Мемуары рядового инквизитора. Экзамен для недоучки (СИ) - Романова Галина Львовна. Страница 77

Даже не сомневаюсь. Лежу, как бревнышко, дышу через раз и жду. Она все ближе. Уже ощущается ее специфический запах. Уже шуршит соломой. Вот коснулась ноги, проверяя, где ее «обожатель».

– А вот и я, милый. Здес-ссь…

Тихо угнездивается рядом, обнимает.

– Нам будет хорош-шо…

– А как же, – кивнул я, обхватывая ее тело. – Скорее сюда, крошка, я давно тебя жду!

– А? Что? – ее явно никто не учил, как поступать с теми, кто не спит. Ламия начала вырываться.

– Ну, куда же ты, крошка? – я покрепче прижал к себе извивающееся тело. – Иди ко мне, моя милая! Знаешь, как я соскучился? Знаешь, как давно я без женской ласки? Врагу не пожелаешь!

На самом деле обнимать ламию довольно приятно. Как и сородичи-змеи, они совсем не скользкие, а немножко шершавые, сухие и теплые.

– Тебе холодно и одиноко? – продолжал я. – Хочется простого человеческого тепла? Знаешь, мне тоже!

– Я это… ош-шиблась… – ламия попыталась вырваться из цепких объятий. Инстинкты говорили ей совсем другое – инстинкты в полный голос твердили, что жертвы так себя не ведут.

– Это ты хорошо придумала, что решила сюда заглянуть, – я изо всех сил разыгрывал изголодавшегося без женской ласки самца. – Нам, инквизиторам, так порой холодно! Только когда спалишь кого-нибудь, и можно погреться у костра. А тут еще и запах жареного мяса…

– Пус-сти!

– Нет! Я еще тобой не насладился! А ну-ка, крошка, раздвигай ножки. Нет ножек? – я пошарил по ее телу ниже пояса. – Ну, это мы сейчас исправим. И как это я удачно нож с кухни прихватил? Для разделки туш самое оно! И наточенный…

Лезвие блеснуло в темноте. Для сбитой с толку ламии это было слишком. Едва его кончик коснулся чешуйчатого тела, как она извернулась, стряхивая с себя «подлого насильника» и ринулась спасаться за порог.

– Куда ты, милая? – я устремился следом. – Мы же только начали…

Но ее и след простыл. Жаль. Говорят, змеиное мясо на вкус напоминает курятину… Да шучу я, шучу!

Глава 18

На третий день пути человеческое жилье осталось позади. В смысле, остались позади привычные селения с пашнями и погостами. Первая встреченная в лесу деревенька была окружена тыном и подступающими к самой стене зарослями, а до возделанного участка – тоже обнесенного оградой от копытных – было не меньше полуверсты. Люди тут жили подсечным земледелием – вырубали часть леса, выжигая потом поваленные стволы, и несколько лет пахали и сеяли на одном месте, пока почва не истощалась. Первые два-три года там сеяли хлеб, потом – овощи, репу, морковь, капусту. На пятый-шестой год пашню забрасывали, позволяли там расти сорным травам и пускали пастись скотину. А сами вычищали следующий участок, чтобы лет через пять все повторить сначала. Если же вокруг весь лес оказывался таким образом вырублен, селение либо приспосабливалось к новой жизни, либо в полном составе переселялось дальше в чащу леса. Обычно такое случалось лет через двадцать, двадцать пять.

Так бывало в других местах, но только не здесь. Слишком много земель на востоке Гнезненского воеводства были заболоченными, чтобы люди могли так запросто переселяться с места на место. За двадцать лет земля успевала отдохнуть, и ее расчищали вторично.

В первом же селении Брашко задержался на сутки с небольшим. Я, карауливший его снаружи, уже решил идти и выручать парня, когда он выбрался из-за тына сам. И показался мне настолько задумчивым, что проехал в десяти шагах от затаившегося меня, что не заметил не только отводящего глаза человека, но и его лошади. Отъехал саженей на сто, сел на какое-то бревнышко, быстро нацарапал донесение и, привязав записку к лапке почтового голубя, выпустил птицу. Наверняка, рассказал о том, что ему поведали в селении. Эх, как бы узнать?

Лес вокруг стоял густой, нехоженый, заросший так, что о дорогах можно было только мечтать. Ни о какой скачке и погоне речи не шло – кони передвигались только шагом. Брашко время от времени делал зарубки на стволах – вырезал небольшие стрелочки и иногда подле них один-два знака, мол, сверну направо или поеду прямо. Я, двигаясь за ним по пятам, порой добавлял кое-что от себя в надежде, что те, кто прочтет потом эти знаки, лучше поймут, что случилось.

