Точка кипения - Воронин Андрей Николаевич. Страница 32

Стояло жаркое лето. После самолета Комбат попал в душное, влажное пекло электрички, заполненной озабоченным народом. Рядом с ним стоял забавный дедок, который, глядя на потные лица, громко сказал:

– Эх, люди, не понимают своего счастья. Вас бы в Африку сейчас.

– Не каркай, старый хрыч. А если так приперло, езжай туда сам, – сказал кто-то зло.

– Зачем? Я там четыре года оттарабанил, с меня хватило, – спокойно ответил дедок.

– В Африке? Не бреши. Куда ты в своей жизни мог ездить дальше вытрезвителя, – раздался тот же злой голос.

Назревал конфликт. Рублев повернулся и тихо, но веско сказал:

– Зачем оскорблять старого человека? Он же не матерится, никому не мешает, так пусть говорит.

Выйдя из самолета, Комбат снял куртку и остался в тенниске. Теперь любому с первого взгляда было ясно, что он не просто высок и тяжел, но и очень силен. Поэтому желающих возразить ему не нашлось. Дедок проникся к Рублеву уважением и, став поближе, зашептал:

– Вот люди, всяким “МММ” и “Властелинам” верят, а над чистой правдой смеются. Я же бывший артиллерист, полковник в отставке, четыре года отсидел среди папуасов. Они, конечно, не папуасы, это мы их так между собой прозвали. Я ведь сперва туда на один год залетел, но вот беда, чем-то приглянулся сукиным детям, и они меня опять к себе выписали, уже на три года. Как дрессированную обезьяну, честное слово. Вот там была жара! А кровь в жилах стыла – такое папуасы друг с другом вытворяли. Дикий народ. Главное – бегают с нашими и американскими автоматами, впереди танки ползут, пушки стреляют, а если сражение выигрывают, пленных жарят и едят. Особенно за белыми охотились, мы у них считались деликатесом вроде осетрины. Меня один раз уже разделывать начали, но свои, русские ребята вовремя подоспели, отбили. На, взгляни.

Дед обнажил предплечье, демонстрируя уродливый шрам. Такой вполне мог оставить.., нет, не нож людоеда, а осколок снаряда. По его речи и остаткам былой выправки ощущалось военное прошлое. Наверное, он действительно воевал в Африке. А что привирал, нагонял жути, так кто без греха, все мы любим покрасоваться перед слушателями. Комбат хотел сказать, что он тоже строевой офицер и воевал в Афганистане, но передумал. Дед, встретив родственную душу, мог его совсем заговорить, а Комбату и так хватило африканских баек. Зачем усугублять ситуацию.

Электричка опоздала, и Комбат чуть успел на рейсовый автобус. Он буквально заскочил в уже закрывавшуюся дверь. Ему повезло, ведь автобусы в деревню, где жил Олег, ходили редко и этот на сегодня был последний. Еще минута-другая, и пришлось бы ловить попутку, а то и ночевать в городе. Кто отважится брать с собой здоровенного незнакомого мужика? Удивительно, но к деревне он подъезжал в гордом одиночестве, все остальные пассажиры вышли раньше. Комбат ступил на твердую, высушенную солнцем землю и усмехнулся. Ему вспомнился тот старик в электричке. Надо же, африканцы-людоеды, до чего богатая фантазия у людей. Но почему так тихо кругом, только лают из-за забора собаки, а людей совсем не видно? Он посмотрел на кирпичный дом, построенный на месте деревянной избы, и подумал: “Быстро Олежек поднялся! А кричат, что хозяйствовать на земле невыгодно!"

Комбат открыл калитку и увидел на крыльце дома нескольких мужчин. Они молча курили, и теперь тишина, встретившая Рублева в деревне, явственно приобрела зловещие формы огромной и внезапно обрушившейся на людей беды.

– Здравствуйте, – сдержанно сказал Комбат. Лишь один мужчина поздоровался в ответ, остальные молча кивнули. Тут из дома вышла женщина в черном платке. Она смахнула набежавшую слезу и хотела что-то сказать мужчинам, но увидела Комбата. Человек с дорожной сумкой через плечо выделялся на общем фоне, невольно привлекая к себе внимание. Женщина подошла к Рублеву.

– Вы, наверное, Борис Иванович… Приехали к Олегу, – сказала она дрожащим голосом. – А его убили!

Комбат уже понял, что в этот новый дом пришла смерть. И хорошо помнил борьбу Чащина за право свободно работать на собственной земле. Он уже о многом догадался, но все равно известие как громом поразило его. Всего неделю назад Олег прислал Рублеву телеграмму, и вот… “Люди! – вдруг захотелось закричать ему. – Война закончилась, мы уже давно дома, почему же мы продолжаем умирать от пуль!"

