Гильдия - Голотвина Ольга. Страница 61
– У Даглины, вдовы плетельщика корзин, пропал сын. Десять лет было парнишке. Через день нашли на прибрежных валунах... горло перерезано...
Детишки побледнели, прижались друг к другу. Няньке стало стыдно.
– Пойдемте, мои ненаглядные, пойдемте домой! Чизи вас никому в обиду не даст!
Шустрые ребятишки быстро забыли про испуг. Когда они поравнялись с гротом дори-а-дау, девочка лукаво блеснула глазенками:
– Чизи, а я не понимаю, что все-таки лечат эти приезжие... ну, в пещере?
Все она понимала, хитрюга, сверстники из поселка объяснили. Просто ей нравилось дразнить няню.
Чизи вскинула голову. Пухлые щечки гневно покраснели.
– Асмита Желанная Земля! Еще один глупый вопрос – и останешься без ужина! – Няня глянула на синеву меж скал и вздохнула, уводя разговор от опасной темы: – А к морю, мои хорошие, вы зря так доверчиво... В пучине чего только не водится! Никогда не знаешь, что волны к берегу пригонят.
Накаркала нянька, напророчила!
Ведь не могла же она в неимоверной дали разглядеть большую льдину, что плыла по течению на юг, понемногу тая под лучами солнца.
Одинокий альбатрос закружился над льдиной, привлеченный перламутровыми переливами на серой ноздреватой поверхности. Снизился, почти коснулся загадочного пятна, но вдруг, чем-то испуганный, метнулся в сторону и с хриплым криком улетел прочь.
– Уж такая была коровушка, такая кормилица! По ведру молока давала... да послушная, да смирная... родной сестры не надо, такая умница! Ой, чует сердечушко, сожрали волки мою красавицу! Ой, лежат в лесу ее косточки-и-и!..
– Уймись, баба, не вопи. Неси миску с водой, поглядим, жива ли твоя кормилица.
Зареванная рябая бабенка метнулась к дверям, спеша угодить загадочной старухе, что заявилась в силуранскую деревушку Малые Буреломы. Сама в лохмотьях, а держится королевой! Властная, надменная, прямая, с высоко поднятой головой... а взгляд-то, взгляд!.. Ой, дурной глаз! Так тебя насквозь и видит, каждую косточку твою пересчитывает!
Пришелица обернулась, окинула тяжелым взором столпившееся вокруг мужичье, небрежным движением поправила на плече рваный плащ. Ничего угрожающего не было в этом жесте, но толпа шарахнулась в стороны.
Как не испугаться! Ведунья! Настоящая ведунья! Даже задумываться не стала, так и сказала жене Крулата-скорняка: мол, заплакана ты, баба, не с дури, а с большой беды – корова у тебя пропала...
Рябая Зурби, продолжая всхлипывать, неловко вывернулась из двери, неся в вытянутых руках глиняную миску с водой. Полуотвернувшись, судорожно ткнула ее в сторону грозной гостьи, словно обе руки в костер сунула.
Ведунья, ловко приняв миску, поставила ее на крыльцо. Сняв с пояса полотняный мешочек, извлекла оттуда горсть мелко нарезанных листьев, высыпала в воду:
– Вижу... вот, сама посмотри. Чего боишься, глупая? В миске рак не сидит, за нос не цапнет... Жива твоя корова!
– Где?! – сразу забыла страх рябая Зурби, потянулась к миске.
– Многоликую тешить такими штуками... – неодобрительно прошамкал из-за спин старческий голос. Вредного деда никто не поддержал: все понимали, что такое корова в хозяйстве. Сколько шкур пришлось выделать и отвезти в город Крулату-скорняку, пока не сколотил денег на свое мычащее сокровище! А теперь – волкам отдать? Как же! Обойдутся серые! Тут уж Многоликая не Многоликая, а свое добро спасать нужно!
– Рыжая, верно? – продолжала ведунья, не сводя глаз с миски. – Левый бок белый? Левый рог почти прямой, а правый вниз глядит?
– Да-а! – взвыла Зурби. – Где она, хорошая моя?
– Не вижу, – озабоченно бормотнула ведунья. – Кто-то шутки шутит, мою воду мутит... А! Поняла! Корову, хозяюшка, лесовики прячут. Со зла или озоруют, про то не знаю. Надо с ними поговорить. Может, вернут пропажу.
– Так потолкуй с ними! – прогудел с крыльца Крулат. Высокий, костлявый, с закатанными до локтей рукавами, он выглядел довольно грозно.
