Закон против тебя - Воронин Андрей Николаевич. Страница 72

– Да, – сказал Бакланов, отдавая ему пулемет и беря в руки винтовку с оптическим прицелом, – так будет лучше.

– Ну вот, – обрадовался Андрей, – а ты говоришь, что ничего не помнишь!

– А я и не помню, – с некоторым удивлением ответил Бакланов. – Просто чувствую, что.., ну что так будет правильно.

– Еще бы ты не чувствовал! – обрадованно воскликнул Подберезский. – Ты же был лучшим снайпером в батальоне! Ну, ты, – обратился он к пленному, протягивая ему рацию и кивая в сторону ворот, – давай-ка сделай так, чтобы этот Сезам быстренько открылся. И постарайся обойтись без фокусов. Мы сюда не шутки шутить приехали, так что твоя жизнь в твоих руках.

– Много болтаешь, – заметил Борис Иванович.

– Зато какой слог! – возразил Бакланов, любовно поглаживая приклад винтовки.

Охранник еще раз обвел их диким взглядом, понял, что деваться некуда, и поднес к губам рацию.

После недолгих препирательств со ссылками на Манохина, чертово пекло, комаров и какого-то Черемиса внутри ангара лязгнул засов, и прорезанная в железных воротах калитка бесшумно распахнулась.

Борис Иванович без лишних слов ударил стоявшего на пороге охранника кулаком, и тот молча улетел в глубину помещения, с жестяным грохотом врезавшись в передок стоявшего там «КамАЗа». Подберезский вздохнул, пробормотал «пардон» и опустил приклад пулемета на голову своего пленника, выводя его из игры. Бакланов передернул затвор винтовки и взял на мушку второго охранника, который, заглянув в ствол винтовки, молча бросил автомат на бетон и поднял руки так высоко, словно хотел дотянуться до потолка.

– Извини, приятель, – сказал ему Борис Иванович, – сегодня мы пленных не берем. Не то настроение.

Охранник не успел даже как следует испугаться.

Комбат ударил его по голове рукояткой «нагана», и он мешком рухнул на бетон. Борис Иванович, не оглядываясь на своих спутников, протиснулся между стеной и бортом грузовика и распахнул дверь, которая вела в упаковочный цех.

Скучавший в компании двух пожилых рабынь другой охранник шагнул вперед, занося для удара дубинку, и нерешительно остановился, мигом оценив превосходство противника в живой силе и вооружении.

Борис Иванович сшиб его кулаком, как кеглю, а шедший следом Бакланов от души пнул его сапогом, окончательно отбив охоту подниматься на ноги.

Подберезский очаровательно улыбнулся женщинам, прижал палец к губам и махнул рукой в сторону выхода, давая понять, что они свободны. Ему показалось, что женщины ничего не поняли, однако ни спорить, ни поднимать шум они не стали и тихо двинулись к дверям.

– Все на пол! – проревел Комбат, врываясь в помещение, где тарахтел и лязгал главный конвейер. – Охране сложить оружие! Здание окружено!

Его последние слова потонули в грохоте автоматной очереди. Зазвенело разбитое стекло, веером разлетелись осколки разбитых пулями бутылок, и один из рабов, охнув, упал у конвейера, обхватив руками простреленный живот.

Комбат выстрелил, упал, перекатился и выстрелил снова. Одна пуля попала в плексигласовое забрало мотоциклетного шлема, украшавшего голову охранника, другая ударила в прикрытую бронежилетом грудь, заставив мертвого вертухая развернуться в падении.

– Броники, Иваныч! – крикнул Подберезский, с колена открывая огонь по галерее. Стоявший там охранник сплясал короткий танец смерти, тяжело кувыркнулся через перила и мешком рухнул прямо на ленту конвейера.

– Сам вижу, – процедил Борис Иванович, ныряя под прикрытие двухсотлитровой бочки со спиртом и выстрелом заставляя пригнуться одного из автоматчиков. – Сдавайтесь, уроды, пока всех не перебили! – прокричал он, перекрывая выстрелы, звон падающих на бетонный пол бутылок и чей-то истошный визг.

В ответ снова прогремела автоматная очередь. Пули пробарабанили по железному боку бочки, в воздухе остро запахло спиртом, фонтанчиками заструившимся из пробоин.

