Раминар (СИ) - Левская Яна. Страница 16

   - Иэх! - расстроено выдохнул Олаф и нагнулся, спрятавшись за стойкой. Через две секунды на свет божий показалась плетеная корзина, накрытая платком, и весьма тяжеленькая на вид. - Держи. Отнесешь доброму булошнику, шо был у нас на осеннее равноденствие. Он ужо давно просил...

   - Чего? Твоей знаменитой наливки?

   Под платком хорошо угадывалось горлышко бутылки.

   - И не токо ее.... Чего глаза хитро забегали? Хорош на своего Териха коситься! Совсем стыд потерял.

   - Папа, он ТериФ. Будет тебе кричать. Не трону я наливку, не-тро-ну. Ладно те, ну!

   Старик только хмыкнул, мол знаю тебя, прохвоста, а Эри уже шагал, мыча песенку, к черному ходу.

   - Все равно - ТериХ. Это ж хоть можно вымолвить, а то... Дамтан*?

   На том самом месте, где только что был сын, стояла высокая женщина с котомкой и луком за спиной - откуда только взялась! Олаф даже вздрогнул: не успел голову повернуть, а тут - прямо перед носом. Как бы вам такое понравилось, а?

   На обращение гостья ответила не сразу, еще некоторое время взгляд ее был направлен в сторону хлопнувшей двери черного входа.

   - Вы ищете?..

   - Да, я ищу, - перебили трактирщика.

   Молчание.

   Мужчина прокашлялся - н-да, всякие люди приходили к его порогу - и спросил то, что спросил бы любой на его месте:

   - Так шо ж вы ищете?

   - Свободную комнату дня на три-четыре, - словно очнувшись от неких занимавших все ее внимание дум, незнакомка вдруг дружелюбно и широко заулыбалась - будто вспомнила внезапно, что надо улыбаться, если хочешь расположить к себе человека. Губы растянулись, открыв верхний ряд белых и ровных зубов.

   "А она не сельская девка и не бродяжка, хоч и выглядит так... хм... непрытижательно". Женщина поправила черный платок на плечах и расслабила шнуровку на кожаном тертом плаще, плотно облегавшем ее девичий стан. Олаф перевел взгляд на седые пряди в косматой черной шевелюре гостьи и снова на тонкую талию и высокую грудь. "А, может, жениться второй раз?"

   - Комната на втором этажу вас устроит? - непослушные глаза все косили не туда, куда надо было.

   - У меня еще с собой вещи. Во дворе телега. Найдете для нее место?

   Мужчина кивнул, доставая с полки нужный ключ.

   Вечер дышал пыльной усталостью притихших улиц. Слабый свет окон едва освещал стены соседних домов. Ветер колыхал растянутые под стрехами крыш веревки с бубенцами, от чего воздух наполнен был нежным перезвоном, слышались музыка и голоса. Изредка раздавался шум шагов - проходили невидимые в темноте люди. Олаф курил трубку, сидя на ступенях крыльца, медленно поднимались к крыше завитки дыма. Лицо старика осунулось от усталости, брови были угрюмо сдвинуты. "Хде этот неблагодарный ребенок? С кем он там таскается кажную ночь до самых петухов?.. Териф?.. А хто ж еще! Два сапога!.. Эх..." Отец встал, вытряхнул из трубки пепел с остатками табака и медленно вошел в дом. Стукнула и затворилась дверь.

   Вдова проводила глазами Олафа и вновь уставилась в темноту ночи. Время не имеет значения. Важны только мысли, цель и ожидание. Вдалеке послышался шорох: песок и камни скрипели под подошвами ботинок. Через  полминуты из-за угла вышел юноша - сын трактирщика. Шеа проследила  взглядом, как он бодро взлетел по ступеням и вошел в дом. К горлу подступила тошнотворная волна. Вдова сглотнула, закрывая глаза. "Не может быть.... Хотя, почему бы и нет?"

   Эрикир не мог заснуть. Необъяснимое тревожное возбуждение разлилось дрожью и слабостью по членам. Он крутился с боку на бок, но ни в одном положении не мог пролежать дольше трех минут.

   "До рассвета осталось, наверное, всего пару часов", - всплыла раздражающая мысль.

   Скрипнула, отвечая на движение тела, кровать.

   Мимо окна порхнула птица - шелестнули крылья.

   Эрикир встрепенулся и сел, тотчас нащупав ногами тапки. В горле застрял ком, и какое-то неприятное ощущение заколобродило в груди. Будто заскреблись внутри полузабытые воспоминания. Юноша мотнул головой, встряхнулся. Отделаться от витавшей на грани сознания отвратительной мысли не получилось. От пола тянуло холодом, и коготки озноба впивались в позвоночник. Эри невольно передернул плечами.

   - Да что эт такое, а? - с досадой потянув на себя одеяло, он подумал о том, чтобы зажечь свет, как вдруг замер и, холодея, вслушался в ставшую вязкой, почти осязаемой тишину.

   Он понял, что не так, поймал за хвост все ускользавшую от него тревожную мысль.

   Он не один в комнате.

   И тут Эри увидел: на столе, куда он как раз тянул руку, чтобы взять лежавшую там в кожаном чехле цержу*, сидела птица. Рябая сова. Сидела тихо, не двигаясь, не вздрагивая ни единым перышком. Можно было принять ее за статуэтку, если бы не живые круглые глаза, внимательно и вполне осмысленно разглядывавшие Эрикира. Эти глаза напоминали два агата с зелёным свечением в глубине. Ничего подобного юноша никогда не  переживал. Он был объят липкой густой тишиной, спрятан от привычного для него мира. Здесь не было ничего: ни ночи, ни комнаты, ни времени. Только тело приятно покалывало изнутри неведомое ощущение: не угрожающее, не ободряющее. Отдаленно знакомое.... И сова больше не казалась совой - скорее человеком - таким умным и проницательным был ее взгляд: удивленным, любопытным, узнающим и... и не сулящим ничего хорошего. Состояние наблюдения принимало другой характер...

   Она сейчас бросится", - проплыла вдалеке безразличная сонная мысль, но замороченное сознание наотрез отказывалось воспринимать её смысл. Сова распахнула крылья, отталкиваясь лапами от стола. Эрикир готов был поспорить, что в полете тело ее начало изменяться, превращаясь во что-то иное...

   И вдруг все пропало. Неожиданно яркое сияние разорвало темноту, а с ней исчезла, будто хлопнула, чуждая мертвая тишина. Глаза медленно привыкали к свету, оказавшемуся всего-навсего огоньком безбожно коптящей масляной лампы в руках вошедшего в комнату человека. Наваждение прошло, но остались воспоминания о нём, залегли в глубинах сознания.

   Олаф поставил лампу на стол.

   - Не спишь?

   Эрикир мотнул головой.

   - Все хорошо?

   - К... кошмар приснился.

   Постепенно приходя в себя, юноша уже не был уверен, видел ли он сову в своей комнате и тянулся ли минуту назад за цержей. Может, просто померещилось? Ведь в жизни такого не бывает.... Перед глазами мелькнула картина: тело птицы, вытягивающееся в полете, перья, осыпаясь, взметнувшиеся облаком позади неё.

   - Ясно. А я вот тоже... Все ворочался, да... ворочался. А потом подумал: дай, шо ли, к сыну загляну, - старик вздохнул и присел на кровать.

   Какое-то время оба молчали, следя за язычком огня, порхавшим над чашей лампы, и обоим было не до сна - каждого  одолевали мысли, одна не лучше другой. Угнетала и давила тишина. Хотелось то ли застонать, то ли заплакать.

   "Ну и тоска зеленая в крапинку", - Олаф открыл рот, решив бросить в эту тишину, как камень в воду, что-нибудь ободряющее. Но вместо удалой прибаутки у него вырвались совсем другие слова:

   - Мне не хватает твоей мамки, Эри. Я, верно, старею. Эти пустые вечера, када ты пропадаешь с друзьями... Еще седня утром я б и не подумал, шо буду говорить тебе это все... Я стал бояться одиночества и... и смерти, Эри. Не своей - вашей. Твоей и Лурга с Кританом. Я не вынесу еще одной..., - Олаф сокрушенно покачал головой, сам поражаясь тому, что сказал. И что теперь должен был делать сын, как он мог отреагировать на эту появившуюся, откуда ни возьми, тираду о смертях и потерях?

   Но самому Эрикиру страхи и тревоги отца не казались в эти мгновения беспричинными. А дело все было в том, что в темноте под столом еле виднелись птичьи перья, и юноша точно знал, что они не менее реальны, чем любой предмет в этой комнате, что они не развеются к утру подобно сонному мороку. Они были на самом деле.