Назови меня своим именем (ЛП) - Асиман Андре. Страница 29

– Из-за... – Это прозвучало не как вопрос, а как ответ.

– Да, из-за.

Я понимал, что решил не отдаляться от него слишком быстро не только из-за нежелания ранить его чувства, встревожить его или создать напряженную и неловкую обстановку дома, но и потому что не был уверен, что в течение нескольких часов меня вновь неудержимо не потянет к нему.

Когда мы поднялись на балкон, он в нерешительности остановился около двери, а затем вошел в мою комнату. Я удивился. «Сними трусы». Мне это показалось странным, но я подчинился и снял их. В первый раз я предстал перед ним обнаженным при свете дня. Я чувствовал себя неловко и начинал нервничать. «Сядь». Едва я это сделал, как он приблизил губы к моему члену и взял его в рот. У меня мгновенно встал. «Вернемся к этому после», – произнес он, ухмыльнувшись, и тут же вышел.

Я считал, что с ним покончено, и таким образом он отомстил мне?

Но моя самоуверенность, мой список и горячее желание покончить с ним никуда не делись. Отлично. Я вытерся, надел пижамные штаны, в которых был прошлой ночью, рухнул на кровать и не просыпался, пока Мафальда не постучала в дверь, спрашивая, хочу ли я на завтрак яйца.

Я буду есть яйца тем же ртом, который побывал везде прошлой ночью.

Словно с похмелья я продолжал спрашивать себя, когда пройдет тошнота.

То и дело внезапная боль вызывала прилив дискомфорта и стыда. Тот, кто сказал, что шишковидная железа – место соединения души и тела, ошибся. Это очко, идиот.

Он спустился к завтраку в моих купальных плавках. Никто не обратил бы на это внимания, поскольку в нашем доме все постоянно менялись купальными плавками, но он раньше этого не делал, и это были те же плавки, в которых я плавал на рассвете. Увидев на нем свою одежду, я почувствовал нестерпимое возбуждение. И он это знал. Это возбуждало нас обоих. При мысли о его члене, трущемся о ткань в том же месте, где недавно был мой, я вспомнил, как у меня перед глазами, после длительного напряжения, он наконец разрядился мне на грудь. Но возбуждало даже не это, а взаимопроникновение, взаимозаменяемость наших тел – что было моим, вдруг стало его, так же как принадлежащее ему могло оказаться моим. Меня завлекали обратно? За столом он решил сесть рядом и, когда никто не смотрел, скользнул своей ступней к моей, но не поверх, а под нее. Я знал, что у меня ступня шершавая из-за постоянной ходьбы босиком, его была гладкой, прошлой ночью я целовал его ступню, сосал пальцы; теперь они спрятались под моей намозоленной ступней, и я должен был укрывать своего покровителя.

Он не позволял мне забыть о себе. Это напомнило мне о замужней хозяйке замка, которая, проведя ночь с молодым вассалом, на утро приказала страже схватить его и без промедления казнить в подземелье по ложному обвинению, не только чтобы уничтожить все свидетельства их прелюбодейства и устранить помеху в лице юного любовника, уверенного теперь в ее благосклонности, но чтобы избежать соблазна искать встречи с ним следующим вечером. Стал ли он помехой, преследующей меня? И что я должен делать – пожаловаться матери?

Тем утром он поехал в город один. Почта, синьора Милани, обычный маршрут. Я видел, как он, все еще в моих плавках, удаляется по кипарисовой аллее. Никто никогда не надевал мою одежду. Возможно, физического и метафорического объяснения недостаточно, чтобы понять, что случается, когда два существа хотят не просто быть рядом, но стать настолько податливыми, чтобы один мог превратиться в другого. Я такой из-за тебя. Ты такой из-за меня. Быть у него во рту, пока он был в моем, и уже не знать, чей член, его или мой, был у меня во рту. Он помог мне найти себя – как катализатор, позволяющий нам стать теми, кто мы есть, инородное тело, кардиостимулятор, трансплантат, мембрана, передающая правильные импульсы, стальная спица, удерживающая кость солдата, сердце другого человека, делающее нас в большей степени нами, чем до трансплантации.

Эта мысль вселила в меня желание бросить все дела и мчаться к нему. Я выждал десять минут, затем взял велосипед и, несмотря на обещание не ездить на нем в тот день, отправился окружным путем мимо дома Марции и взобрался по крутой холмистой дороге так быстро, как только мог. Добравшись до пьяцетты, я понял, что приехал спустя всего несколько минут после него. Он уже купил «Геральд Трибьюн» и как раз парковал велосипед, чтобы идти на почту – первый пункт в списке.

