Легенды осени - Гаррисон Джим. Страница 11

В Монтане Депрессия наступила на десять лет раньше. Хлебный рынок восточных равнин, разбухший на военных поставках, обрушился, чему способствовали два года жестокой засухи. Банки лопнули, мясной рынок за отсутствием солдатского голода переполнился. Декер оставил от стада одних лишь породистых герефордов, но доход хозяйству приносил только племенной жеребец, все тот же Артур Собачье Мясо, которого Декер случал с чистокровными кобылами. Потомки не обладали силой и плотностью четвертных, но великолепно работали отрезными лошадьми и прекрасно подходили для катанья – резвые, с красивыми мордами. Четверть мили тоже бегали отлично – Тристан и Декер выставляли их на скачках во время ярмарок в Монтане, Айдахо, Вашингтоне и Орегоне. На выигранные деньги Тристан купил отцу "паккард"-фаэтон, и Удар Ножа, в своем ожерелье из львиных зубов, водил его с достоинством и уважением. Приезжали люди из Сан-Антонио и Кингсвилла в Техасе, покупали лошадей по цене, на взгляд отца и Ножа, ни с чем не сообразной, – но Тристан умел на ней настоять.

Осенняя свадьба запомнилась, среди прочего, отсутствием Альфреда и Сюзанны. Сюзанну Тристан увидел только через четыре года, за чинным праздничным рождественским обедом. Альфред же время от времени наезжал, поскольку баллотировался здесь в сенат США – и благополучно победил на выборах благодаря сундукам и влиянию тестя. А в то Рождество только Вторая и Кошечка видели горе Сюзанны. Она все еще была бездетна, и, когда дети Тристана, Сэмюел Декер и Изабель Третья, гладили ее по золотым волосам в гостиной, она плакала.

Экономика в то время становилась все более шаткой, и по совету Артура Ладлоу постепенно вынул свой капитал из банка Хелины и, не придумав лучшего хранилища, спрятал золото под огромным камнем в камине Тристана. Тристан, с его обычной очаровательной самонадеянностью, настаивал, что ранчо должно самоокупаться. Он по-прежнему посылал Сюзанне и ее отцу официальные уведомления и деньги за пользование землей, которой они владели совместно.

Глава III

Снова рок настиг его (потому что о счастье много не расскажешь – счастье самодостаточно, безмятежное, убаюкивающее состояние, принятое с легким сердцем, но цепляющее ум), когда он со Второй и работниками погнал гурт кастрированных бычков на железнодорожную станцию. Это была приятная поездка, и почти старинный характер ее не портил удовольствия. Был октябрь, и фондовая биржа только что обвалилась. Тем не менее Тристан что-то выручил от продажи скота, и все они – Вторая, Тристан, Декер, получерный кри и норвежец, оставшийся от плотницкой бригады, решили отпраздновать окончание трудового жаркого лета. Они поели в самом лучшем месте, хорошо выпили и подивились богатству и нарядам соседней компании скотоводов – нарушителей сухого закона, нажившихся на контрабанде спиртного из Канады.

Завтра должен был приехать Удар Ножа на "паккарде", забрать домой Вторую с ее осенними покупками, и Тристан сказал предводителю контрабандистов, что возьмет у него десять ящиков виски для себя и для продажи соседям. Своим он сказал, что выручку они поделят, а те, опьянев от перспективы быстрых денег, заказали еще больше виски, в расчете на вьючных лошадей.

Странная это была процессия: они спускались цепочкой по узкому каньону к долине около Шото: впереди, увязая в грязи под октябрьским дождем, полз "паккард", чуть позади – лошади. У выхода из каньона, где дорога поворачивала на север, к Шото, путь им преградил "форд"-купе с двумя федеральными полицейскими. Согласно инструкции, они вяло постреляли в воздух. Процессия, все еще в хорошем настроении, остановилась. Полицейский сказал, что им стало известно о перевозке и Тристан должен сдать виски. Тристана они узнали, говорили извиняющимся тоном и сказали, что обвинение ему предъявят в Хелине, в ноябре, а виски они обязаны уничтожить. Тристан услышал вопль Ножа и отвернулся от полицейских. Он подошел к "паккарду", посмотрел на лицо шайенна, а потом на Вторую, сидевшую сзади с припасами и подарками. Она сидела как каменная, и пуля, срикошетившая от склона, аккуратно пробила ей лоб, сделав отверстие, похожее на красную монетку.

