Тайфун (Собрание рассказов) - Ирецкий Виктор Яковлевич. Страница 16

Но, должно быть, королю не удалось сразу расположить девушку к молодому человеку, и понадобилось для этого еще несколько таких же продолжительных бесед.

Адъютант терпеливо ждал благосклонности Генриетты, и немало было им выпито дорогого бургондского вина у ее отца, пока, наконец, он не узнал, что она сделалась матерью. Юный воздыхатель был потрясен, но зато король нисколько не удивился.

Напротив, его величество был в самых радостных чувствах, тем более, что в тот же день 1702-го года он получил точно такой же подарок и от графини Козель, также родившей девочку.

В то время, как дочь графини росла в изобилии и роскоши, ибо ее воспитывали, как принцессу королевской крови, дочь простодушной Генриетты Дюваль, не позаботившейся ни о каких доказательствах своей близости с королем, пребывала в обычных невзгодах внебрачного ребенка.

К тому же венценосный отец малютки, после нескольких лет безмятежной жизни, стал испытывать неудачи в длительном поединке с Карлом XII, любимцем Беллоны, музы войны, и не имел времени заняться участью своей дочери. При этом мать ее, прекрасная Генриетта, вскоре умерла, и маленькая Анна росла в заброшенности уличной девочки, тайна рождения которой упорно скрывалась.

Между тем, шли годы. Король заметно старел, сделался мрачным, и пополнение дрезденской галереи занимало его значительно меньше, потому, что, по слову Горация, Multa recendentes adimunt — многого лишают уходящие годы… Вследствие этого опустел королевский замок, не показывались в нем красивые женщины, прекратились балы. И опять-таки, Homines in regis mores se formant — люди следуют нравам государя. Польша заскучала.

И вдруг точно проснулся король.

Оживился и дворец, и снова начались пышные балы, как бы возвращавшие шумную молодость ветреного короля-курфюрста.

Виновником этой разительной перемены был граф Рутовский, командир полка королевских гвардейцев.

Граф Рутовский был побочным сыном короля от пленной турчанки (портрет ее в Дрездене по недосмотру отсутствует).

Сердце он имел доброе, нрав же унаследовал от причудливого отца и больше всего думал о занимательных развлечениях. Вдобавок, в сыновней преданности к королю скорбел об его унынии в опустевшем дворце и не раз думал о том, как бы его отвлечь от сумрачных мыслей.

Узнав из глухой молвы, что в Варшаве где-то проживает забытая дочь его отца, он отыскал ее, чтобы этим обрадовать родителя, а заодно устроить ее будущую судьбу. Не объявляя молодой девушке тайну ее рождения, чтобы не вскружить ей голову, он поспешил дать ей воспитание, сообразное с тем положением, которое ожидало ее. А затем под разными предлогами уговорил Анну надеть мундир полка, которым он командовал, и явиться в таковом на королевский смотр.

Его расчет был правильным. На смотру, обходя ряды полка, Август с радостным изумлением остановился перед молоденьким офицером, напомнившим ему другого такого же офицера, который двадцать лет назад явился во дворец для получения секретных приказаний особой важности.

Взволнованный старыми воспоминаниями о Генриетте Дюваль, которая как бы возрождалась, ибо Анна была до странности похожа на свою мать, король отошел в сторону, подозвал графа Рутовского и очень скоро узнал от него тайну маскарада.

Несколько дней спустя Анна появилась во дворце, вызывая недоумение придворных, а также лукавые улыбки, ибо решили, что это новая фаворитка и на этот раз, вероятно, последняя, тем более, что заметили необычную к ней привязанность короля. Но Август поспешил раскрыть свой секрет и признал девушку своей дочерью, повелев именовать ее Ожельской, от слова орел (Orzeł), желая тем показать, что по происхождению своему Анна связана с обозначением высшего знака польского государства.

Вот почему заново были отделаны обветшавшие залы дворца, а в них снова зажглись огни и, как прежде, пестрой толпой устремлялись во дворец приглашаемые гости.

