Расколотый мир (ЛП) - Кауфман Эми. Страница 57

— Мы — враги. Вот что реально. — Несмотря на ее протесты, ее руки обнимают меня, не желая отпускать. Я целую ее в висок и упираюсь лбом в ее темные волосы.

— Я тебе не враг, Джубили Чейз, — шепчу я. — И я не думаю, что ты мой. — Я наклоняюсь к ней, пока снова не захватываю ее рот. Руки горят там, где я прикасаюсь к ней, все остальное уходит на задний план, заглушается этим, ею, нами.

Музыка, звучащая из бара, меняется, и, как будто смена ломает момент, Джубили вздыхает и бормочет:

— Это слишком опасно.

— Плевать. — И больше не думаю ни о чем, найдя ее голую кожу на шее рядом с цепочкой с личными жетонами, слышу, как она обрывает себя, когда я чуть прищемляю ее кожу, отодвигая воротник в сторону, чтобы прижаться поцелуем к мягкой коже у основании шеи.

Ее тело выгибается в сторону меня, реагируя на мои прикосновения. Через секунду, однако, она останавливается, и я поднимаю голову, чтобы найти ее кусающую губу с горем в глазах.

— Флинн, мы не можем. — Ее губы покраснели, глаза потемнели, но, когда она сглатывает и пытается собраться, я вижу, как решимость тает в ее взгляде. — Флинн, дело не в том, что это слишком опасно для нас. Это слишком опасно для них. Если бы тебе пришлось выбирать, если бы дело дошло до этого, кого бы ты спас? Свой народ или меня?

Она позволяет мне убрать волосы с ее лица, провести грубыми кончиками пальцев по гладкой коже ее щеки, ожидая, когда я соберу свои рассеянные мысли. Я выбрал свою сторону в пещере, когда мы бежали от Макбрайда, но я не знаю, какую сторону я выбрал. Я пытался спасти эту девушку, или я пытался остановить войну? Я не могу позволить себе думать о будущем до того дня, когда мне придется выбирать то или другое.

Все это угрожает вернуться сторицей, клубок вещей, с которыми я слишком устал сталкиваться. Есть только одна вещь, которую я знаю с абсолютной уверенностью, и когда я шепчу ее имя и снова наклоняюсь к ней, она позволяет мне. Ее рука покидает мою грудь и приглашает меня… она подставляет мне щеку, когда наши губы встречаются, уводя меня от бешеной истомы к чему-то медленному, чему-то тихому. Нечто реальному.

Мы оба делаем паузу, чтобы отдышаться некоторое время, и она наклоняет голову. Я целую ее висок и жду, когда она заговорит.

— Рано или поздно одному из нас придется сделать выбор, и, если мы сделаем его, мы сделаем неправильный. Мы единственные, кто может видеть, что происходит. Они нуждаются в нас. — Она, оказывается, выскользнула из моих рук, так что я не могу до нее дотянуться… или она до меня.

— Разве ты никогда не устаешь от необходимости? — Внезапно это все, из чего я состою: усталость, сердечная тоска по сестре, по двоюродному брату, по друзьям. Измученный гневом Макбрайда, горем Софии, своей собственной беспомощностью. Я хочу убежища. Я хочу Джубили.

— Не до этого момента. — Пораженная, но она стоит там, у двери, и она не обращается ко мне. Все во мне болит, но я тоже не обращаюсь к ней. Потому что она права.

— Иди. — Мне требуются все силы, чтобы позволить ей уйти. Ради людей, которые застрелят меня на месте. Тех, кто считает, что она убийца, а я предатель.

Она молчит, стоя и глядя на меня в течение двух глубоких, медленных вдохов. Затем ее рука шарит, ища дверную ручку, открыв которую, она уходит в ночь. Дверь хлопает за ее спиной с такой силой, что она пропускает защелку и снова вздрагивает от импульса.

Я ударяю ладонью о стену, ощущая жалящую боль, простреливающую до самого плеча. Когда дверь приоткрывается, я вижу, как она уходит. Я наблюдаю за ней, когда она проходит под прожекторами.

Перед тем как дверь закрывается, мне кажется, что вижу, как она, делая шаг, начинает замедляться. Затем пропасть, через которую я наблюдаю, исчезает, и после одного щелчка мы оба одиноки.

Девушка ждет. Она на космодроме, которого никогда раньше не видела, что вращается вокруг планеты, которую она не узнает. Все, что у нее есть, это одежда, которую она носит, и она приклеена к иллюминатору, сердце прыгает с каждым новым пристыковывающимся кораблем. Она уверена, что узнает свой, когда увидит.

К ней подходит мужчина, чтобы сказать ей, что исследовательское судно, на которое она была нанята, готово к отправке. Он провожает ее к правому причалу, где ее ждет маленький, но изящный корабль. Иллюминаторы мерцают золотисто-зеленым, и через них она бросает взгляд на людей — на ребенка с темными волосами, угрюмого подростка с поддельным идентификатором, пожилую женщину, которую она не узнает.

Ее сопровождающий, который тоже капитан, указывает в сторону трапа.

— Идешь?

Где-то, глубоко, глубоко в ее мыслях, что-то будоражит ее, уверенность в том, что этого никогда не было, что это не могло произойти сейчас. Ее жизнь пойдет не так. Будет темно и холодно, и, скорее всего, ненадолго, и сверкающие огни космического лайнера никогда не будут светить для нее.

— Я не могу, — произносит шепотом она слова, мучающие ее душу. Капитан поворачивается к ней, и она видит, как ее собственная боль отражается в его зеленых глазах. — Мне очень жаль. Я не могу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

Я не помню, как возвратилась в свою комнату. Но внезапно я здесь, голова все еще кружится, кожу покалывает. Я шарю во тьме наугад, когда стелю кровать, что удается мне с легкостью. Это стало рутинной работой за последние года, когда в конце дня оказываешься слишком усталой, чтобы сделать что-нибудь еще. Я не могу позволить себе думать, и не могу позволить остановиться на бушующем во мне огненном адреналине. Не могу позволить себе повторить то, что случилось с Флинном.

Не могу позволить себе продолжать влюбляться в парня, который представляет собой все, с чем я боролась с восьми лет.

Но так как я фактически не могу перестать делать что-либо из этого, по крайней мере, я могу остановить себя от прикосновения к нему снова.

У меня нет завтра дежурства до середины утра, но я, так или иначе, просыпаюсь на рассвете, привычка слишком хорошо укоренилась во мне. От Мерендсена нет ни слова о нашем следующем шаге, что не дает выхода моей необходимости действовать, чтобы держать мысли подальше от опасной территории. Я должна дать своему телу, чтобы восстановиться, столько времени, сколько смогу, прежде чем снова выйду к забору. Там холодно, мокро и тяжело работается, мятежники невидимы на болоте, пули летят из ниоткуда. Они держатся слишком близко к базе, чтобы мы не могли нанести авиаудар, но слишком далеко, чтобы мы могли выбить их из-за наших укреплений. Мы вынуждены пригибаться, и грязь, сочась, попадает внутрь боевого костюма, который, подсыхая, вызывает неистовый зуд тела, а потом воняет, как болото, как бы я ни чистила его потом. Когда мы следуем за ними дальше в болота, они исчезают в никуда, увлекая нас на небезопасные земли как кочующие огоньки.

Всего несколько часов до дежурства, но кожа свербит для действий, и каждый раз, когда я замираю… каждый раз, когда я закрываю глаза… там Флинн.

«Одна правда» — сказал он, когда его губы нашли скрытое местечко под линией моей челюсти. Это реально.

Я надеваю мятую, неопрятную форму, что я носила вчера… стирка… сейчас это последнее дело на базе, и никто не собирается осуждать меня, что я выгляжу растрепанной, идя на пробежку. Недолго поколебавшись, я пристегиваю кобуру с пистолетом. С ней неудобно бегать, но сейчас неподходящее время, чтобы ходить по Эйвону безоружной. Я выбираю кроссовки вместо своих обычных ботинок и ухожу в туманный, холодный рассвет. С пасмурным небом Эйвона восход солнца происходит медленно, как будто сам свет замедляется, постепенно просачиваясь на ландшафт. Еще темно, но я вижу, что туман подсвечен сверху и через него проглядывает рассеянный солнечный свет.

Слишком опасно тренироваться как обычно: восемь километров бега по периметру базы, которые должны завершиться полосой препятствий в тренажерном зале. С мятежниками за заборами, знающими землю лучше, чем мы, мне не нравится идея бежать в десяти футах от кого-то невидимого с направленным на меня пистолетом.