Борис Иванович обернулся и увидел Бакланова, который стоял в дверях, раз за разом прицельно стреляя из винтовки и даже не думая украшаться от свистевшего вокруг свинцового града. Он был спокоен и сосредоточен, как на стрельбище. Комбат видел, как в фанерной перегородке у него за спиной одно за другим возникали черные отверстия пулевых пробоин.

На голову и плечи Бакланова дождем сыпались щепки, но он стоял неподвижно, широко расставив ноги в поношенных армейских ботинках, наводя, стреляя, перезаряжая и снова наводя. Подберезский бил короткими очередями и хрипло орал на Бакланова, заставляя того лечь. «Смерти ищет, – подумал Комбат о Бакланове. – Вот псих! Будем живы – голову оторву!»

У Бакланова кончились патроны. Он спокойно выбросил опустевшую обойму, вынул из-за пояса новую и небрежным жестом профессионала загнал ее на место. Он уже начал поднимать винтовку к плечу, по-прежнему стоя во весь рост на самом видном месте, но тут какая-то молодая женщина в свисавшем грязными лохмотьями, когда-то белом просторном костюме, вскочив с пола, метнулась к нему и изо всех сил оттолкнула в сторону, врезавшись в Михаила всем своим мизерным весом и вцепившись в него обеими руками. За долю секунды до столкновения с галереи прозвучал одинокий выстрел, и Борис Иванович увидел, что пуля попала женщине в руку. «Ну что за баба! – с восторгом подумал Комбат, выскакивая из укрытия, чтобы видеть засевшего где-то у него над головой стрелка. – Ведь это Мишкина пуля была, верняк. Он на эту девчонку теперь до конца дней молиться должен.»

– А-а-а, черемисы! – раздался с галереи торжествующий вопль. – Попались, мать вашу! Я вас научу родину любить!

Борис Иванович посмотрел наверх и увидел огромного, толстого человека с распухшим испитым лицом и с бульдожьими щеками, покрытыми лиловой сеткой лопнувших сосудов. На человеке была невообразимо грязная, ветхая от старости офицерская рубашка и засаленные брюки защитного цвета. Его огромное брюхо колыхалось, как наполненный водой презерватив, в пухлом кулаке был зажат старенький «наган» – точно такой же, как и тот, из которого стрелял Борис Иванович. Толстяк казался совершенно обезумевшим.

В его свободной руке вдруг возникла бутылка водки.

Он зубами сорвал с нее колпачок, сделал богатырский глоток из горлышка и пальнул в Подберезского, хохоча и изрыгая матерную брань. Пуля ударила в казенник пулемета, выбив оружие из рук Подберезского и намертво заклинив затвор. Андрей ничком бросился на пол и откатился за станину конвейера.

Борис Иванович тщательно прицелился и спустил курок. Раздался сухой металлический щелчок. Комбат снова взвел курок и еще раз нажал на спуск, прежде чем до него дошло, что барабан «нагана» опустел.

– Что, черемис, патрончики-то тю-тю? – проорал сверху толстяк и прицелился в Бориса Ивановича, С холодной четкостью, которая присуща подобным моментам, Борис Иванович понял, что толстяк не промажет.

Раздался выстрел. Толстяк покачнулся, выронил бутылку, но устоял на ногах и снова прицелился в Комбата с тупым упорством безумца, решившего во что бы то ни стало довести свой замысел до конца. Откуда-то со стороны дверей опять донесся звук выстрела. Черемис оскалил зубы, несколько секунд постоял, все сильнее раскачиваясь взад-вперед и по-прежнему пытаясь удержать Бориса Ивановича на мушке, навалился всем своим чудовищным весом на хлипкие перила и вместе с ними обрушился вниз, с грохотом приземлившись на железные бочки со спиртом в двух шагах от Комбата.

Борис Иванович вырвал из его скрюченных пальцев еще теплый «наган» и, обернувшись, увидел, как Бакланов выбирается из-под бесчувственного тела своей спасительницы, держа одной рукой за шейку приклада еще дымящуюся после удачного выстрела винтовку.

Только теперь Комбат заметил, что стрельба прекратилась. В углу кучка грязных оборванных людей, пыхтя и ругаясь, копошилась над охранником. «Порвут на части», – подумал Борис Иванович, но вмешиваться не стал.

– Концерт окончен, – громко сказал он, засовывая за пояс револьвер. – Все свободны. Можно расходиться по домам.