Летняя практика - Демина Карина. Страница 90
Дышу.
От и вправду забыла почти, как это деется, и с того в грудях будто костер развели. А дышать-то… надо дышать… как? Обыкновенно, как люди живые сие делают. А я живая. Замерзла вот только, будто не лето на дворе, а самая лютая зима… пальцев не чую, да и вообще себя не чую. Но дышу.
На раз и два.
И на три дышу.
И сажуся рядом с Лойко. Коль он тут, муж мой ныне законный пред ликом Божининым, то выходит, что не получилось у нас? Или…
— Да уж, Зослава, — Кирей свою флягу сунул, — с тобой не угадаешь… ты свои-то силы зачем выплеснула?
Ага, а у меня было когда разбираться, где этие силы мои, а где, стало быть, заемные?
— Ничего, восстановишься.
Пью от его настой на перваче, а будто воду глытаю.
— Хватит. А то сопьешься еще. — Кирей флягу отобрал. — Посиди. Отойди… и…
— А… — Я только рот раззявила, чтоб спросить, чего ж у нас вышло-то? Да из горла сип вырвался.
— Ну… поженить вас получилось. Силу свою он тебе добровольно отдал, по праву древнему, как той, с которой кровью связан. — Кирей понял меня верно. — Так что должно получиться… теперь осталась мелочь. Лойко, ты тут лучше посиди, а то все ж…
Лойко кивнул.
А вот он не переменился.
Почти.
Побелел.
И будто прозрачен сделался. Руки от холодные…
— Скоро, — он улыбнулся, — я уйду. Будешь скучать?
— Буду, — вздохнула я.
А что ему было сказать? Что он чудище клятое, многих погубившее? Так не своею волею… и да, так и не поверила я… до конца не поверила… а он сидит от, гладит косу мою одною рукой. Другой — травинки перебирает… на Кирея не смотрит.
Тот же, до центру поляны добравшись, встал. Руки развел, будто небо обнять желаючи, да и вспыхнул. Пламя рыжее на ладонях появилось, растеклось по рукам, венцом предивным на голову село, а после, комом слепленное, полетело на поляну. И полыхнули что кости древние, что черепки… занялась трава, запахло паленым, мерзко так, будто кто тряпье древнее жег.
А тело от Лойково не спешило заниматься.
Огонь окутал его.
И отпустил.
Отступился, откатившись едва ль не до краю поляны, а после рудой волной хлынул, накрыл. И я отвернулась. Не могу глядеть на этакое.
— Мне не больно. — Лойко стиснул пальцы. — Я давно потерял способность испытывать боль. И поверь, это благо… а скоро меня не станет. И я жалею лишь о том, что не помню своего имени.
— Зимовит. — Кирей стоял посеред гудящего огня, и тот не смел Кирею вреда чинить.
Облизывал.
И откатывался.
— Что? — Лойко нахмурился.
— Зимовит… твой отец, который… который все ж отец… его последняя воля, которую он отдал на хранение одному своему доверенному человеку. Правда, оказалось, что тот вовсе доверия не стоит и скоро принес грамоту матушке… так вот, в этой грамоте он называет своим законным наследником, единственным, прошу заметить, наследником, царевича Зимовита, рожденного опять же единственной законной женой.
Пламя светлело.
И запах… запах переменился. Больше не воняло ни волосом жженым, ни тряпьем, но будто бы свежестью потянуло, которая после грозы приключается. А еще пахнуло жаром, и я попятилась. Нет, я верю, что Кирей со своим огнем управится, а все ж… неспокойно.
— Значит, поэтому…
Кирей пожал плечами:
— Она не сказала. Она лишь обмолвилась, что защищает своего ребенка… и что меняться ей слишком поздно. А насколько это правда…
Пламя из белого синим становилось.
Кирей нахмурился.
— Хватит, — сказал он, да только пламя лишь выше поднялось. Закрутилось столбом, вырос он, что ель предивная с синими колючками. И вершиною эта ель в самые небесы уперлась. Солнце и то побелело разом, опаленное. А уж у меня и волосы закручиваться стали, верным признаком, что вот-вот полыхнут.
Я поднялась.
И Лойко подняла.
Может, он и покойник, но…
— Твою ж… — Кирей попятился. И ему, выходит, не по нраву было этакое самоуправство. Столп же огненный стоял, только вокруг себя крутился диким вихрем, и все скорей, скорей. Того и гляди раскрутится и, с привязи соскочивши, полетит-понесется по лесу, изничтожая что живое, что мертвое.
