две!

Сидорыч согласно кивнул, прочитал свежий оттиск и дал его снова набрать, чтобы печатать одновременно и на другой машине.

Все дальнейшее произошло бы без осложнений, если бы в дело не вмешалась лошадь, оставленная у подъезда типографии мадам Лимоновой. Отличаясь беспокойным характером, как и ее хозяйка, лошадь отвязалась и шагнула на тротуар, перегородив его. Полицейский Шишко тут же заметил непорядок и привязал лошадь к столбу, укоротив повод, и направился в типографию, радуясь возможности обогреться и получить в награду положенный целковый.

Шишко надавил на дверь, но она оказалась запертой. Тогда полицейский дернул ручку звонка. Дверь приотворилась. И дальше произошло такое, о чем он долго потом вспоминал, заливаясь жаркой волной, хотя всего как следует даже не уловил и не помнил. В память ему запало лишь, как сквозь клубы морозного пара на него нацелились черные зрачки сразу двух пистолетов, потом руки оказались скрученными назад, а во рту шершавый кляп, от которого забивало дыхание. А уж того, что он, при виде пистолетов, направленных на него в упор, так и сел на пол и зрачки у него побелели, а язык отказался повиноваться — всего этого он решительно не помнил.

Полицейского оттащили за ворот шинели от двери и, как куль, приткнули к стене в коридоре. Так он тут и просидел, не шелохнувшись, до самого конца, пока боевики не отпечатали две тысячи листовок, аккуратненько не связали их в несколько стопок и без лишнего шума не исчезли, растворяясь в плотной черноте глухого зимнего вечера…

Налет блестяще удался, но это всполошило полицию. Она еще больше усилила охоту за революционерами, и в особенности за Арсением, который время от времени осмеливался появляться на открытых собраниях даже в присутствии полицейских чинов. Полиция теперь знала Фрунзе в лицо и начала за ним форменную охоту.

Особенно усердствовал урядник Перлов. За поимку Арсения была назначена крупная награда. Перлов считал, что она у него в кармане. Он даже хвастался, что Арсений от него никуда не денется. Но взять Фрунзе было не так-то просто. Рабочие берегли его, надежно укрывали, а иногда и защищали грудью. Да и сам он готов был постоять за себя.

Как свидетельствуют очевидцы событий тех дней, Перлов с отрядом стражников рыскал с утра до вечера в поисках Арсения. И однажды Фрунзе не выдержал. Улучив момент, он вместе с одним из лучших своих боевиков, Павлом Гусевым, решил раз и навсегда разделаться с ненавистным урядником. Два выстрела… Но — мимо. Перепуганная лошадь унесла Перлова. Партийный комитет осудил эту акцию и предложил Фрунзе переехать из Шуи в Родники.

Михаил Васильевич и сам осудил опрометчивый поступок, подчинился решению комитета, покинул так полюбившихся ему шуян. Возможно, все и обошлось бы, но в конце марта 1907 года он вынужден был вернуться по делам на день-другой в Шую, и тут его схватили выследившие полицейские. Фрунзе был вооружен. Он мог отстреливаться и имел шансы уйти. Но в перестрелке могли пострадать хозяева, у которых он остановился, их дети. Фрунзе кинул к ногам своих врагов два пистолета. И те свалили его, безоружного, зверски избили, скрутили ремнями.

Узнав об аресте Арсения, рабочие Шуи прекратили работу, осадили тюрьму. А. С. Бубнов, боевой соратник Фрунзе, так рассказывал об этом: «Рабочие массы чувствовали в нем своего родного человека, своего вождя, который связался с этой массой, с ее делом не на какой-либо временный срок, а на всю жизнь, до могилы. И рабочие массы любили Фрунзе и всегда защищали его, как могли, вплоть до того, что бросали станки и мастерские и подходили к тюрьме, окруженной щетиной стальных штыков царских солдат и жандармов, требуя освобождения своего вождя — товарища Арсения».

Но реакция чувствовала, что сила снова на ее стороне, и требование рабочих не было удовлетворено. Тогда группа депутатов Государственной думы во главе с Николаем Жиделевым направила протест владимирскому губернатору. Однако и это не возымело действия.

Незадолго до ареста Фрунзе избрали делегатом на V съезд РСДРП, и он должен был отправиться в Лондон. Вместо этого потянулись тягостные тюремные будни. Правда, Михаил Васильевич и в тяжелых условиях неволи продолжал действовать. Вот что об этом рассказывает подпольщик И. А. Козлов, сидевший тогда вместе с Фрунзе: «Среди заключенных велась политическая работа, организованная Арсением. В этом деле ему помогали студенты большевики Петр Караваев, Николай Соколов, Андронников, Растопчин и другие. Во время прогулок Арсений ухитрялся читать лекции. Помню его лекции о синдикализме и об аграрной программе РСДРП(б). Лекция о синдикализме была вызвана тем, что в связи с отходом буржуазной интеллигенции от революции среди некоторых рабочих имели влияние анархо-синдикалисты, которые призывали к созданию „чисто рабочих организаций без интеллигенции“. Аграрной программой нашей партии интересовались крестьяне, попавшие в централ за участие в крестьянских восстаниях против помещиков.

В централе наряду с политической велась большая общеобразовательная учеба. Жажда знаний у нас, рабочих, была огромная. Хотелось знать все: и что на небе, и что под землей, откуда произошел человек, и как живут люди в разных странах. Мы хватались за одну книжку, за другую, за несколько книг сразу. Со всеми неясными, волнующими вопросами шли к Арсению, и он никому не отказывал, терпеливо выслушивал каждого, разъяснял, советовал, подбадривал».

А кроме того, Фрунзе в тюрьме сам много занимался, в частности изучал иностранные языки, философию, право, поддерживал тех, кто падал духом, наставлял, как следует вести себя на суде, он был старостой среди заключенных и смело защищал их права.

Без малого год судебные власти готовили процесс. Фрунзе, как и его товарищ Павел Гусев, обвинялся в принадлежности к подпольной организации, ставящей своей целью насильственное свержение существующего строя, в причастности к действиям вооруженных дружин и в покушении на служителя охраны порядка. На суде Фрунзе держался очень стойко и сумел убедительно разрушить доказательства обвинения. Тогда дело направили на доследование и передали на рассмотрение военного суда. На этот раз, несмотря на явные передержки в доказательстве вины, приговор был предельно жестоким: «подвергнуть смертной казни через повешение».