Тристан пришел в исступление, потянулся за несуществующим пистолетом и избил ошеломленных полицейских так, что один несколько месяцев провалялся на грани смерти. Он вынул тело Второй из машины и побежал с ним вниз по каньону Остальные двинулись следом, а он несколько километров нес ее под холодным дождем. Он нес ее тело и время от времени вопил на языке, которого никто в мире не слышал.

Через три дня к отцу в дом приехал начальник федеральной полиции и сказал, что Тристан должен отсидеть тридцать дней за проломленный череп полицейского. Ничтожность срока объяснялась огромным политическим влиянием Альфреда в Монтане. Вмешалась Кошечка: Изабель Третья пропала. Тристан проехал два десятка километров и нашел ее, в конце концов, совсем недалеко – в лесу около родника. Удар Ножа пел свою шайеннскую песню смерти, а она подпевала тонким голосом и так жалобно, что у Тристана остаток сердца разорвался пополам. Он поднял ее легонькое тело на седло и привез домой.

Старики в округе спорят до сих пор – алкоголь, тюрьма, или горе, или обыкновенная алчность сделали Тристана преступником; но это просто досужая болтовня, чтобы сдобрить пенсионерам выпивку, и интересно в ней только то, что даже сорок лет спустя Тристан владел умами людей – последний изгой, но не гангстер.

После того как он нашел Третью с индейцем у родника, он на несколько месяцев замолчал и разговаривал только с детьми. Он молчал в тюрьме и не выходил к посетителям, в том числе к Альфреду, который приехал выразить соболезнования и передать письмо Сюзанны с соболезнованиями. Газета Хелины описала визит под заголовком: "Сенатор посетил овдовевшего брата в тюрьме".

В действительности Альфред надеялся на заступничество Тристана и на некоторое утешение, Он приехал на ранчо на другой день после похорон и через несколько часов после того, как начальник полиции препроводил Тристана в тюрьму. Ладлоу не вышел из своей комнаты и не пожелал увидеться со старшим сыном. Он послал в гостиную Кошечку и велел передать, что не может разговаривать с Альфредом, пока он представляет правительство страны и отвечает за его подлую деятельность.

Он относился ко Второй как к дочери и любил ее, как дочь. Когда-то он с удовольствием учил ее читать и писать и, к огорчению Кошечки и Декера, беспрерывно баловал подарками. Это он попросил Изабель привезти из Бостона самое роскошное и дорогое свадебное платье. Теперь, когда Ладлоу ехал на "фордике" с Ударом Ножа на могилу, он чувствовал себя старше своих семидесяти пяти лет: он думал о другом октябре, когда посылал сыновей на войну, и о том прекрасном октябрьском дне семилетней давности, когда Тристан и Вторая женились в тополиной роще и белое платье горело на солнце среди сухих красок осени, пожухлой травы и желтых осин. Две смерти любимых людей за четырнадцать лет не такое уж необычное дело – только не для осиротелого, потерявшего всякое понятие об обычном и необычном и утонувшего в мыслях о том, что не состоялось и как оно могло бы быть.

Альфред вернулся на поезде в Вашингтон, весь долгий путь проведя в бессонном смятении. С точки зрения политики сухой закон представлялся ему непристойной глупостью, игравшей на руку уголовному элементу, и особенно это проявилось в последние годы перед отменой закона Волстеда [14]. Отец всегда был для него героем. В своих сенатских речах он любил цитировать элегантного старого колониста, хотя Ладлоу, конечно, ничего такого о себе не думал. Расхожие представления о «ковбоях», «фронтирсменах» [15] и о самом сухом законе возникли задним числом в самодовольных фазах истории, когда энергия направилась на изготовление ярлыков и консервацию общественного строя.