Летняя практика - Демина Карина. Страница 14
— Костер жжете! За конями не ходите! Ишь, развалился, простому человеку ни пройти ни проехать…
— Дед, — Егор привстал, — ты бы сумел, а? А то ж не погляжу, что старый…
— А ты и не гляди! — Дед Михей подскочил к Егору и по ногам клюкой перетянул. — Не гляди, что я старый! Небось силенок хватит, чтобы бестолочь этакую жизни поучить…
Этакого оскорбления Егор терпеть не стал. Ох, и взвился он, что кошак, которому под хвост хрену плеснули. И на деда кинулся. Да только того деда-то… оно ж лишь мнится, что соплей перешибить можно.
— Старых забижать?
Дед в стороночку отступил и Егору по плечам клюкой вдарил.
И по заднице.
И после… Я только вздыхала, на царевича глядючи. Гонял его дед Михей по всей поляне, а Егор злился. Пыхал. Матюкался… по-простому матюкался, без изысков. А добраться до деда не умел… Когда ж, вовсе озверевши, сотворил на руке огневика, дед головой покачал:
— Учишь вас, учишь, а без толку…
И бровкой вот так повел, отчего огневик прямо на руке и развалился, жаром шкуру царевичеву опаливши. Ох, и заорал Егор! Все окрестные птахи над рощицей взвились.
— Не ори, — сказал дед Михей голосом не своим, а Архипа Полуэктовича, и дланью могучей сказанное подкрепил. Оно и верно, с дланью как-то надежнее будет. — Сам влез, так что терпи…
Я только лицо за руками спрятала.
И жалко было мне царевича, которого и в листьях прошлогодних изваляли изрядно, и в грязи, а после своим же огневиком подпалили, и смех разбирал. Уж больно лицо Егорово сделалось обиженным.
— Но…
Он руку свою к груди прижал.
Опалило, но не сказать, чтоб сильно. Шкура красная, да без пузырей и не облазит. Болюче, правда.
— Помоги этому олуху, внученька, — передразнил деда Михея наставник, исконный облик свой принимаючи. — А ты, дурень, другим разом не гордостью боярской, а головой подумай. Ишь… решил, раз дедок, то и обидеть можно?
— Вас обидишь, — пробурчал Егор и головой потряс, пытаясь от листа осинового, в кудри вбившегося, избавиться. — Если б я знал…
— А ты не знал? А вы?
— Ну… — Кирей ложку свою Еське передал. — Я сигналки ставил. Ни одна не сработала, хотя должна была бы… Значит, если это и телега, то не простая… а на непростых гостей лучше поглядеть для начала…
Евстигней кивнул и молча показал пару ножей, которые в ножны отправил.
— Запах прежний, — дернул носом Елисей.
А Ерема только кивнул, мол, прежний.
— И ведро на телеге с моей меткой, — добавил Еська и отступил на всяк случай. — А что? А вдруг бы потерялись? Да я ж свою метку… ее обыкновенному человеку не видно!
— Ишь, умник. — Архип Полуэктович к котелку подошел. — Рыбу где брали?
— Так Лойко еще вчерашнего дня наловил. Всю ночь просидел, а теперь вон… — Еська указал на кучу листвы, в которую боярин и закопался по самую маковку. Спит, стало быть?
И что это за сон, если его даже вопли Егоровы да ругань деда Михея не перебили? Уж не тот ли, не мертвый?.. Или просто полог тишины поставил? Полезная штука, когда выспаться надобно. От комаров опять же спасает.
— Понятно. А ты, внученька, не сиди сиднем, помоги этому…
Егор руку протянул и отвернулся, только щеки запунцовели. Стыдно ему было? За что? За то, что наставника не распознал? Аль за то, что его, боярина, дед какой-то по поляне гонял?
Руку я мазью обмазала да словом заговорила, к утру пройдет.
— Ты… спасибо, — сказал Егор и отвернулся.
Подбородок вздернул.
Ага, гордость очнулась, значится, жить будет.
Я в стороночку отошла, подальше от Егора, поближе к телеге. И вправду делов ныне хватит. Вона, надобно миски отыскать, скатерочку какую-никакую. Хлеба порезать, сальца. Были в телеге и огурчики соленые, капусточка, да и пирогов мне Хозяин в дорогу собрал цельную корзину, чтоб, значится, не оголодала.
— Думаете, не поняли… — Еська, бестолочь этакая, пирожок с лету ухватил да, разломивши пополам, обе половины в рот и сунул.
