Летняя практика - Демина Карина. Страница 52
— Вот и замечательно. Фрол, ты за остальными. Если оборону держать, то там, где стены помогут.
Мне подумалось, что заперечит Фрол Аксютович, еще и прикрикнет — где это видано, чтобы баба, пущай и разумная зело, мужиками командовала. А он лишь кивнул, уточнив:
— Дойдете?
— Проведу, боярин, проведу… — пообещал Хозяин. — А у меня уж и печка растоплена. И водица греется… колодец наш хоть и неглыбокий, зато водица в нем знатная, ключевая.
— Замечательно… Зослава, что вы замерли, как неродная? Идите, показывайте дорогу… и заметьте, я ведь не спрашиваю вас, как получилось, что вы оказались в доме, где делать вам было совершенно нечего, нарушив при том прямой запрет вашего наставника. И не спрашиваю, каким образом вам удалось вернуть Хозяина… я просто радуюсь, потому как в нынешней ситуации, полагаю, любая помощь не будет лишнею… милая девочка, если тебе в голову взбрело исчезнуть, — это она уже не мне, но Щучке, которая будто бы приотстала, — то выкинь эту глупую мысль из головы. Во-первых, здесь небезопасно. Во-вторых, пока на твоем личике будет это украшение, тебе нигде не будет безопасно…
Люциана Береславовна шла быстро.
От не бегла, голову завернувши, как нашие бабы робять, когда всполошенные, но важно шествовала, не забывая ни юбки придерживать, ни заклятья плесть. И все одно я едва-едва за ею поспевала.
— А вы взаправду снять можете?
— Взаправду, — отозвалась Люциана Береславовна. — Еська, ты замыкающим. Зослава — по левую руку встань. Щит изготовь. Вы… простите, не знаю имени…
— Щучка…
— Оригинально. Держитесь в центре и не высовывайтесь, понятно? Даже если вам кажется, что вы способны помочь, все равно не высовывайтесь. В девяти случаях из десяти такая внезапная помощь идет во вред…
— Я…
Люциана Береславовна лишь повернулась и бровью повела, хватило сего, чтоб Щучка смолкла. А может, Ёськин тычок в спину ее облагоразумил.
Тиха была улица.
И светла.
И все одно свет этот серым гляделся, будто бы кто-то на солнце платок черный повесил из тонкое ткани. Вроде и видать солнце этое, а вроде… и холодком по ногам, по плечам. А в спину глядит будто бы.
— Стоять, — тихо велела Люциана Береславовна.
Мы и стали.
Никого.
И ничего.
Ветер гонит клуб пыли, да такой, перекатный… еще один показался… а там и пацук мелькнул, здоровущий… такой не то что куснуть — загрызти способный.
— Идем. — Люциана Береславовна решилась. — И надеемся, что остальные тоже подойдут. Зослава, ваш нареченный где гулять изволит?
— Не знаю. — Я не стала уточнять, про которого она. Арей-то обряд готовить повинен был. А Кирей… Кирея я со вчерашнего дня и не видела. Туточки он, конечно, да только веска хоть и огорожена забором, а все одно велика. И надеюсь лишь, что не потеряется он, поспеет.
— Это плохо… очень плохо.
Теперь уж пара пацуков к дороженьке выбрались. А один, особливо наглый, на плот всперся и оттуда на нас глядел красными глазюками.
— Кыш! — не утерпела я. От не люблю их… да то ли дивно, покажите мне человека, который бы пацуков любил. Но нынешний не сгинул, как сие приличному пацуку следовало бы, но выгнул спину по-кошачьи и заверещал.
— Зослава! — сдавленно произнесла Люциана Береславовна. — Это не крысы! Смотрите внимательней!
Да я-то уже увидела.
Пацуков, которые б хвосты над головой носили, не бываеть. А уж чтоб хвосты эти были с шипами поверху, так и вовсе…
Они сбегались.
И ужо все заборы облепили. Сидять. Глядять. И в глазищах ихних мне чегой-то этакое мерещится, а чего — не пойму, но недоброе. Жрать будуть?
Никак будут…
Кеншо-авар отошел к вечеру.
И верный сотник, заглянувши в палатку — неспокойно ему было, притом неясно, за кого больше волновался он, — застал деву, рыдающую над телом. Одежда на этой деве была разодрана, а на белых руках выделялся алый след плети.
— Он… — дева подняла заплаканные очи, и сердце сотника, очерствевшее за годы службы, засбоило, — он меня… хотел меня…
Слезы текли из глаз.