– Я должен был увидеть тебя, – сказал я, нагнав его.

– Зачем? Что-то случилось?

– Просто мне нужно было увидеть тебя.

– Я тебе разве не надоел?

Мне казалось, что да – собирался ответить я – и мне хотелось бы этого...

– Я просто хотел быть с тобой, – сказал я. Затем сообразил. – Если хочешь, я уеду.

Он стоял неподвижно, опустив руку с зажатой в ней пачкой неотправленных писем, и просто смотрел на меня, качая головой.

– Ты хоть представляешь себе, как я рад, что мы спали вместе?

Я пожал плечами, как будто отмахиваясь от комплимента. Я не заслуживал комплиментов, особенно от него.

– Не знаю.

– Очень похоже на тебя – не знать. Я просто не хочу сожалеть ни о чем, включая то, о чем ты отказался говорить утром. Мне страшно думать, что я навредил тебе. Я не хочу, чтобы кому-то из нас пришлось расплачиваться, так или иначе.

Я прекрасно знал, о чем он говорит, но притворился, что не понимаю.

– Я никому не расскажу. Проблем не возникнет.

– Я вовсе не это имел в виду. Не сомневаюсь, все же, что мне придется расплачиваться. – И впервые при свете дня я увидел другого Оливера. – Что бы ты себе ни думал, для тебя все это – игра, развлечение, что логично. Для меня это нечто другое, чего я еще не уяснил, и неспособность понять пугает меня.

– Тебе неприятно, что я приехал? – Я намеренно разыгрывал дурака?

– Я бы схватил тебя и поцеловал, если бы мог.

– Я тоже.

Когда он уже собирался войти на почту, я приблизился и прошептал ему на ухо: «Трахни меня, Элио».

Он вспомнил и тут же тихо произнес свое имя три раза, как мы делали ночью. Я чувствовал, что у меня уже почти встал. Затем, чтобы подразнить его, я произнес те же самые слова, что и он утром: «Вернемся к этому после».

Потом я сказал ему, как После! всегда будет напоминать мне о нем. Он рассмеялся и сказал: «После!», означавшее на этот раз именно то, чего мне хотелось: не просто прощание или попытку отделаться от тебя, но послеобеденное занятие любовью. Я развернулся и, вскочив на велосипед, помчался вниз с холма, широко улыбаясь, готовый запеть, если бы мог.

Никогда в жизни я не был так счастлив. Все было идеально, все шло по-моему, все двери раскрывались передо мной одна за другой, и жизнь не могла быть лучезарнее: она освещала мне путь, а когда я сворачивал в сторону или пытался скрыться от сияния, оно следовало за мной, как свет софита за актером. Я хотел Оливера, но мог легко жить и без него, и то и другое меня устраивало.

По пути я остановился у дома Марции. Она собиралась на пляж. Вместе мы спустились к камням и легли на солнце. Мне нравился ее запах, ее губы. Она сняла верх купальника и попросила намазать ей спину солнцезащитным лосьоном, зная, что мои ладони неизбежно накроют ее груди. У ее семьи была соломенная хижина на пляже, и она сказала, что нам можно пойти туда. Никто не бывал там. Я запер дверь изнутри, усадил ее на стол, снял купальник и приник ртом туда, где она пахла морем. Она откинулась назад и положила ноги мне на плечи. Как странно, думал я, как оба они оттеняли и отражали один другого, не мешая друг другу. Каких-то полчаса назад я просил Оливера трахнуть меня, а сейчас собирался заняться любовью с Марцией, и все же они не пересекались друг с другом, кроме как через Элио, являвшимся одним и тем же человеком.

После обеда Оливер сказал, что должен снова съездить в Б., чтобы передать синьоре Милане последние исправления. Он бросил быстрый взгляд в мою сторону, но, увидев, что я не реагирую, удалился один. После двух бокалов вина меня клонило в сон. Я взял со стола два больших персика и понес их к себе, поцеловав по пути мать. Съем их позже, сказал я. В затемненной спальне я положил фрукты на мраморную столешницу. Потом полностью разделся. Чистые, прохладные, накрахмаленные до хруста, высушенные на солнце простыни, по струнке расправленные на моей кровати – благослови тебя господь, Мафальда. Хотел ли я оказаться в одиночестве? Да. С одним я провел ночь и встретил рассвет. С другой был утром. Теперь я вытянулся на простынях, счастливый и  оцепеневший, как распустившийся подсолнух, вбирающий в себя энергию этого сверкающего летнего полдня. Нравилось ли мне быть в одиночестве, в полудреме? Да. Хотя, нет. Да. Или нет. Да, да, да. Я был счастлив, и только это имело значение, с кем-то или один, я был счастлив.