Не ты (СИ) - Резник Юлия. Страница 13

Маша поежилась. Свыкся? Да ни черта! Горечь прожигала Севу изнутри и вырывалась наружу, задевая своими искрами всех вокруг. Должно быть, его близким приходилось очень нелегко.

— Но ты же можешь стоять на сцене.

Богатырев хмыкнул:

— В том-то и дело, что только стоять.

— А от рэпера много и не требуется. Топчись себе потихонечку, руками маши, как у вас заведено!

Маша не была уверена, что поступает правильно. В одном она не сомневалась — жалости Сева не принял бы. Вполне возможно, что сейчас лучшая тактика в разговоре с ним — это вызов! Ну, ей, по крайней мере, казалось так.

— Руками махать? — дернул кончиком рта.

— Ага, жестикулировать, — Мура качнулась телом из стороны в сторону и помахала перед лицом Богатырева ребром ладони, потом отвела руку вниз и немного в сторону, прижав безымянный палец к ладони, сделав пару классических жестов, характерных для свободного флоу.

— У тебя неплохо выходит, — заметил Сева, с интересом наблюдая за Мурушкиной.

— Могу дать пару уроков, — стушевалась она, сплетая пальцы в замок.

— Почему нет? Можно после экзамена куда-нибудь забуриться…

— О, нет. Извини. Я потом на работу.

Кто бы мог подумать, что спустя два года Мура откажет Богатыреву в свидании? Никто? А вот, как случилось. И главное, ведь не ёкало ничего. Абсолютно. Будто это не по этому человеку она так долго убивалась, будто не им болела. И что виной — прошедшие годы, или чувства к другому мужчине — не имело значения. Главное, что она на многое теперь смотрела иначе. И на себя, прежнюю, тоже…

— Понятно, — зло фыркнул Богатырев. И эта злость почему-то ей по нервам проехалась, как наждаком.

— Что тебе понятно? — уточнила Мура.

— Ой, все. Типа, ты сама не знаешь.

— Не знаю.

— Отмазки лепишь эти тупые! Думаешь, я их схаваю? Как же вы все затр*хали со своей жалостью!

Сева повысил голос, и на них стали оглядываться другие ребята, которые, кто где мог, повторяли билеты.

— Какие отмазки, Сева? Какая жалость? Тут меня жалеть надо. Лето на дворе, а у меня — то учеба, то работа. Я бы, может, с радостью куда-нибудь забурилась, да только… на работу надо. Ага. Я уже повторяюсь.

Бросив на нее подозрительный взгляд, Сева провел ладонями по коленям. Пульс на его шее бился так сильно, что дракон, изображенный на ней, казался живым. Пугающее зрелище, если честно.

— То есть ты… не пытаешься от меня отделаться… и все такое?

Глядя в пол, Мура покачала головой:

— Не пытаюсь, Сева. Конечно, моя детская влюбленность осталась в далеком прошлом, но зла я на тебя не держу. И не вижу причин, по которым мы не могли бы общаться.

— Только общаться?

— Как я уже сказала, все остальное — в прошлом.

— А если бы у меня были ноги…

— Ничего бы не поменялось! — перебила парня Мура.

Богатырев ничего не ответил, только еще раз хмыкнул. И практически тут же в коридоре мелькнула светленькая макушка Лизетты. Мура встала и пошла к ней навстречу, дабы избежать очередных разборок подруги с Богатыревым. А то, мало ли, вдруг той не понравится, что они дышат с ним одним воздухом на двоих?

Экзамен в тот день Мура сдала на четверку, однако ее такая оценка вполне устраивала. Это мать, когда Маша училась в школе, за любые оценки, кроме «отлично», её убивала, а теперь Муру только хвалили. И дед, и Иван, которому она сообщила о результате по телефону. И знала ведь, что иначе не будет, но все равно каждый раз удивлялась, что ей больше не нужно соответствовать чьим-то запросам в ожидании подачки в виде еще одной дозы любви. Неправильной любви, суррогатной. Но в детстве Мура этого не понимала. И все сильнее укоренялась в мысли, что ради этой пресловутой любви что-то кому-то непременно должна. Ей тогда не приходило в голову, что родительская любовь, как и любая другая, должна быть бескорыстной, возможно, даже иррациональной. Она старалась стать лучшей во всем! А потом робко несла в кулачке свои достижения. Щедро делилась ими. Но… их всегда было мало. Всегда…

Подавленная, с испорченным настроением Мура поехала на работу. Самохин даже поболеть нормально не мог. Несколько дней — и все. Уже скачет по офису, как сайгак. Нет, так-то, конечно, лучше. Спокойнее. Работа у Дмитрия дома ее расслабляла. Совершенно невольно Машины мысли уносились куда-то прочь от накладных и писем, от договоров и смет. И разговоры они вели какие-то странные. Философские… И несло ее в этих беседах куда-то совершенно не туда.