Хрустальные. Ручки дрожащие кое-как сжимали ворот рубахи, слишком тонкой, чтобы скрыть изгибы тела.
— А потом… потом захрипел… и упал… и вот… — она всхлипнула и, когда Ульгар прижал ее к себе, доверчиво прильнула к нему, — говорит… я тебя… запорю… насмерть запорю…
— Ничего, девонька. — Ульгар не отказал себе в удовольствии пнуть мертвеца.
Тому-то все равно. Вон, рот приоткрыл, толстый, некрасивый, на рыбу похож, которую из воды-то вытащили. Раззявилась эта рыба, уставилась выпуклыми глазами в потолок шатра.
— Теперь… теперь скажут, что это я его… — Она больше не плакала, но дрожала мелко-мелко, и сердечко ее колотилось под рукой.
И хотелось на руки подхватить.
Держать и не отпускать.
А мертвец… что мертвец? Жрать надо было меньше. Позабыл небось, что огонь в жирном теле сам себя гасит? Нет, в былые-то времена Кеншо-авар изрядным воином слыл, но с той поры сколько костров-то отгорело?
Обрюзг.
Привык к коврам, к шатрам да подушкам златотканым. К наложницам, готовым любое желание исполнить. К еде на тарелках золотых. В роскоши погряз и в неге. Вот и поплатился. Тело вон раздуло, глянуть страшно, а внутри, Ульгар слыхивал, у таких вот людей тоже все жиром зарастает. И приключаются с того всякие напасти.
— Ничего, девонька. — Он погладил мягкие волосы, стыдясь, что собственная рука его груба и жестка.
Небось ее-то не натирали драгоценными маслами, не мяли и не кутали в меховые перчатки, чтоб кожа былую белизну вернула.
И подумалось о том с обидой нежданной.
А чем он хуже?
Родом?
Одного роду были. И детство голозадое тоже одно на двоих. Вместе бегали в ночное. Вместе делили краюху хлеба и тыкву, водой наполненную. И не считали, кто больше глотнет. Вместе в первый поход шли. Правда, Ульгар в старом доспехе, который от брата достался, а Кеншо-авар в новехоньком, отцом справленном. И конь у него был не чета сотниковому. И сам-то держался… да в том и дело, что сгинул дружок старый, а появился владетель, хозяин Лунного пути…
А там уж и сестрицу свою сосватал выгодно. Хотя знал, что по нраву Ульгару красавица ясноглазая. И ведь обещался за службу верную, сам говорил, что, мол, были друзьями, а станем родичами. Но сие до того, как сестрица его кагану глянулась.
За нее выкуп дали золотом и кобылами белыми, жеребыми.
Мехами драгоценными.
Жемчугом морским.
И где было Ульгару с каганом равняться? Он бы и младшую взял, да… высоко взлетел старый дружок, и не выдержала высоты этого полета дружба. Были равные… или не были никогда?
— Не плачь. — Он отер теплые слезы. — Как-нибудь… пойдем.
И накинул на хрупкие плечи лисью шубу. Пусть и тепло было, да… ну как увидит кто?
Уже увидел.
Беззвучно скользнул полог палатки. И на пороге замер лысый мальчишка. Одного взгляда ему хватило, чтобы выцепить и девку, и сотника, и мертвого Кеншо-авара. Ульгар потянулся к клинку, чувствуя, что опаздывает. Недаром за этих безволосых и безропотных такие деньги платили… живой мальчишка, что ртуть… вывернется… кликнет… тревогу поднимая…
Мысли пронеслись.
И исчезли.
Пошатнулся вдруг лысый и завалился на ковры, за сердце схватившись. А девка только облизнулась и крепче прижалась к Ульгару.
— Он умер? — Тот девку отстранил.
— Нет. — Она больше не плакала, да и хрустальная нежная красота ее вдруг исчезла. — Но добить очень советую.
— Кто ты?
Она склонила голову набок и позволила остаткам рубахи соскользнуть с белого пышного тела.
— Та, кто может тебе помочь. Он ведь держал тебя при себе, верно? Что собаку на привязи… ты выполнял всю грязную работу, а он присваивал твои заслуги себе. Разве это справедливо?
Ульгар подошел к мальчишке.
Тот и вправду еще дышал.
— Но все можно повернуть… скажем, этот… — она указала на лысого раба, — напал на своего хозяина… и убил… а ты убил убийцу.