Инквизитор - Золотько Александр Карлович. Страница 18

— Какие?

— Свои. Я и пошел. Времени почти не было, но я успел немного порыться в нашей библиотеке, там, старые путеводители, книги и все такое… — Круль снова замолчал и молчал до тех пор, пока Иван не сдался и не спросил: «И что?» — А ничего. Получается, что до Возвращения это место было одним из самых плодородных районов Святой Земли. Там сады, огороды, сезон дождей и четыреста миллиметров осадков. Вот ты скажи, похоже это на самое плодородное место? И, кстати, местность здесь была вполне себе ровная. Нет, на фотках есть холмы, такие пологие, приличные, сглаженные. Я, как сюда въехал, поначалу решил, что ошибся и не там свернул.

Из-за горизонта выглядывала самая верхушка солнца, тающий огненный сугроб. Желтый сегмент плавился и растекался по линии горизонта.

— Как думаешь, чего Дьявол ржал? — спросил Круль.

— А что, Дьявол не ржет? — поинтересовался Иван.

— Злой ты, Ваня, неприятный желчный тип. И серой от тебя не пахнет. Ты мне скажи, Ваня, когда ты грехи Фомы на себя брал, что испытывал? Какие были ощущения? Я серьезно спрашиваю, Ваня!

Иван не ответил.

— Вот, например, когда я подписал Договор, так сразу почувствовал, как по всему телу прокатилась волна горячая, с ознобом. Шух! Кровь бросилась в лицо, голова закружилась, и я почувствовал сильный запах серы и с легкой печалью осознал, что отныне этот запах всегда будет со мной… а ты? Что ты почувствовал? Было ощущение потери или, наоборот, приобретения?

Ничего такого не было, мысленно произнес Иван. Ничего. Вкус хлеба, хруст крупной соли на зубах… и отвращение к самому себе. Страх? Страх пришел потом. И наплевательское отношение к своей жизни — тоже потом. Самое первое, что Иван испытал там, в заброшенном разваливающемся доме, была жалость к Фоме Свечину, с разорванным горлом, умирающему и просящему помощи.

Жалость — это хорошее чувство? Или прав был дед, когда говорил, что жалость угробила больше народу, чем чума и война вместе взятые?

— Что там наши покойники? — спросил Круль.

— Дались тебе эти покойники, — отрезал Иван.

— Лежат?

— Лежат-лежат, им здесь нравится.

— А солнце уже село, — сказал Круль. — И совсем скоро…

— Камни горячие…

— И что?

— Ну если камни горячие, то нас в приборы ночного видения особо не рассмотришь. Придется им подождать немного, пока остынет все…

— Хороший ты человек, Ваня, наивный до глупости. Люблю таких! Сколько мы с такими Договоров подписали — не счесть. И все ради чего-то хорошего, естественно. С дополнительными пунктами о неприменении в качестве орудия зла, о спасении здоровья у любимых людей, наказании преступлений и подлостей… И ведь полностью уверены, что продают душу не просто так, а благого дела ради… — Только в голосе Круля особой радости не было, отстраненность и грусть уловил Иван в этом голосе.

Безысходность какую-то…

— А ты ни разу не пожалел? — спросил Иван.

— Кого?

— Не кого, а о чем. О том, что подписал Договор.

— Не знаю, — ответил Круль. — Честно — не знаю. Не задумывался как-то. Понимаешь, Иван, какая закавыка… Рай мне как-то и не светил. Или это я сейчас так себя успокаиваю… Ты как себя чувствуешь, брат Старший Инквизитор?

— Нормально я себя чувствую.

— Нормально… Твою мать, — пробормотал Круль.

— Не ругайся, рога не вырастут, — посоветовал Иван.

— Да я не о тебе, успокойся. Это я о своем. Ты труп снайпера хорошо видишь?

Иван глянул — а что тут видеть? Вон лежит. Стемнело, но мухи видны отчетливо, зубы белеют в неприятном оскале. И запах совершенно отчетливый.

— Ты можешь отстрелить ему голову? — спросил Круль.

— Дурак, что ли? — поинтересовался в ответ Иван.

— Тебе что — трудно? — Судя по звуку, Круль даже повернулся к Ивану. — Не задавай идиотских вопросов, а просто всади пару пуль в голову. А лучше — с десяток.

— Придурок.

— Ты можешь не спорить, а просто выполнить мою просьбу?

