Револьвер для Сержанта Пеппера - Алексей Парло. Страница 29
Музыка Мира, осознал Шура, не была только лишь музыкой. Она была всем - Музыкой, Архитектурой, Живописью, Поэзией, Любовью и Зачатием, Рождением и Смертью. Она была Миром. Тем самым Миром, в котором войны и землетрясения, матрацы и резиновые игрушки, стеклянные бусы и золотые гульдены (и пиастры! Пиастры! - прошептал сладострастно какой-то голосок с Отрезанной Бородой и снова затаился), где много грязи, но не всё можно испачкать, много денег, но не всё покупается и не всё продаётся, много белого, но оно не всегда чистое, - тем самым Миром, которым сейчас был он. Он.
Музыка звучала всё громче, и тяжёлые тучи светлели и поднимались ввысь, выглянуло солнце, и дома, улицы, машины расцвели яркими красками. Новое (или старое, но прочно забытое?) чувство охватило Шуру. Восторг, торжество, радость... «Любовь» - понял Шура. Он становился всё выше и выше, он уже парил над Городом и видел его с высоты птичьего полёта, продолжая при этом различать все мельчайшие детали и подробности - трещины на асфальте, царапины на капотах машин, каждую травинку на газоне, затяжку на чулке пробегающей по тротуару юной красавицы. Он слышал обрывки чужих разговоров, видел потаенные мысли и читал желания. И всё это было Музыкой, грандиозной симфонией звуков, красок и образов, в которой всё было на своих местах. Шура хотел было даже сострить по этому поводу, но ситуация не располагала. Наоборот. Ему на ум пришла догадка, настолько простая, и в то же время смелая, что он некоторое время ошеломлённо молчал, выдыхая. Вдыхать как-то не получалось. Но скоро новое впечатление отвлекло Шуру.
С высоты птичьего полёта Город выглядел как Огромная Ушная Раковина. Шурочка старательно проследовал взглядом по всем её (его) изгибам, спустился в ложбинки и поднялся на бугры и козелки и наконец добрался до центра. И понял, что центром являлся он сам. Он, тот Шура, стоял на перекрёстке Семи Дорог в голубом атласном мундире и дирижировал. Палочка в его левой руке выписывала в воздухе причудливые кривые, дивным образом подчеркивая и раскрывая звучащие в пространстве краски. А небо искрилось алмазами и дышало озоном, хотя до грозы ещё было далеко.
Шура в небе с алмазами улыбнулся удовлетворенно. Всё шло как надо. Ему стало легко, он дышал всей кожей и не мог надышаться...
«Рано ещё, рано!» - шепнул добрый отцовский голос, и рядом с собой в небе Шурочка увидел Сержанта Пеппера.
– Вы тоже это чувствуете, Сержант? - спросил Шура.
– Я не вполне понимаю вас, сэр. Но это неважно. Нам пора.
– Куда? - По-детски жалобно протянул гинеколог. - Мне здесь так хорошо.
– Нам пора, сэр. Вас ждут.
– Но мы сюда ещё вернёмся?
– Это не в моей власти. - Сержант вдруг хитровато улыбнулся. - Хотя, исходя из моего предыдущего опыта, могу предположить, что Вы (он выделил слово «Вы») сюда обязательно вернётесь. Но, dura lex, sed lex [29].
– В каком смысле? - не понял Шура. - При чём здесь это?
– В смысле - порядок есть порядок, - Сержант легонько взял доктора за руку. - И сейчас совсем не время его нарушать.
– Времени нет! Я запомнил, - Шура попытался высвободить руку, но Пеппер держал её крепко.
– Времени, может, и нет, но я отвечаю не за время, а за порядок. И нарушать его никому не позволю. Идёмте, сэр, не заставляйте меня применять силу.
– Подчиняюсь насилию, - вздохнул Шура, и они с Сержантом стали снижаться.
Сначала полет был плавным и неспешным, но постепенно скорость возрастала, виражи становились всё более рискованными. Вот уже до крыш домов можно достать рукой, вот кирпичи и зуавчики на стенах, калейдоскоп вывесок, подъезды, решетки заборов, черный проем подъезда, что-то невнятное, ещё (и всё это под музыку с альбома Let it be), и вот уже перед глазами - доброе помигивание круглых линз и ехидная улыбочка Джона Леннона.
Глава 24
EVERYBODY'S GOT SOMETHING TO HIDE EXCEPT ME AND MY MONKEY [30]– Ну что, the higher you fly, the deeper you go, дружище? - Джон, казалось, был само дружелюбие, только вот Шура уже успел понять, что всё это - обычные англосаксонские трюки и уловки, и расслабляться не собирался. Да и Знание ещё продолжало жить в нём. Поэтому он вспомнил Одессу и ответил в лучших традициях Привоза.
– Скорее, the deeper I go, the higher I fly. Не находишь?
– Ну, это как посмотреть. - посерьёзнел Джон.
– Как? С высоты птичьего полёта, конечно. - ответил Шурочка с прежним одесским оптимизмом.
– Веселишься? Остришь? - Джон затянулся своей недокуриваемой сигареткой и вместе с дымом выдохнул, - Рождённый ползать - летать не может.
– А рождённый летать? - что-то внутри Шуры подсказывало ему, что они с Ленноном теперь находятся практически в одной, так сказать, весовой категории. Ну, не совсем, а так, почти...
– А рождённому летать - ползать не обязательно. - пыхнул дымом Леннон.
– Это верно! - Шура посмотрел на сигарету и понял, что очень соскучился по трубке. - Тогда - да!
– Что - да?
– Ну, то, что ты сказал! - усмехнулся Шурочка, набивая трубку и доставая зажигалку.
– Лихо! - восхитился рок-идол 60-х. - Натренировался! It's a such joy! Процесс пошёл, значит. Ну, что ж, я рад.
– Про «процесс пошёл» поподробнее, если можно. Куда пошёл, когда пошёл, зачем пошёл?
– По пунктам: вперёд, сейчас, так надо.
– Доходчиво! Кто Леннона обманет, тот завтра... - Шура прикусил язык, но Джон соображал быстро.
– В моем случае это некорректно, если не сказать больше. Я, конечно, понимаю, что ты не хотел меня обидеть, поэтому не буду засылать к тебе секундантов, но имей в виду, в следующий раз начну обижаться.
– Извини, Джон, вырвалось. Язык мой - враг мой, - Шурочке действительно стало стыдно.
– Ладно, замяли! Что-то я после смерти стал таким миролюбивым, даже противно! - заулыбался Леннон. - Раньше бы уже бить тебя кинулся, не оттащили бы.
– Кто? Сержант?
– Почему именно Сержант? Что, других мало?
– Я пока никого не видел, кроме Сержанта и Маккартни. Да, и ещё Джима Моррисона.
– И что из этого? Просто тебе никого