Элемента.L (СИ) - Лабрус Елена. Страница 19

- Пап, я ж ее не уборщицей зову!

- Экономка - звучит солиднее, а она у нас уже дама серьезная, - ответил отец.

- Кстати, на счет гигиеничности тапочек, я тебе как доктор доктору скажу, - обратился Арсений к Дэну, - эта серьезная дама, мало того, что сама их шьет из старых вещей. Это, чтобы отец не упрекнул ее ненароком в расточительстве, - прикрывшись от отца рукой, как бы по секрету поведал ему Арсений, - так она их после каждого посетителя еще и отправляет в стирку. А он просто никак не хочет смириться с тем, что она его победила, - показал он пальцем на спину отца.

На что Альберт Борисович повернулся и показал сыну язык.

В гостиной горел только "нижний свет", как принято здесь было называть многочисленные торшеры, бра и подсветку картин. От этого огромная комната казалась меньше, уютнее и загадочнее. Через нее можно было пройти во все остальные помещения дома, но коридоры были так искусно скрыты, что ни за что не подумаешь, что эта комната настолько проходная. В центре строгим квадратом стояла диванная группа, по центру квадрата где-то в вышине висела массивная люстра, которая называлась "верхним светом".  Ее включали только когда устраивались приемы или другие "пафосные вечеринки", как называл их Арсении. С той стороны, что сейчас пришли гости к диванной группе вели три ступеньки вниз, которые шли по всей ширине комнаты, превращаясь к краям в пологие спуски. С обратной стороны точно такие же три ступеньки вели к столовой. Огромное окно с эркером по левую руку было сейчас плотно зашторено, но Дэн знал, что оно смотрит на запад. И каждый вечер в это окно заглядывает уходящее за горизонт солнце. И лучше всего закат был виден Анне Алексеевне Гард-Иконниковой, изображенной на портрете, висящем на противоположной от окна стене. Портрет своей покойной жены в полный рост нарисовал сам Альберт Иконников, к сожалению, уже после ее смерти. К сожалению, потому что первым желанием Арсения, только что овладевшего новыми способностями, было пойти к маме. Но и этот портрет, и все остальные многочисленные картины в этом зале были непроходными. Как отшучивался обычно его отец: "В этой комнате и так слишком много мест, куда можно благополучно слинять".

Мать Арсения была женщиной удивительной неземной красоты даже по меркам алисангов, отличающихся, по мнению людей, редкостным совершенством - темноволосая, как все венеты, с тонкими чертами лица, высокими скулами и мягким, словно бархатным взглядом зеленых глаз. На картине она стояла в пол оборота, и смотрела чуть вверх - точно на закатное солнце в окне напротив, и улыбалась чему-то своему. И столько в ее улыбке было теплоты, надежды и веры, что казалось, она верит в этот закат, а когда его не было, верит в то, что он будет. А когда закрывали шторы, казалось, она верит, что завтра шторы откроют, и она снова увидит закат. Закат был ее любимым временем дня. Когда Арсению было лет десять, он так хотел, чтобы этим взглядом безоговорочной веры мама посмотрела на него, что попросил рабочих, обновлявших фасад, поставить лестницу внутри зала возле окна. В высоту она встала до самого потолка. Но сколько бы, ни поднимался по ней Арсений, женщина с портрета всегда смотрела выше него и верила в карниз, на котором висели гардины, потом в стену и наконец, в лепнину на потолке. Арсений наклонился вперед, пытаясь дотянуться головой до лепнины, потерял равновесие и упал. По счастливой случайности, он сломал не шею, а всего лишь ногу. Чтобы Арсению не пришлось рассказывать отцу правду, всю вину взяла на себя Антонина Михайловна, которая лишь пару месяцев как пришла работать в этот дом. Она сказала, что решила смахнуть с потолка паутину, потому и попросила сюда поставить эту лестницу ненадолго. И никто кроме нее и теперь Дэна не знал, зачем понадобилась Арсению эта лестница. Арсений не боялся, что отец его накажет, он боялся, что правда разобьет ему сердце, и он уберет этот портрет.

Не останавливаясь, хозяин шел в столовую.