— Думаю, что есть шанс. — Архип Полуэктович на седло сел, ноженьки перекрестил, руки, на колени положил. — Пока мы с вами едем… А там будет видно.
И от пирожка кусочек отщипнул.
Потянул носом.
— Переварите, ироды… Кто ж ершей столько вываривает? Никакого умения, — пробурчал и ложку отобрал. — И тмином попортили. Нельзя в уху тмин сыпать!
Вскорости сидели мы тесным кругом, ушицу пробуя.
Ой, хороша была…
А к утрецу еще один экипаж прибыл. Как экипаж — телега обыкновенная, не самая новая, однако крепкая еще. Тянула телегу кобылка соловая, а правил ею паренек вихрастый с конопатым носом. Промеж же мешков — может, с пшеницею, может, с шерстью, а может, еще с чем — две девки сидели: одна носатая да косоватая, другая рябая, что яйцо перепелиное. И обе жизнью крепко недовольные.
За телегою ж мужичок брел, лысоватый, в мятой одежонке.
— Долго ходите. — Архип Полуэктович над костром рукой провел, и притихло пламя, ушло в угли, а угли в землицу.
Выпрямилась измятая трава.
Распрямились ветки.
— Да уж. — Мужичонка сплюнул. — Кому-то собраться…
— Не понимаю, — рябая девка юбки подобрала да на землю спрыгнула, — почему мы должны куда-то там ехать? В конце концов, это просто-напросто неприлично! Одни, среди мужчин… Что будет с нашей репутацией?
— Не одни, — возразил паренек и ладонями по лицу провел, морок стряхиваючи. — Здесь Зослава.
— О да, целая холопка…
Маленка скривилась.
Вот же… а под личиной она краше была.
— Зослава не холопка, — устало произнес Илья, второй сестрице руку подавая. Та, по обыкновению своему, была бледна и печальна. И с телеги не сошла, почитай, сползла, охаючи да ахаючи. На землицу ступила, покачнулась и едва не упала.
— Ага, княжна… Слышали… — Маленка фыркнула и огляделась. — Ты-то и рад будешь нас уморить.
— Прекрати…
А она взяла и послушала.
Вот с того дня мы и ехали. На первой телеге Архип Полуэктович со скарбом казенным, коий я ему только доверить могла, а на второй — мы, стало быть, женской компанией, которая была тесна и тепла, что кубло гадючье.
Следом царевичи, Кирей с Ареем, который невестушку свою, царицей жалованную, седьмой дорогой обходить силился, да Ильюшка, родственной любовью вконец измученный. День так ехали, другой и третий уж разменяли, и верст не один десяток, а сил моих душевных и вовсе безмерно. И вот чуялось мне, что не за просто так те силы из меня тянули.
Грелось колечко.
Камушки порой так и вовсе вспыхивали гневно, и тогда кривилась Маленка, отступалась и, зарывшись в одеяла, кои вытащили для хворой ейной сестрицы, оттудова уже принималась стонать громко. Ныне же, в нору свою нырнувши, она нос высунула и громко, чтоб, значит, я наверняка услышала, сказала:
— А платье тебе на свадьбу справим шелковое… Видывала я такую ткань, Люблянушка, не ткань — а загляденье. На алом шелку цветы багряные будто бы. И жемчуг россыпью… Венчик из каменьев самоцветных, чтоб все видели, не холопку какую в жены берут…
Сказывает и на меня поглядывает.
А я что?
Молчу. Держу вожжи да мыслю об одном: когда-то ж должны мы до деревеньки той добраться, где меня от этой компании избавят.
Надеюсь.
Ибо иначе за себя не поручусь. Забить не забью, а вот косы повыдирать — сие самое честное дело…
А дорожка влево свернула.
И вправо.
И стала такой… Мы-то и прежде не по тракту цареву ехали, но ехали же. А тут… Все тесней смыкались колючие стены. Все ниже спускались тяжелые ветви лещины, так и норовя по лицу зеленой плетью хлестануть. Сныть разрослась, а крапивы, той и не видать. Зато расстилаются поля дымянки, хоть ты телегу останавливай и собирай вдоволь. Дымянка — трава полезная. От желудочных хворей да нутра больного, а рядом и толокнянка, и женская трава, которую не в каждом лесу встретишь…
Архип Полуэктович конька своего тронул да вперед выехал.
Принюхался.
— Скоро уже, — сказал он странным голосом. — И вправду, похоже, поехали туда, не знамо куда, да прибудем…