Закон против тебя - Воронин Андрей Николаевич. Страница 51

Без мыла было плохо, но все-таки лучше, чем до стирки. Он свернул майку жгутом и выкрутил так, что старая ткань протестующе затрещала, встряхнул и натянул еще влажную майку на умытое тело.

После купания он почувствовал себя лучше во всех отношениях. Прошлое уже не казалось ему таким темным, а перспективы – туманными. В конце концов, решил он, Москва – очень большой город, в котором легко затаиться на какое-то время. Может быть, там действительно удастся найти кого-то, кто сможет ему помочь, а может быть, память постепенно вернется к нему, и он перестанет нуждаться в посторонней помощи. Потом, когда он все узнает и поймет, можно будет вернуться в Куяр и посчитаться с Черемисом и его бандой головорезов в черных масках. Баклан почему-то не сомневался, что сможет это сделать.

В маленьком зале ожидания было прохладно и малолюдно. Слева от входа скучала за заваленным газетами и книгами в пестрых бумажных обложках лотком худосочная девица с торчащими лопатками и лошадиным лицом, наполовину скрытым огромными очками с мощными линзами. С первого взгляда было видно, что торговля у нее идет вяло и что ей на это наплевать. Напротив нее толстая тетка в грязноватом белом халате торговала мороженым и пирожками.

Кроме этих двоих, в зале находилось еще человек восемь или десять.

Баклан подошел к висевшему на стене расписанию движения электричек. Сверившись с укрепленными на другой стене электрическими часами, он выяснил, что до ближайшей электрички на Москву осталось почти сорок минут.

Покосившись на лоток с пирожками и мороженым, Баклан решил не валять дурака и поискать буфет, а еще лучше – столовую. Последний раз он ел сутки назад, и это была далеко не самая вкусная трапеза.

Выходя из зала ожидания, он заметил, что продавщица мороженого подозрительно покосилась в его сторону, и ускорил шаг. «Да, – подумал он, – это не жизнь. Что же мне теперь, так и шарахаться от каждой тени? Надо бы бритву купить, что ли, а то зарос как дикобраз…»

Бакланов остановился на привокзальной площади, высматривая буфет, и тут его тронули за плечо. Он резко обернулся, почти уверенный, что увидит размалеванную камуфляжными пятнами фигуру без лица, и уперся взглядом в белесую веснушчатую физиономию. Над физиономией имела место залихватски заломленная на затылок форменная серая каскетка с кокардой, а ниже располагался форменный же мышастый костюмчик с погонами старшего сержанта.

Широкий кожаный пояс был обременен пистолетной кобурой, резиновой дубинкой и парой вороненых наручников. «Вот в этих браслетах меня и поведут», – с тоской подумал Баклан, незаметно шаря взглядом по сторонам в поисках какой-нибудь щели, в которую можно было бы нырнуть.

– Старший сержант Ерохин, – вялой скороговоркой представился милиционер, небрежно поднеся к правому уху сложенную горстью ладонь. – Попрошу предъявить документы.

«Вот так, – подумал Баклан. – Черт возьми, как быстро!»

– У меня нет при себе документов, – стараясь говорить спокойно, ответил он.

– Ясно, – все так же вяло откликнулся старший сержант. – Придется пройти.

– Куда пройти? – заупрямился Баклан. – Зачем?

– В опорный пункт, – скучающим тоном объяснил сержант. – Для установления личности.

Баклану вдруг стало весело. Установление личности, подумал он. Ну-ну. Ты не поверишь, парень, но в этом я заинтересован гораздо сильнее, чем ты. Если бы ты был способен установить мою личность, я бы для тебя горы свернул, в лепешку бы расшибся… А так придется, видимо, расшибить в лепешку тебя.

Он огляделся в последний раз в поисках пути к отступлению и увидел, что через площадь, направляясь к ним, ленивой походкой движется еще один милиционер. Этот выглядел постарше Ерохина и был гораздо крупнее. Кобуру он носил не на бедре, а на левой стороне живота, как эсэсовец. Лицо у него было загорелое, широкое и прямоугольное, как полуторный кирпич. Баклан понял, что момент упущен. Этот здоровяк не станет раздумывать и сразу же примется палить из своего табельного пистолета. До него метров двадцать, и пули, второпях выпущенные с такого расстояния, могут попасть в кого угодно…

Видимо, его намерения каким-то образом отразились на лице, потому что старший сержант Ерохин вдруг подобрался и торопливо отступил на шаг, потянувшись рукой к поясу.

