Элемента.L (СИ) - Лабрус Елена. Страница 31
- А парнишка наш где? - спросила она, - вроде я слышала, он на обход пошел. Чего ж мимо меня?
Дэн чуть вслух не извинился - к ней-то он умышленно не зашел.
- А меня вы помните, Евдокия Николаевна? - спросил Аркадий Виленович дружелюбно.
- Отчего же не помнить, помню, - ответила старушка.
На темной стене Экрана старушкиной памяти замелькали картинки.
Екатерина Петровна представляет ей Шейна. Шейн улыбается. Екатерина выходит.
- Меня зовут Аркадий Виленович.
Война. Среди напряженных лиц изможденных людей в гимнастерках выделяется одно. Улыбающийся светловолосый парень.
- Можно просто доктор Шейн.
Снова война. Полевой госпиталь. С руками по локоть в крови человек в белом халате над операционным столом. Взрыв. Тот же человек в крови и грязи в воронке от взрыва.
- Вы же не настоящий доктор!
Больница. Женщина в смирительной рубашке пристегнута ремнями к каталке.
- Да, я психолог.
Женщина вырывается. Шприц. Руки в резиновых перчатках. Инъекция.
- Мозгоправ?
Женщина дергается. Затихает.
- Нет, что вы! Мозгоправ - это психиатр, а я всего лишь ученый.
Кабинет. За столом человек в костюме. Показывает рукой на кожаный диван.
- Зачем же доктором зоветесь?
Дэн. Улыбается. Что-то говорит. Машет руками... Снова Дэн. В руках поднос с едой... Снова Дэн. Достает из кармана халата сигареты и зажигалку.
- Я доктор психологических наук. Работаю в Институт Старения Человека. И мне очень бы хотелось, если вы не возражаете, поговорить с Вами немного о вашей жизни.
Поле. Рожь. Сосны.
- Ну, отчего ж не поговорить. Давайте поговорим.
Снова кабинет. Человек в костюме в кресле. Смотреть на него неудобно, приходиться выворачивать шею.
- Вы родились в 1906 году, еще до Революции. Что-нибудь помните о своем детстве.
Кузов грузовика. Под брезентом среди разного хлама испуганные дети. Лай собаки.
- Помню, от чего ж не помнить. Помню дом у нас был большой, красивый. Маменьку помню. Видная была женщина, белолицая, румяная. Папеньку помню плохо.
Несколько пар рук, мужские и женские, помогают детям выбраться из-под брезента. Мужчина что несет ее на руках, аккуратно прижимая к себе, очень серьезен, лицо напряженное, но время от времени он поворачивается к ней и улыбается такой немного вымученной улыбкой, когда взрослые пытаются показать детям что все хорошо, но на самом деле все плохо.
- А чем занималась ваша семья?
- Да, известно, чем - мельницу держали. Рожь, овес, горох выращивали. Хлебопекарня у нас была своя.
Большая казенная комната. Одинаковые кровати. Холодно. Заходит женщина в одежде похожей на больничную с узелком в руке, говорит по-польский: - Пойдем, деточка! Твоя тетя приехала за тобой! Они идут длинным коридором. Одна из дверей открыта. Из зеркала на противоположной стене комнаты на нее внимательно смотрит коротко стриженая девочка лет девяти огромными испуганными светлыми глазами.
- Помню, крестьянские дети приходили к нам на поля работать. Взрослые рожь срезали серпами, а дети охапки эти носили. У кого охапки были больше, тому десять копеек платили, а у кого поменьше - восемь.
Женщина в казенной одежде тянет девочку за руку, передает ей узелок. Что-то говорит про то, что она теперь будет жить с родными людьми. Страшно, она хочет назад, но перечить не смеет.
- Еще помню, была у маменьки старая нянька Феклуша. Она еще маменьку мою нянчила, а потом и всех моих старших сестер и братьев, да и меня хотела. Только стала она к тому времени подслеповата да забывчива. Вот старшие дети над ней и смеялись. Ходит она, бывало, ищет меня по комнатам: Дусенька! Дусенька! А они палено в пеленки завернут и тянут ей. Вот, говорят, твоя Дуська!
Незнакомая худенькая женщина в коридоре бросается с объятиями. Узелок в руках мешает. Выходят на улицу. Женщина присев гладит её по щеке, заглядывает в глаза:
- Сарочка, милая!
На здании, из которого они вышли красная вывеска. Белыми буквами на ней написано "DOM DZIECKA". У женщины в руках фотография. Светловолосый парень улыбается.
- Так маменька плакала, когда мы уезжали. Мы уезжали, а Феклуша с нами ехать не могла. Слегла она. Я ей перед отъездом все сказки читала. Ей да детям крестьянским. А она мне на прощание "Катюшу" дала. "Мне она, говорит, уже ни к чему, а тебе дитятко пригодиться".
- Евдокия Николаевна, а «Катюша» — это что?
Крушение поезда. Станция Броневая. Вывеска от удара погнулась. Худенькая женщина мертва. Руки в крови.
Стоны, плач, крики, но звуков неслышно. Только видно, как кривиться в плаче рот сидящего на земле малыша. Доктор в белом кому-то машет рукой. Мужчина стоит на четвереньках, зажимая руками голову. Холодно. Пальто испачкалось. Валяется рядом. Надо бы его надеть. Руки не слушаются.
- Евдокия Николаевна?
- А? Катюша-то? Деньга такая. Сто рублей с изображением Екатерины второй.
Руки не слушаются. Одной пуговицы нет. Кровь на руках запеклась и не оттирается.
- Вы устали? Давайте, пожалуй, закончим на сегодня. Да и по запаху я чувствую обед скоро.
Рожь. Поле. Ласточки летают низко-низко. Тихо. Душно. Будет гроза.
- Евдокия Николаевна, Вы хорошо себя чувствуете? Давайте я сестру позову.
- Доктора Майера пригласите, - едва услышал Дэн безжизненный голос старушки.
Шейн помог старушке лечь. И, выскочив за дверь, побежал в конец коридора к комнате Дэна. Дэн выбежал, едва за Штейном закрылась дверь. Схватил в процедурной тонометр, ампулу аммиака и назад к бабке.
Бледная, с пустыми глазами, но в сознании, на появление Дэна она, казалось, не отреагировала.
- Евдокия Николаевна, как вы? - Дэн сел к ней на кровать, пощупал пульс, стал затягивать на дряблой руке манжету тонометра.
- Ишь, прибежал как миленький - с укором посмотрела на него старушка, - А чего ж на обходе не зашел?
- Я не успел просто. Разве я мог не зайти! - как можно веселее сказал он, - Вы ж моя любимая пациентка!
Старушка улыбнулась и промолчала.
- Давление в норме, - сообщил доктор показания прибора,- Чем это Вас доктор Шейн так расстроил? - спросил он как можно естественнее и стал снимать манжету.
- Виленович-то? Да он тут ни при чём, - махнула она освобожденной рукой.
И Дэн заметил, как в морщинках у ее глаз блеснули слезы.
Зашел Шейн, поинтересовался все ли в порядке. На что Дэн кивнул. Шейн подошел к кровати, погладил морщинистую руку в старческих пятнах.
- Я собираюсь пройтись до местного магазина,- сообщил он заговорчески, - Предлагаю устроить праздник! Я видел, там у вас продают Клюковку на коньячке. Для поднятия жизненного тонуса по пять капель? Отменная вещь! Вы как, Евдокия Николаевна?