Это что ж мы натворили-то?
Наставник за такое точно по голове не погладит… как бы вовсе оную голову не оторвал иным в назидание.
— Отступаем, — тихо произнес Кирей, со столпа, им же сотворенного, взгляду не спускаючи. И был сей взгляд преисполнен, как пишуть, всяческих подозрений. Но стоило Кирею шажок сделать, как столп покачнулся к нему.
— Вы отступайте. — Кирей замер. — Вас отпустить должен… а я как-нибудь…
От и надо было б бросить этого… обалдуя, который не токмо Зимовиту-царевичу, но и всем нам погребальный костер устроил, да совесть не позволяла.
— Зослава… — Кирей бросил на меня гневный взгляд. — Мне огонь не повредит… я не способен сгореть.
Ага, только от говорил он сие как-то не особо уверенно. От и я не поверила.
Не сгорит он.
Вона, уже кафтан тлеет, и мнится, сие только начало.
— Ты все равно ничем не поможешь.
Не помогу, так хоть попытаюсь… подумаю… а не думается никак… и…
Лойко ступил на поляну, и, о диво, огонь отшатнулся… и столп огненный загудел гневно… а после крутанулся хитро да и ввинтился в землю. Ну, сперва-то мы решили, что в землю… тихо стало… на поляне ни костей, ни даже золота — пепел один остался, беленький, легонький. Дунешь — подымется летним страшным снегом. Никто и дышать не смел, чтоб его не потревожить.
— Ну… — Кирей первым решился заговорить. — Все, кажется… я так думаю…
Ага.
Думает он.
Я хотела чегой-то ответить, да язык к роту прикипел. Кивнула только и пот со лбу смахнула. Матерь моя… с этою учебой и померти недолго. То тебе мертвяки ходют, то травят, а тут вообще едва не спалили. И за что, спрашивается? Только-только мыслю додумала, уже и всплакнуть почти порешила, на радостях, стало быть, что закончилось усе, как поднялся пепел.
И землица задрожала так меленько, что шкура собачья, по которое блохи топочутся. И сама я себя этакой от блохою ощутила, которую того и гляди сдует.
— Да твою ж… — Кирей закашлялся, ибо пеплом роту залепило. А от не надо разевать, когда творится непонятное. Я только и сумела, что щита выставить, хотя ж, видит Божиня, не разумела, от кого энтого щита ставлю и надобен ли он вовсе.
А земля тряслась.
И елки ходуном ходили, кренились, мало не падали… нет, одна от, которая с краешку самого росла, завалилась-таки на бок, с хрустом и грохотом. После-то я разобралась, что не елка громыхала, а нечто огроменное, страшное в земле ворочалось.
— Зослава… — Киреев голос звучал тихо, и от этого уже не по себе стало. — Ты… ты куда энергию направила-то?
Я ее направила?
Да она сама направилась… и вообще я не виноватая.
Ответить не успела, потому как огроменная драконья голова вдруг пасть раскрыла.
И лязгнули зубы-кинжалы.
А в пустых глазницах завихрилось рыжее пламя.
— Мамочки… — ойкнула я, в щит последние силы выплескивая.
— Мамочки, — как-то сипло произнес Кирей и ближе к нам подвинулся.
А Лойко, тот ничего не сказал. Только глядел во все глаза на тварюку, что из земляной норы выкорыстовывалась.
Дракон был…
Был дракон.
Некогда. Ныне-то косточки одни остались. А косточки мы сии на втором курсе учить будьма, стало быть, про то, как какая именуется, чтобы правильно. Ныне ж мы и без поименования глядели… от дернулась лапа, стиснула, впилась когтями в землю и порушила этую землю спеченную, что масло.
Потянулась шея.
Захрустела.
И поползла, что цепь белая, костяная… Голова поднялась, покачнулась… и к нам повернулась.
Сожреть.
От точно сожреть. Вместе со щитом, который, мнится, этакой тварюке на один зубок… дракон осклабился и пасть раззявил. Грозный рык его оглушил, а с елей бедных и вовсе иглица облетела. Порскнули редкие вороны, спеша убраться от грозной твари. Меж тем тварь оная все лезла и лезла… вытягвала хребтину. От и ребра белые показались, плоские да широкие… лапы передние… остатки крылов… дракон расправил и отряхнул, а по щиту моему застучали комочки земли.