– Все, все, – поспешно успокоил его Баклан. – Пройти так пройти. Куда идти-то?

Ерохин открыл рот, чтобы ответить, но ему неожиданно помешали. Какая-то располневшая тетка, имевшая самый простецкий, вовсе не столичный вид, вдруг налетела на сержанта, как грозовая туча.

– Ты чего к нему пристал? – возмущенно спросила она, тесня Ерохина своим далеко выступающим вперед бюстом. – Чего привязался, спрашиваю? Чего тебе надо? Какие еще документы? Ты что, не видишь, инвалид он, в Чечне контуженный. Кто его такого с документами из дому выпустит? Потеряет ведь! Да он уже и потерял, вот в Москву его везу, правду искать, а то у нас ничего не добьешься…

Ошеломленный этим напором сержант растерянно отступил еще на шаг, дав тетке возможность втиснуть свой массивный бюст между ним и Бакланом.

– Паспортный режим… – начал он, но тетка не дала ему договорить.

– Ну что ты заладил про паспортный режим? – перебила она. – Потерял он паспорт! Я же тебе человеческим языком объясняю. Сын это мой, ясно? Коля он, Николай. Дроздовы наша фамилия. Вот тебе мой паспорт, читай, убеждайся. – Господи! – в ее голосе вдруг послышались слезы. – За что же мне такая мука? Насилу ведь его живого дождалась из Чечни этой распроклятой, насилу выходила, травами отпоила, на руках выносила… И ни пенсии, ничего… А теперь вот еще тут прохода не дают, господи! Сами небось тут отсиживались, а сыночка моего.., кровиночку…

Теперь она уже рыдала в голос, шумно сморкаясь в мятый носовой платок, который извлекла из рукава.

«Вот черт, – подумал Баклан, – что за притча? Сумасшедшая какая-то… Не может же, в самом деле, быть, что я вот так, мимоходом, наткнулся на собственную мать? Или может?..»

Он с сомнением посмотрел на широкую, туго обтянутую ситцевым платьем спину. Поверх платья, несмотря на жару, была надета бледно-лиловая кофта, голова повязана нейлоновой косынкой, словно тетка собралась в церковь.

Никаких родственных чувств Баклан к этой женщине не испытывал.

Сержант неловко переступал с ноги на ногу, для вида листая сунутый ему теткой паспорт. Лицо у него было растерянное. Второй милиционер наконец приблизился и остановился рядом, засунув большие пальцы обеих рук за ремень и выставив вперед округлый, на вид казавшийся твердым, как пушечное ядро, туго обтянутый серым живот.

На его плечах были погоны со старшинскими лычками.

– Ну, что тут у вас? – лениво спросил старшина. – Что за шум, а драки нет?

Продолжая стесненно переминаться, сержант объяснил ему, в чем дело. Старшина окинул равнодушным взглядом сначала тетку, которая все еще громко всхлипывала и трубно сморкалась в свой платок, а потом стоявшего столбом Баклана. Он побарабанил пальцами по ремню, пожал плечами и сказал:

– Чечня? Да отпусти ты их, Ерохин. На кой черт они тебе сдались?

– Паспорт… – заикнулся было сержант, но старшина уже махнул рукой и повернулся спиной.

Сержант вернул толстой тетке ее паспорт, снова поднес правую ладонь к уху, то ли отдавая честь, то ли желая почесаться, деревянным голосом пожелал счастливого пути и двинулся следом за старшиной, который уже удалился на приличное расстояние.

Тетка повернулась к Баклану, и тот с некоторым изумлением увидел, что глаза у нее на самом деле покраснели, распухли и блестят от самых настоящих слез.

Продолжая всхлипывать, утираться и сморкаться, тетка кивнула Баклану, приглашая его следовать за собой, и направилась к привокзальному скверу. Только теперь Баклан заметил объемистую хозяйственную сумку, из которой доносился запах чего-то жареного.

Они опустились на скамейку в тени пыльных привокзальных лип, и Баклан поспешно закурил, чтобы скрыть неловкость и немного приглушить многократно усилившееся чувство голода.