Ведунья бросила на него неодобрительный взгляд.
– Потолковать-то можно, да дело больно опасное. Ты ж не думаешь, что я без платы пойду лес сердить?
Настроение толпы неуловимо изменилось. Одно дело гневить богов и тешить Хозяйку Зла... это еще ничего, это можно. Но развязать кошелек – это уже совсем другая песня поется, тут не раз в затылке почешешь!
Но Крулат очень хотел вернуть Рыжуху. Он выразительно глянул на жену. Та, скривив губы, ушла в дом, загрохотала чем-то и вернулась, прижимая к груди грязный полотняный узелок. Под строгим взором мужа неохотно развязала узелок и высыпала на крыльцо горсточку медяков, среди которых сиротливо затесались две серебряные монеты.
– Это что еще? – брезгливо поинтересовалась ведунья. – Ты крошки со стола смела, чтоб воробьев покормить?
От обиды у Зурби враз высохли слезы.
– Это, чтоб ты знала, деньги! – сообщила она гневно. – Глянь получше, коли видеть не приходилось! И все тебе – чтоб сделала пустяковую работенку!
– Я?! За эту горсточку мусора? Да раскатайтесь вы все в тонкую лепешку!
– Погоди! – окликнул скорняк разгневанную старуху, которая уже собралась уходить. – Добавлю две рысьи шкуры – выделанные, мягкие.
Старуха заколебалась: шкуры – не рогожка! Но устояла, ответила зловеще:
– Рысьи, да? А если лесовик узнает, что я плату взяла шкурами его слуг? Знаешь, что будет? Меня найдут в чаще с разорванным горлом. А твою деревню будут осаждать две гигантские рыси, пока не истребят все живое.
Угроза подействовала. Крулат повернулся к толпе:
– Соседи, помогите кто сколько может! Шкуры продам – рассчитаюсь.
Мужики призадумались. Крулат – хозяин крепкий и человек честный. А все-таки сочувствовать – это одно, а кошельком тряхнуть – очень даже другое! А тут еще из-за спин выскочила Жайта – разбитная, недавно овдовевшая бабенка – и заверещала:
– Ой, люди, да что мы ее слушаем! Мало ли хитрого народу по округе шляется! Хапнет она денежки – и махнет подолом! Вот ко мне пару дней назад попросился один такой переночевать. Я его, дура, накормила, напоила, про вдовью долю горькую до утра рассказывала! Жалел меня, гад, поддакивал! На дорогу хлеба дала, молока... А он, сволочь, мужнины сапоги спер!
Старуха злобно процедила сквозь зубы:
– Жаль, муженек покойный не мог в окошко заглянуть, полюбоваться, как тебя утешают. Чего ты там прохожему дала, молока или еще чего?
После споров, криков и размахивания руками деревня пришла к решению: скинуться, чтобы ублажить жадную старуху. Крулат вернет, когда сможет.
Смахнув в свой мешочек у пояса медь и серебро, ведунья сухо сказала:
– Солнце садится. Пойду к речной излучине лесовиков кликать.
– И я с тобой! – тут же откликнулась Зурби.
– И я, – поддержал жену Крулат. – Или думала, мы тебя одну отпустим?
– И я! – радостно завопила Жайта. – Еще сбежит, такая хитрая! Прямо как тот... чего-чего мне не плел, а сам мужнины сапоги спер!
– Может, всей деревней пойдете? – ядовито поинтересовалась старуха.
– А что? – отозвался бас из толпы. – И пойдем! За нашими денежками приглядим!
Старуха поморщилась: дело становилось для Малых Буреломов родным, кровным.
– Сказители говорят, – встряла какая-то женщина, – что в старину люди всей деревней лесовиков выкликали!
– Ах так? – возмутилась ведунья. – Тогда пусть вам сказители корову и...
Она не договорила: зубья вил легко – пока легко! – коснулись ее груди.
– Вот вы как! – прищурилась ведунья. – Ладно. Будь по-вашему. Идите! С детьми! Со стариками! Скотину из хлева прихватите! За родичами в соседнюю деревню сбегайте! Приглядите, чтоб я у вас сапоги не сперла! Но если лесовик прогневается, я не виновата. Вперед, смелое дурачье!
Хорошо храбриться посреди родной деревни, на глазах у жены и соседей. А меж темным лесом и стылой вечерней рекой, когда в ветвях сонно перекликаются птицы, устроившиеся на ночлег... когда в небе встает прозрачный серп месяца... когда каждый куст кажется чудовищем, замершим перед прыжком... тут уж как-то не тянет строить из себя героя.