Тайфун Дубровского (СИ) - Мелоди Ева. Страница 23

— Маша! — рявкает через какое-то время мой хозяин, вернув в моем сознании на место прозвище «леший». — Мне не нужна сомнамбула. Можно хоть немного эмоций?

Начинаю в ответ кривляться перед зеркалом… В общем, мы в этот день не находим удовольствия в обществе друг друга. Все время, что бы ни происходило — висит напряжение. Тяжелое, вязкое… Наконец мне подбирают вечернее платье, очень красивое, благородного персикового цвета. Обычно я избегаю пастельных тонов… В одежде люблю яркие краски. Но тут нет сил спорить… Да и свадьба же. Может какой-то дресс-код…

Работницы бутика, где мы вот уже час выбираем одежду, к слову сказать, ничем не напоминают хамок из «Красотки», которых я вспомнила поначалу. Предлагают примерить еще одно платье, а потом и еще. Отказать неловко и я послушно напяливаю на себя то одно, то другое… Правда поглядывают на меня девушки с огромным интересом, прямо пожирают глазами. Но потом вспоминаю что на мне униформа и понимаю их любопытство. Это и правда нетипично — барин выбирает одежду для своей прислуги. Вечернюю! Роскошную. Это и правда очень необычно, если не сказать эксцентрично…

Хоть слова о свадьбе брата Дубровский произнес весьма правдоподобно, до конца я не могу поверить, что он решил меня взять в сопровождающие на светское мероприятие… Где будет его мать… наверняка же будет, раз сын женится. А вдруг там будет и бывшая, та, которая разбила ему сердце? Эта, невесть откуда взявшаяся мысль, вызывает чувство горечи. Может именно от своей Изабеллы Дубровский ищет во мне защиту? Стоит подумать об этом, сразу портится настроение.

А еще вспоминаю, что он сказал «часов». Через несколько часов свадьба… полетим…

Неужели в Европу? Анна Львовна что-то говорила о Лондоне. Я никогда не была за границей и все происходящее — чрезвычайно волнительно.

Рассматриваю свое отражение — а мне идет персиковый цвет… Красиво оттеняет кожу… И тут ловлю взгляд Дубровского, отраженный в зеркале. Внимательный и жадный, почему-то именно это слово приходит в голову и у меня подкашиваются колени. Какое-то время мы не отпускаем друг друга, держим взглядами, время как будто замерло. А потом первая отворачиваюсь, начинаю что-то лепетать продавщицам.

С этого момента между нами виснет неловкость — мне больше не хочется ни говорить, ни расспрашивать. Словно между нами натянута струна, и от любого движения она может порваться…

Поэтому молчу, хоть и не понимаю, почему помимо купленного платья в руках у Дубровского еще куча пакетов. Да, я мерила и футболки, и джинсы, бутичок оказался щедр на мой размер, но цены конечно… меня пугали. Не хочется думать, что Владимир мне все это купил… и главное, с какой целью это сделал?

Покорно следую за хозяином к машине. Я почему-то думала, что мы вернемся домой… Но оказываемся на небольшом частном аэродроме. Неужели про «пару часов» он не преувеличил?

— Что это значит? — восклицаю, увидев самолет.

— Что мы полетим к моему брату, в предместье Лондона, — спокойно отвечает Дубровский.

— А вы… а ты… ты хоть спросил меня, может я летать боюсь!

— Ты боишься?

— Не знаю! Никогда не летала!

— Хорошо, Маша. Не бойся, спокойно, я с тобой.

И это должно меня утешить? Нет, ну точно остолоп!

Мне дико страшно, когда поднимаемся на борт. Но не оттого что боюсь полета. Меня оглушает столь долгая близость с отшельником. Раньше мы оставались наедине друг с другом максимум час… когда я приходила в гостиную к нему, приносила лекарства, а он просил побыть с ним, поддержать разговор. Я очень дорожила этими минутами, хоть иногда мы подкалывали друг друга, а иногда спорили…

Дубровский всегда вызывает во мне бурю самых разных эмоций… среди которых выделяется одна, особенно сильная. Это влюбленность. Я влюбилась в отшельника, и признаваться в этом страшно. Потому что все безнадежно. Скоро закончится мой отпуск, моя вынужденная работа… Да и не относятся аристократы серьезно к прислуге… даже в наше время. Кое какие вещи не поменяются никогда, и разница в социальном положении — одна из таких вещей.