Женщина взяла Комбата за руку, повела к крыльцу, но вдруг нерешительно остановилась.

– Понимаете, его уже помянули, в доме остались только самые близкие… Хотя вы его боевой товарищ. Идемте.

– Не надо, – мягко сказал Комбат. – Я ведь действительно чужой для них человек. Лучше я схожу на кладбище.

Женщину вполне устроило такое решение, только она внесла в него свои коррективы.

– Вам же надо где-то остановиться! Я мать Зины, жены Олега. Идем, поживете пока у нас.

Она выделила Комбату целую комнату. Рублев сменил легкомысленную тенниску на черный гольф и взял бутылку водки.

– Думал с тобой за здоровье выпить, а вон как оно вышло, – говорил Рублев, грустно склоняясь над свежей могилой.

К горлу подкатил комок, глаза затуманила слеза. Женщина рядом громко заплакала.

– Известно, кто убил Олега? – спросил Комбат, когда оба они немного успокоились.

– Конечно. Илюшка Чащин, больше некому. Умом тронулся и бьет людей, как диких зверей.

– Тоже Чащин, – удивился Комбат. – Это его дядька или брат?

– Да нет. У нас тут половина деревни Чащиных, а вторая половина Глухомановы. Издавна так повелось, когда наши предки здесь поселились. А Илюшка – егерь. Весной местный начальник сына его подстрелил насмерть. Пьяный был, повздорил с Антоном, Илюшкиным то есть сыном, и ударил по нему с двух стволов. Суд начальника оправдал, только к этому времени Чащин окончательно умом повредился. Сперва зарезал этого начальника, потом другого, помельче, а теперь начал своих отстреливать.

– Ну и дела у вас творятся! Похлеще, чем в Москве. Я думал, у нас беспредел дальше некуда, а тут сумасшедший убийца стреляет в людей, и никому до этого нет дела. Вот дожили.

– А ты посмотри, – женщина указала рукой на высящиеся деревья. – Вот он, Междуреченский заказник, в котором Чащин егерем работает. Илюшка этот лес как свой дом знает. Когда он главного районного начальника зарезал, сюда больше тыщи солдат да собак-ищеек пригнали. Думали изловить его, душегуба, но ни с чем вернулись. В своем лесу Илюшка хоть до второго пришествия может отсиживаться, его там разве что атомной бомбой ущучишь. Да что мы все об этом нехристе говорим, ты же сюда из Москвы целый день добирался, с утра голодный. Идем в дом. Вскоре после них вернулся и муж женщины.

– Ты бы пошла к Зине, а то она осталась со сватами и ребенком, – сказал он, ничуть не удивившись сидящему за столом человеку.

Комбату стало немного не по себе. У людей горе, а он сидит, ест картошку с мясом. “Завтра же уеду отсюда. Только повидаюсь с родителями Олега и с Зиной”, – подумал он.

Тут мужчина подсел к столу, разлил по стаканам водку.

– Я тебя знаю, ты Борис. Когда-то ты здорово выручил Олега, и он тебя так ждал. Они с Зиной целую программу для тебя составили. Охота там, грибы-ягоды, рыбалка. Олег специально сазана прикармливал.

Комбат неожиданно закашлялся, поперхнувшись водкой.

– Что, непривычно пить в таких дозах? – спросил мужчина.

– Да нет, привычно.

Он вдруг осознал: если бы не завозился с дурацкими бытовыми проблемами и приехал вовремя, Олег скорее всего был бы жив. Наверняка он случайно попался маньяку на глаза, тому было все равно, в кого стрелять. Приезд Комбата изменил бы планы Чащина, и, может, ничего бы не случилось. Значит, и на нем, Комбате, есть доля вины за смерть друга. Можно ли после такого спокойно уезжать восвояси, не отомстив? И потом, должен же кто-то остановить маньяка, раз милиция бессильна.

– Пока Илья начальство резал, нам было все равно. Но теперь мужики здорово обозлились, клянутся отомстить. Да и за своих близких страшно, когда рядом ходит псих с ружьем, – будто угадав его мысли, сказал мужчина. – Только надолго ли хватит их запала? В деревне всего четыре охотника, причем Чащину они в подметки не годятся и лес хуже знают. Есть крученые мужики из агрохозяйства Олега, но они в основном рыбаки, а не охотники. А все из-за дурацкого заказника, черт бы его побрал. Запретили людям дичь добывать, теперь они за себя постоять не могут.