И правы были те, кто подметил особую нежность короля к этой юной девушке, потому что неугомонные страсти его уже остыли, и на смену им пришло чувство отцовское, умирающее последним. Он так боготворил Анну, что, узнав впоследствии о ее решении не ограничивать себя узами брака и пользоваться полной свободой, легко предоставил ей таковую, считая, что эта склонность передалась ей по наследству от него и не поддается оспариванию. И когда Анна родила ребенка, не будучи замужем, он весело улыбнулся и сказал окружающим:

— Моя дочь!

Но, как известно, нет такой женщины, которая бы не захотела семейного покоя. Не желала этого и Анна, и тогда Август поспешил найти для нее иностранного принца, прикрывшего своей герцогской мантией и грех ее родителя, и ее собственные грехи.

То, что не забывается

Всякому известно: первый роман, прочитанный в юности кажется непревзойденным по своей красивой значительности и оставляет неизгладимый, ничем не вытравляемый след в памяти, особенно если еще героиня была прекрасна. Впрочем, кто же в прежние времена жалел красок для главной героини? Таких жестоких писателей, кажется, и не было.

Моей первинкой, запавшей мне глубоко в душу, была трагическая история о прекрасной маркизе де Ганж, супруге губернатора Лангедока. Где я про нее вычитал, совершенно но помню, — в журнале ли (может быть, в «Вестнике иностранной литературы»), в газете ли, — не знаю, не припомню. Знаю только, что я был потрясен, и если я не оплакивал судьбу героини настоящими слезами, то думаю, только потому, что было мне тогда 12 лет, когда плакать уже не полагается.

Помню еще, что это был не роман, не повесть, не рассказ, а нечто вроде исторического очерка, написанного не постыдно-равнодушной рукой торопливого переводчика или сухого компилятора, а человеком с чувствительной душой и нежным сердцем.

Начинался рассказ с того, что жизнь молодоженов — маркизе было всего 22 года — протекала счастливо, но внезапно омрачилась скрытной ревностью маркиза, потому что в замке вдруг появились его братья — аббат и шевалье, нисколько не скрывавшие своих нежных к маркизе чувств.

Но тут нужно сказать, что аббат по своей учености, уму и по своему пониманию жизни был гордостью всей семьи. И, конечно, он был во много раз занимательнее маркиза, в сущности, еще мальчика, получившего от короля высокую должность в Лангедоке лишь по настойчивой протекции. И поэтому у него не хватало смелости проявить перед старшим братом свое недовольство.

Однако любовные наступления аббата, беспрерывные и даже назойливые, не дали ему желанного успеха. Не столько, пожалуй, из любви к мужу, сколько из гордости, маркиза оставалась неприступной. Она охотно беседовала с умным и образованным аббатом, шутила, острила, но на тайное свидание с ним не соглашалась.

Настойчивый аббат был, однако, не только умен, образован и учтив, он обладал еще повышенным самолюбием. А как следствие этого, легко рождалась в нем мстительность. И не нужно забывать, что это был достаточно грубый 17-й век.

Однажды прекрасной маркизе какие-то поклонники доставили лечебный крем. Это был яд, но, по-видимому, слабый, потому что врачу удалось его нейтрализовать. С этого все и началось.

Помню, во время чтения этих строк меня позвали ужинать. Признаюсь, мне было не до еды. Судьба маркизы, которую осаждали, как крепость, интересовала меня значительно больше, чем ужин. Я явно страдал. Ревность смешалась во мне со злобой. Вступая в жизнь, я впервые видел, что существуют беспомощные люди и что муж не всегда является для жены защитой и опорой.

— Чем ты так расстроен? — спросили меня.

Мне неудобно было указать истинную причину, и я ответил:

— У меня что-то нога болит.

После ужина я узнал, что дед очаровательной маркизы, тоже, по-видимому, неравнодушный к ее красоте, оставил ей в наследство, обойдя более близких родственников, — обширнейшие владения, с условием, что все это будет принадлежать лично ей. Это, казалось бы, предоставляло ей большую независимость, но вышло иначе. Вероятно, чтобы как-нибудь избавиться от настойчивого аббата и молчаливого шевалье, который, подобно гиене, молча ходил за аббатом, очевидно, надеясь, что и ему что-нибудь перепадет, хотя бы с помощью угроз разоблачения, то есть шантажа — молодые супруги решили переселиться в городок, лежавший между Монпелье и Авиньоном.