- Пап, мы не будем есть, - остановил его Семен.

- Говори за себя, - ответил ему Дэн.

Остановившийся было Альберт Борисович, улыбнулся, махнул Дэну рукой, приглашая его за собой, и пошел через столовую прямиком на кухню.

Дэн рванул за ним, а Сеня, в недоумении пожав плечами, пошел направо от прохода в столовую - к своей комнате. Правда, до своей комнаты он не дошел, свернув к библиотеке.

Библиотека казалась небольшой. Убедительно казалась, потому что то, что изначально принималось за библиотеку, на деле оказывалась лишь ее прихожей, из которой шло еще несколько комнат по этому этажу и потайная дверь вниз. На нижнем этаже были специальные хранилища для особо старых, читай "особо ценных" книг, в которых поддерживались определенные температура и влажность. И Арсений хотел было спуститься именно туда. Ему определенно нужно было именно туда, но он вспомнил про злополучную "Рожь". Он выдохнул и оказался в темном помещении на другом конце города.

Дэн уже доедал изумительную ванильную панакоту, когда в кухне появился Арсений со скрученным в трубочку плакатом в руке. Повар отца, итальянец Маурицио, которого отец ласково звал Мао, был знатоком своего дела. Арсений стукнул неприлично довольного ужином Дэна по голове плакатом, потом вручил ему эту импровизированную дубинку и сел рядом за стол. Отец Арсения ничего не ел и, судя по позе, а он стоял, прислонившись спиной к массивной столешнице, даже не присел. Эта кухня была любимым местом Арсения в доме. Он никогда не ел в столовой, отделенной от кухни чем-то средним между стеной и перегородкой. Столовая была пустынной, холодной и как-то особенно подчеркивала одиночество, если приходилось присесть где-нибудь на одном из концов необъятного стола. В кухне было уютно и по-домашнему, даже когда здесь не колдовал всемогущий Мао. Даже когда, как сегодня, здесь не хлопотала, не пила травяной чай и не сидела в своем любимом кресле у окна Антонина Михайловна. Ее комната была сразу за кухней, непритязательная во всем скромная женщина выбрала ее сама. Аргументировала она свой выбор красивым видом из окна. И хоть вид из ее комнаты на раскинувшийся внизу парк и реку за ним действительно был потрясающим и точно таким же, как из окон кухни - большую часть свободного времени она всё равно проводила здесь. Небольшой обеденный стол, за которым по замыслу дизайнера должна была обедать прислуга, исправно служил хозяевам не только местом завтраков обедов и ужинов, но и письменным столом растущего Арсения, который частенько делал за ним уроки. Вот и сейчас они с Дэном сидели за этим столом. Доевший десерт гость развернул плакат. Раскинувшееся во всю ширину листа золотое поле. Без сюрпризов.

- Спасибо, брат! - приложив руку к груди в знак благодарности, кивнул он Арсению и снова одел сверху на бумажную трубочку резинку, чтобы она не раскручивалась.

- Чем вызван интерес к творчеству передвижников? - поинтересовался Альберт Борисович, ставя перед сыном креманку с панакотой, изящно украшенную свежей малиной и листиком мяты.

- А? Передвижников? Нет уж, спасибо! - ответил ему Дэн. - Интерес исключительно к Шишкину и исключительно к этой картине, - он искоса посмотрел на друга, который уже отправил в рот рукой ароматную ягоду. И продолжил немногословно:           - По работе нужна.

Альберт Борисович молча улыбнулся то ли на ответ Дэна, то ли глядя на измазавшегося сахарной пудрой сына и расспрашивать гостя не стал. Он вытянул из подставки салфетку и, положив ее перед Арсением, сказал:

- Если мои юные друзья не против, я вас, пожалуй, оставлю! Если понадоблюсь - я у себя в кабинете, - добавил он, обернувшись уже на выходе.

Друзья молча активно покивали в ответ. Когда его шаркающие шаги затихли, Арсений спросил:

- Ты вообще, как? Торопишься?

- До пятницы я совершенно свободен, - сказал заметно повеселевший после очередного ужина Дэн.

- Привидений боишься? - как бы невзначай спросил товарищ.