— Твою милую небольшую просьбу, — протянул Иван, надеясь, что получилось достаточно противно. — Я…

Воздух, и без того сухой и горячий, вдруг стал шершавым и колючим, оцарапал горло, осел пылью на нёбе и языке. Темнота, разлившаяся вокруг, стала вдруг вязкой и плотной, облепила лицо, потекла огненно-холодными каплями по лицу, спине, по рукам. Иван поднес руку к глазам, словно ожидая увидеть эти тягучие капли на кончиках пальцев, но ничего там, естественно, не было.

Вернее, было, было, Иван ощущал это всей кожей, но не видел.

Ужас темной жижей выступил из расщелин внизу и стал подниматься, затопляя все вокруг. И без того зыбкие очертания камней, танков, складок мертвой земли приобретали вид чудовищ, живых чудовищ, проснувшихся от векового сна, озлобленных и жаждущих только одного — поглотить Ивана Александрова, превратить его в свое подобие, сделать ночным бесплотным кошмаром.

— …очнись!

Удар в спину.

Кто-то схватил Ивана за шиворот и встряхнул.

— Почему ты не выстрелил! — И это был не вопрос, это было обвинение, ярость и отчаяние были в этих словах. — Теперь поздно…

Теперь поздно, сказал вслед за Крулем Иван. Почему? И почему предавшийся стоит, не пригибаясь? Ведь тот, кто прятался все время за танками, сейчас свободно может его подстрелить…

Мир вокруг Ивана маслянисто колебался, темнота гулко плескалась о скалы, дробила камни и растирала танки в мелкую ржавую пыль. Звезды начинали мерцать и гасли одна за другой. Одна за другой. И это было даже забавно.

Смотреть на них и угадывать, какая следующая…

Темный ужас заполнит весь мир, поднимется до самой небесной тверди, надавит на нее… И небо треснет.

Может Бог создать такой ужас, который испугает его самого? Разрушит его создание?

Может. Все мы его создания, и каждый из нас может быть разрушен ужасом. Или другим Божьим созданием.

Вот кто-то поднялся из тени на склоне холма. Улыбается. Белозубая улыбка светится в темноте. Это снайпер. Он, оказывается, жив. Он все это время прикидывался мертвым. Сейчас он подойдет, и можно будет спросить у него, зачем он сюда пришел, зачем он и его приятели хотели убить Ивана Александрова. Зачем убили Марка. И почему не убили предавшегося.

Сейчас все можно будет узнать. Улыбающемуся снайперу осталось всего несколько шагов до вершины холма. Три-четыре шага. Три-четыре… Три-четыре…

Над головой Ивана прогрохотало, вспышка выхватила из темноты распухшее мертвое лицо, треснувшие, изъеденные мухами губы, глаза, в уголках которых что-то копошилось… Оскаленные зубы.

Снова прогремел выстрел, снова вспышка, между глаз мертвого снайпера зияла дыра, но он продолжал улыбаться и продолжал идти, не останавливаясь и не ускоряя шаг.

Выстрел-выстрел-выстрел.

Что-то лопнуло в голове Ивана, мир вокруг дернулся и застыл, кристально прозрачный и звонкий.

Иван вскочил, рванул из кобуры «умиротворитель» и выстрелил в лицо мертвого снайпера.

И бросился вперед, не переставая стрелять.

И остановился над упавшим, наконец, мертвецом, и продолжал стрелять, не обращая внимания на визг рикошетирующих от камней пуль.

— Все, хватит! — крикнул кто-то рядом, Иван слепо повернулся, вскинул руку и нажал на спуск.

И еще раз. И еще.

Удар швырнул его на землю, но Иван не выронил оружие, а продолжал жать на спуск, даже когда понял, что патронов в пистолете больше нет, и что он все равно не может убить предавшегося, не может превратить в кровавые клочья его лицо, как превратил лицо снайпера…

Пощечина обожгла лицо Ивана, перед глазами вспыхнули искры, в ушах зазвенело.

— Успокойся! — выдохнул прямо ему в лицо Круль, навалившись всем телом на Ивана, прижимая его к горячей земле. — Приди в себя.

— Нормально, — Иван сглотнул кровь. — Нормально. Можешь меня отпустить.

Снизу, от дороги, слышались крики, грохотали выстрелы, вначале автоматы, потом рванула граната. Еще одна.

— Спокойно, Иван, — Круль сел на землю. — Спокойно. Теперь уже скоро. Совсем скоро.

Выстрелы внизу не прекращались, они переместились дальше, к выходу из долины. Кто-то закричал — истошно, с надрывом, захлебнулся криком и замолчал.