Змей Горыныч (СИ) - Пациашвили Сергей Сергеевич. Страница 32

- Полагаешь, владыка, будут ещё покушения?

- Нет никаких сомнений в этом. Ты вот что, воевода, пристроил бы куда его, чтобы у него уж не было никакой возможности причинить вреда тысяцкому и церкви. Я хотел, было, миссионером его куда отправить, так ведь может вернуться.

- А ты хочешь, владыка, чтобы он не вернулся? Что ж, такое можно устроить. Отдам его к богатырям на самую опасную заставу. Там он долго не протянет.

- О Боже, Вольга, я не просил губить его.

- А что же тогда?

- Думай сам, но я не хочу об этом ничего знать. Как ты решишь, так и будет правильно.

- Понимаю, - призадумался Вольга, - думаю, ратное дело пойдёт ему на пользу и отобьёт желание нападать на тысяцких.

И вскоре Ратмир был отдан в сотню Олега Медведя. Он непременно должен был стать богатырям и не должен быть возвращаться в Новгород. Таков был замысел Вольги. Но от сотни Олега почти никого не осталось. Те, кто выжили, почти все как один стали упырями. Со Змеиной Заставы многие просто убегали, спасаясь от жестокости новых правителей. И всё же, многих здесь удерживали силой. Несмотря на это, однажды появились двое путников, которые не бежали с заставы, а вернулись на неё. Они вошли через задние ворота, один из них был совсем молод, другой был уже старик, и, тем не менее, первый шёл свободно, второй был связан. Так они дошли до самой центральной площади. Никто не остановил их, хоть десятки глаз и преследовали их на их пути, и многие вооружённые воины следовали за ними по пятам. Но вот появился и сам воевода. Такой же огромный и рыжебородый, с мечом в руке, в перепачканной кровью кольчуге.

- Монашек, - гаркнул он, - вернулся, сукин сын?

Ратмир обернулся, внешне он был спокоен и невозмутим, чего ещё никто не видел в его лице.

- Я привёл к вам волхва, - произнёс он, - он бежал с этой заставы.

- Хм, волхв, это хорошо. Позову Госту, чтобы не медлил, и тут же прикончил эту собаку. Но ты же не думаешь, мальчик, что это спасёт тебя от наказания за твоё позорное бегство? Куда ты хотел уйти, в Новгород? Думал, Вольга станет тебя слушать? Ха-ха. За волхва, конечно, благодарствую, но будь добр, положи и свою юную головку на пенёк, не сочти уж за труд. Госта сделает своё дело быстро. Ты давно должен был уже сдохнуть, но всё ещё живёшь, нарушая этим все законы жизнь.

- Жизнь гораздо многообразнее, чем ты её видишь, - отвечал ему Ратмир, - помимо зла в ней и есть и добро. Но прежде, чем покончишь со мной, скажи, как вам это удалось? Вы так похожи на людей, что даже сейчас, зная, что ты вурдалак, я никак не могу найти в тебе признаков этой заразы.

- Да, христиане всегда так близоруки, - хрипло захохотал Гарольд, - они бы никогда не заметили упыря, даже будь он их богатырём. А знаешь, в чём секрет? Я – христианин. Да, даже оставаясь упырём, я оставался верен Христу, и вера наша не запрещает мне этого. Мой вождь научил меня сохранять человеческий облик и не боятся солнца, научил, как сохранять свой разум. Так скажи мне, чем же я отличаюсь от того прежнего Гарольда, которым я был раньше? Чем я отличаюсь от Филиппа или Айрата?Я такой же, как они, и они сами это признали, даже когда я уже пил кровь, даже когда я казнил Айрата. Даже тогда Филипп признал, что я прав. Да, я грешен, но я умею раскаиваться. Я остаюсь богатырём, и мне проститься даже то, что я вурдалак. Так что, если думал, что обличил меня в чём-то мальчик, то ты очень ошибаешься. Я ничем не изменил себе и своей вере. Я лишь продлил свой век, научился обманывать смерть за счёт других. Но разве милосердный Бог не простит меня за это? А если и не простит, если мне всё равно гореть в аду, то, чёрт побери, разве быть вурдалаком – это не спасение. Нет, ты не подумай, я верю в спасение своей души, я должен в это верить, но всегда нужно допускать, а вдруг как раз моя душонка и не будет прощена. Хоть я и сражался, умирал и убивал за Христа. Но вдруг окажется, что даже моё богатырство не искупило моих грехов. В таком случае у меня будет ещё один шанс доказать Богу, что я заслуживаю спасение. Именно поэтому я вурдалак. А ты, проклятый святоша, надеялся, что я покаюсь перед тобой? О, я умею каяться, и в нужный момент сделаю это, хоть перед Вольгой, хоть перед архиепископом, и буду прощён. Да, в этом не сомневайся. И прощённым я приеду в Новгород, и прощённым я покажу людям, что можно обмануть нашу жалкую судьбу, нашу жалкую жизнь, столь короткую, что мы не успеваем искупить и половину моих грехов. И люди примут мою веру, станут упырями, пойдут за мной, и всё равно останутся христианами. И никто во век нас не распознает, поскольку мы и есть истинные христиане.