Мы со студентом держались близко друг от друга – иначе в такой чаще легко потеряться. Несмотря на то, что Брашко был внимателен, обо мне он пока не подозревал – глаза легко отводить как раз тому, кто не подозревает о том, что за ним следят.

…А вот я что-то такое чувствовал! Разорви меня упырь, если ошибаюсь. Но чей-то пристальный взгляд ощущался затылком, спиной, копчиком – а стоило оглянуться, и наваждение пропадало. Может, это все здешние леса шутки шутят? Вот не догадался поинтересоваться у Богны, как тут с нечистью обстоят дела. Близость болот давала о себе знать, так не следят ли их обитатели за двумя чужаками? Может, Брашко тоже давно сообразил, что за ним наблюдают посторонние? Может, он и меня уже учуял, потому так старательно стрелочки и режет на коре деревьев? Тогда почему никак не выдает, что давно разгадал мой секрет? Тоже не уверен, что за ним наблюдает человек? Эх, и знак подать нельзя…

Ближе к вечеру тропа вывела на небольшую поляну, вернее, прогалину меж деревьями, где в низинке среди зарослей блестел глаз лесного озерка. Бывают такие маленькие озера, едва ли не шире пары локтей в поперечнике. Их называют глазами бога. И обычно это все, что остается от озера покрупнее, только заросшего сверху болотной растительностью. Этот зеленый ковер такой густой и плотный, что по нему можно верхом проехать, а на кочках растут деревья и кусты. Получается редколесье. Мерить глубину подобных озер не советую.

Шагах в двадцати от этого озерка рядышком, группой, стояли четыре дерева, в кронах которых виднелось что-то темное. Понадобилось несколько минут, чтобы понять, что это – избушка, устроенная на высоте в полтора человеческих роста. Четыре дерева срубили на одинаковой высоте, там на них, как на четырех ножках, поставили домик. Через какое-то время опиленные стволы обзавелись порослью молодых побегов, которые со всех сторон окутали домик так густо, что даже дверь нельзя рассмотреть.

Сумерки в лесу наступали быстро. Ехать куда-то еще не хотелось.

Напоив коня, Брашко пустил его на длинный повод пастись, а сам наломал сушняка и запалил небольшой костерок, приготовившись варить кулеш. Я, не имевший возможности разжечь костер, чтобы не выдать себя, вынужден был довольствоваться сухомяткой – хлебом, луком и собранными по дороге съедобными травами. Весной таковых еще было мало, разве что на опушках торчали тут и там мясистые стебли свербигуза да последние перышки гусиного лука. Эх, хорошо бы найти птичье гнездо! Скажем, куропатки, фазана или тетерева. А то у меня хлеба осталось всего на два раза. Хотя…

Взгляд упал на домик меж деревьев. А что, если это – кладовочка? Насколько помню, иногда в таких вот заимках хранятся запасы муки, вяленого мяса, орехов и сушеных грибов специально для заплутавших путников. Да даже если это всего-навсего склад пушнины – не верю, что там не найдется съестного – просто так, на всякий случай.

Решено. Ждем, когда Брашко задремлет – и лезем на разведку.

Ждать пришлось недолго – уже через полчаса после того, как кулеш был доеден, студент завалился спать. И сразу допустил ошибку, ибо, очертив защитный круг, не озаботился хотя бы перевязать коня на короткий повод. Его мерин продолжал пастись, как ни в чем не бывало. А ведь лошади достаточно сделать хотя бы один шаг, чтобы нарушить защиту! Бывалые путешественники обычно привязывают сытых лошадей внутри круга. Но да ничего. Вперед наука.

Крадучись, то и дело косясь на мирно спящего студента, добрался до домика на ножках. Прислушался, сосредоточившись на своих ощущениях. Нет, никого живого там нет. Мертвечиной – да, несет. Надеюсь, там не упырь? Сейчас узнаем.

Взяв нож в зубы и скрутив из рясы-потника что-то вроде жгута для опоры, осторожно полез по стволу. Да, вот тут и пригодились многочисленные тренировки, которым всех учеников подвергали в монастыре. Казалось бы, зачем инквизитору умение лазить, бегать, прыгать, кувыркаться? А вот пригодилось, несмотря на то, что ствол был ровным, без неровностей.