Маша заварила зеленый чай, просмотрела оставленную ей работу и принялась разгребать со стола. Подшивать письма, регистрировать ответы…

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, Дмитрий Николаевич, — стараясь не показать своего удивления, кивнула Мура. Не то, чтобы Самохин с ней не здоровался раньше, но обычно это происходило на бегу. Быстрый кивок головы — вот и все приличествующие случаю церемонии.

— Как прошли выходные?

— Эээ… Нормально.

— Как свидание?

— Свидание?

— Ну, ты же в пятницу на свидание ходила? Или я что-то попутал…

— Наверное, — покачала головой Маша, ошарашенная вопросом начальства, — мы с подружкой ходили в клуб, — добавила торопливо, уткнувшись в разложенные на столе документы.

— И как? Понравилось?

— Клуб, как клуб…

Клуб, как клуб. Ответ, как ответ! А он — дурак дураком, нашел, о чем разговаривать. А главное, с кем? С собственной секретаршей! Девчонкой двадцати лет от роду. Сидит, ничего понять не может, и стесняется — даже кончики ушей покраснели. Думает, небось, какого хрена он к ней привязался — старый дурак. Самому бы узнать. Чего бомбануло так сильно? Как-то не любил он поговорку «седина в бороду — бес в ребро», да и, наверное, мало она к нему, сорокалетнему, относилась. Не дед, уж точно. На пике формы. Когда и хочется, и можется, и вообще — вся жизнь, считай, впереди. Только у нее эта жизнь с двадцатью годами форы, как минимум. Всего-то.

— Что хоть за клуб, приличный?

Она вскинула взгляд. Моргнула недоуменно.

— Нормальный. Они сейчас взялись организовывать рэп-баттлы. Ну, знаете… Интересно было.

Вот. Говорит же… Пропасть между ними. Шириной в двадцать лет. Рэп-баттлы ей интересны. А он бы и не знал, что это за зверь такой — рэп-баттл, если бы собственный сын этим дер*мом всерьез не увлекся. Вот, с кем бы Мурушкина нашла общий язык. А он в этой теме весьма поверхностно плавал — только Севины треки слушал несколько раз.

Невольно Самохин хмыкнул, перенес вес с одной ноги на другую и, злясь на себя, развернулся, чтобы, к чертям собачьим, покончить с этим идиотским, никому не нужным разговором. Неосторожным движением смел со стола дырокол. Маша резко наклонилась, чтобы его поднять. А он присел. Невольно их лица оказались на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга. Дмитрий резко втянул в себя воздух, и его натуральным образом повело. Под наркотой, наверное, так себя чувствуешь. Когда хочется еще и еще. Вдыхать ее нежный изумительный тонкий аромат. Слизывать его вкус, втирать в себя. Маша подняла темно-рыжие ресницы, оголяя немного испуганный, беззащитный взгляд, взволнованно облизала губы. И все… Будто тормоза отказали. Он жадно набросился на ее рот. Сместился с пяток, на колени, принимая более устойчивую позу, и дернул девушку на себя. Острые холмики ее груди прошлись по его телу, распространяя по венам импульсы похоти. В мозгу будто что-то взорвалось. Дима толкнулся языком внутрь сладкого рта, легонько прикусил губы. Ладони зарылись в мягкие волосы, не позволяя девушке отстраниться. Пальцами одной руки Дмитрий гладил нежный затылок и шею, второй действовал намного более бесцеремонно, сминал бедра, оглаживал маленькую попку. Самохин набросился на Машу с такой жадностью, что не сразу понял, что ее ответные ласки — ничуть не уступают в своем напоре. На мгновение он отстранился. Поймал ее расфокусированный, потерянный взгляд, провел по воспаленным искусанным губам большим пальцем. А девчонка тянулась за его лаской, как привязанная. Неумело, но так искренне, что у него все сомнения летели в тартарары. И разложить ее хотелось прямо здесь. На ковре в приемной. Но что-то удерживало от спешки. Возможно, интуитивное понимание того, что с ней так нельзя. Как-то не по-человечески это было и грязно…