- Гарольд – ты чудовище, - бросил ему Ратмир.

- О да, - усмехнулся лишь скандинав, - но даже это будет мне прощено, поскольку, покуда я не буду прощён, я буду грешить, буду пить кровь, и ничто меня не остановит. Ничто и никто. Других остановит естественная смерть, и потому Бог не идёт с такими грешниками на сделку, они всё равно однажды попадают в его власть. Но я – другое дело. Я не оставлю Богу выбора. Либо он простит меня, либо я буду уничтожать род человеческий, пока не изничтожу его весь. Ведь я бессмертен.

- Вурдалаки не бессмертны, - проговорил Ратмир не своим голосом, похожим больше на рык. Глаза его вдруг позеленели. Гарольд в недоумении отшатнулся назад. Что за фокусы? Ратмир чувствовал во всём своём теле страшный, невероятный жар, как в прежние времена в кошмарных сновидениях, но теперь он не пытался остановить этот жар, не сдерживал его, а наоборот усиливал по собственной воли, рискуя сгореть изнутри. И от он богатырь действительно стал гореть изнутри, он чувствовал страшную боль, но не останавливало его. Он уже привык к боли, он познал боль и больше не страшился её. В ответ на пожар внутри, кожа Ратмир вдруг начала грубеть и покрывать чешуёй. Он стал невероятно отвратителен сам себе, настолько отвратителен, что из живота к горлу уже подкатила тошнота. Ратмир чувствовал, как из спины его вылезли две змеиные шеи, они шевелились и извивались в нём, как паразиты. В ужасе богатырь повалился на четвереньки от отрыгнул, но вместо рвоты изо рта его вырвался язык пламени, и не рот это уже был, а ужасная зубастая пасть.

- Дьявол меня подери, - в ужасе попятился Гарольд, - Талмат, Госта, Эдвард. Все сюда, зовите всех.

Змей Горыныч выпрямился и оглянулся. Шесть глаз теперь было у него, и шесть ушей позволяли слышать и видеть всё, что происходило вокруг. Никто не мог подобраться к нему сзади, чешуя его, чёрная сверху и белая снизу была прочней любой брони, а светлое, едва заметное свечение вокруг него было его чародейской аурой. Население заставы бросилось в рассыпную, принялось прятаться по избам. Лишь те, кто уже были обращены в упырей, стали стягиваться на площади. А их было пока ещё не больше сотни. Змей Горыныч был окружён, но тут он шаркнул когтистой лапой, то самой, в которой держал меч, и стал медленно отрываться от земли. Это был его первый полёт, ещё неуклюжий и неуверенный, Змея шатало в разные стороны, не было крыльев, чтобы уравновесить полёт. И всё же, он взмыл в воздух достаточно высоко, набрал полную грудь воздуха и выпустил струю пламени прямо на воеводу. В последнее мгновение словно из ниоткуда возник Талмат и закрыл щитом себя и Гарольда. Пламя попало на щит, но почти не задело тех, кто за ним, нанесло им лишь незначительные ожоги, которые тут же затянулись. Змей Горыныч тем временем уже испускал огонь изо всех своих трёх пастей во все стороны, и его пламя поджигало упырей, бывших некогда людьми, и, корчась от боли, они бросились в рассыпную, стали прятаться, кто куда. В этот момент Доброслав уже избавился от плохо завязанных верёвок и бросился бежать. Никто не преградил ему путь, никто словно и заметил волхва. Все взгляды были устремлены на Змея Горыныча. В него бросали копья, в него пускали стрелы и камни, но всё было ему ни по чём. Змей же отвечал огнём и доставал врагом своим чародейским мечом. Он видел Талмата, видела Гарольда и Эдварда, но никак не находил глазами Госту, проливавшего благородную кровь. Ни один из шести глаз не увидел бесшумно ползущего по одной из соломенных крыш печенега с топором в руках. Лишь в последний момент он был обнаружен, но было уже поздно. Госта уже перепрыгнул на спину к Змею, обхватив крепкими ногами одну из его шей. Даже ретивый конь не мог бы сбросить с себя такого всадника, и как не извивался скользкий Змей, ему это тоже не удавалось. А тем временем Госта уже замахнулся своим топором и нанёс сильный удар по шее зверя. И чешуя Змея под всеобщее ликование окрасилась в красный цвет. Он был уязвим, его можно было ранить. Госта снова и снова наносил удары, пока змеиная плоть не поддалась, и огромная шея, обрубленная под собственным весом, ни рухнула на землю и тут же не исчезла. Змей зарычал от страшной боли, и рык его смешался с ликованием упырей.