Я могу сколько угодно дерзить своему лешему, играть в браваду, делать вид что мне все равно… Но в душе понимаю, что вернусь домой глубоко раненой, разбитой. И еще буду долго пытаться забыть чувство, которое Владимир Дубровский всколыхнул во мне.

Но, как только начинаю подниматься по трапу самолета, меня захлестывает паника. Как это вообще — вот так с бухты-барахты лететь на самолете, да еще и в другую страну? Даже не спросив моего мнения! Фактически приказав, поставив перед фактом!

— Как же так… а паспорт? — начинаю лепетать пискляво-дрожащим голосом. — Мы же не в соседнюю деревню летим… это, наверное, незаконно… Я не могу, правда! Отвезите меня домой!

Никакая я не Красотка, а это не кино. В жизни все может обернуться крупными неприятностями. Сейчас это лишь прихоть богатого мужчины… не хочу быть прихотью и не позволю так с собой обращаться.

— Маша, успокойся. Я обо всем позаботился. — твердо произносит Дубровский. — Пожалуйста, давай без истерик.

— Что значит «позаботился»? — спрашиваю дрожащим голосом.

— У тебя теперь есть и паспорт, и виза.

— То есть это было запланировано давно? — паника захлестывает все сильнее.

— Нет… — смущается отшельник. — Только на днях…

— И сделали документы? Втайне? Так быстро? Как это возможно?

— У меня есть связи, — нехотя признается Дубровский. — Вот твой паспорт и виза. — Протягивает мне.

— Мне они не нужны!

— Но мне нужно… очень нужна твоя помощь, — тихо признается Владимир. А я, дура, таю. От всего-то пары слов растекаюсь лужицей у его ног… И ненавижу себя за это.

— Я не понимаю. — Выдавливаю из себя.

— И не надо… просто будь рядом.

Такая бесхитростная, искренняя просьба. А вдруг, это правда настолько важно для него? А для меня? Прислушиваюсь к себе и понимаю, что больше всего на свете хочу именно этого. Быть рядом. Пусть на эту поездку. Или на лето. Не могу отказаться от возможности быть с ним… Хоть это и дурость полная.

Я так глубоко ушла в переживание, и попытку усмирить растущие чувства, что даже не заметила, как самолет взлетел. Точно также я никак не впечатлилась роскошным убранством частного самолета — ведь стоимость подобной вещи просто запредельная! Я, наверное, и цифр-то таких не знаю… Удобные мягкие кресла, даже спальня есть (ее показал мне Дубровский, предложив прилечь, но я отказалась). Уселась в кресло возле окна и невидящим взглядом уставилась в иллюминатор.

Потом и вовсе прикрыла глаза, притворившись спящей. Дубровский меня тоже не дергал, словно почувствовав мое настроение. Я задремала, пока мой спутник не разбудил меня, осторожно тронув за плечо…

— Маша, просыпайся, скоро посадка.

Нехотя открываю глаза. И почему мне все еще сном происходящее кажется? Может потому, что одет Дубровский непривычно?

Никак не могу понять, сон или явь…

Я смущена, дезориентирована… Мой леший превратился в денди… Изысканного, сногсшибательного.

— Мы сразу едем на свадьбу, так что переодеться придется здесь. Но не волнуйся, я отвернусь, — хитро прищуривается, сказав это, и я понимаю, что он надо мной прикалывается. — Ты можешь зайти в спальню.

Выхожу из салона на дрожащих конечностях. Я видела Дубровского разным. Нечесаным бородатым лешим, в шортах и гавайской рубашке возле бассейна, в джинсах, облегающих его бедра… Но я никогда не видела его в элегантном костюме…

Это стало последней каплей, разбившей мое бедное глупое сердечко. Он невероятно хорош, красив, как Бог. Как я смела когда-то назвать его лешим? Такое могла выкинуть только полная идиотка, а я такая и есть. (3122)

Выхожу в платье, смущаясь — прическа мне не особенно удалась, кое как собрала некоторые пряди в свободный греческий узел, остальные оставила свободно рассыпаться по спине.

Дубровский окидывает меня странным напряженным взглядом, и я пугаюсь, что сделала что-то не так. Он задерживает дыхание, я тоже, а потом наконец выдыхает: