Детство человечества - Никольский В. К.. Страница 38

Какие выводы можно сделать из обзора развития духовной культуры в первобытном обществе?

Заслуживает быть особо подчеркнутым факт безрелигиозности, стихийного материализма человеческой мысли на древнейшей ступени истории человечества.

Религия возникла на определенной ступени, как «…фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни, отражением, в котором земные силы принимают форму сверхъестественных» [51].

Но как ни силен отпечаток, который наложила на всю культуру дикости и варварства религия, культура эта, хоть и медленно, ширилась и развивалась. При всей своей беспомощности, при всей скудности своего опыта дикарь и варвар своим трудом, своими успехами и неудачами в борьбе с природой закладывают фундамент того гигантского культурного наследства, которое досталось нам от минувших поколений.

Новогвинейские папуасы, наряженные для религиозной пляски.

Техника, земледелие, скотоводство, медицина, живопись, музыка, примитивное естествознание, зачатки письма, все, что справедливо составляет гордость человечества, — все это, правда, порой в детских и наивных формах, имеется уже у первобытного человека.

Развитие мировоззрения и знания первобытного человека можно с известным приближением назвать предисторией философии, помня, что «научная история философии… является историей зарождения, возникновения и развития научного материалистического мировоззрения и его законов. Поскольку материализм вырос и развился в борьбе с идеалистическими течениями, история философии есть также история борьбы материализма с идеализмом» [52].

Крушение первобытно-общинного строя было и крушением созданной им первобытной культуры.

Недаром Энгельс, изображая процесс возникновения классов и государства, характеризует его как движение от варварства к цивилизации.

Глиняный горшок с первыми письменами.

Энгельс полагает, что высшая ступень варварства, начавшаяся с плавки железной руды, «…переходит в цивилизацию через изобретение буквенного письма и применение его для записей» [53]. Энгельс показывает те социально-экономические условия, которые приводят к этому великому улучшению механизма передачи культурного наследства от старшего поколения к младшему. Не было бы алфавита, если бы не было усложнения культуры, и культуры не деревенской, а городской. Еще в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс писали: «Наибольшее разделение материального и интеллектуального труда, это — отрыв города от деревни. Противоположность между городом и деревней начинается вместе с переходом от варварства к цивилизации, от племенного строя к государству… Противоположность между городом и деревней может существовать только в рамках частной собственности» [54].

На пороге цивилизации возникает третье великое общественное разделение труда: выделяется купечество, уточняются и усиливаются все прежние виды разделения труда, особенно путем обострения противоположности между городом и деревней.

Еще до цивилизации началось разделение общества на классы эксплуататоров и эксплуатируемых. «…основой цивилизации служит эксплуатация одного класса другим…» [55], — говорит Энгельс.

«Рабство — первая форма эксплуатации, присущая античному миру; за ним следуют: крепостное право в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие формы порабощения, характерные для трех великих эпох цивилизации; — открытое, а с недавних пор замаскированное рабство всегда ее сопровождает» [56].

Судьбы первобытной общины в древности, в средние века и в новое время

В период древней гражданской истории распад первобытных общин повсеместно приводит к возникновению рабовладельческих обществ и рабовладельческих государств.

Азиатские, или восточные, гражданские общества не принадлежали к особой социально-экономической формации, отличной и от первобытно-общинного и от рабовладельческого типа производственных отношений. Древняя восточная история была периодом формирования рабовладельческого общества.

«Рабовладельческий строй не оставался неподвижным… Раннее рабовладение, еще не вполне отделившееся от общинно-родового строя (лежало в основе) военно-теократических царств Востока… Более развитое рабовладение, связанное с товарно-денежным хозяйством и ростом приморских городов, лежало в основе античных государств — Греции и Рима», — так сопоставляются и соединяются в один тип производственных отношений восточное и античное общество в понимании современных советских историков [57].

Зародышевой формой античного рабовладельческого государства явилась особого рода республика, так называемая «военная демократия». В истории Афин нам известно лишь завершение периода военной демократии, и притом бурно революционное: Солон (нач. VI в. до н. э.) «…открыл ряд так называемых политических революций…» [58], одной из которых была и «революция», произведенная Клисфеном (конец VI в. до н. э.). Они уничтожили окончательно привилегии аристократии, а с ними и последние остатки родового строя.

Великие греческие поэмы «Илиада» и «Одиссея» (около — VIII вв. до н. э.) проливают свет на первую половину этого периода военной демократии. Характерной особенностью его, на основе этих данных, мы должны признать переходный характер общественной организации. Перед нами «взрыв» родовых отношений, диалектический скачок из доклассового общества в классовое. В процессе нарастающей классовой борьбы крепнет государство, которое Энгельс, по материалам истории Афин, называет для героической эпохи эмбриональным, «зародышевым государством», а для времени Солона — «возникающим государством».

Иную картину образования классов и государств мы наблюдаем в раннем средневековье. Предки нынешних арабов, турок, монголов, финнов, славян, литовцев, кельтов, германцев, подобно древним грекам и римлянам или еще более древним — шумерам или египтянам, проходили стадию патриархально-родового строя. Но распад патриархально-родового строя у народов раннего средневековья повсеместно привел не к рабовладельческому строю, а к феодальному. Однако надо иметь в виду, что повсюду в недрах патриархально-родовых обществ раннего средневековья в качестве первой и древнейшей формы эксплуатации возникло не крепостничество, а рабство — это можно доказать и для древних арабов, турок, монголов, финнов.

В отношении древних германцев Энгельс прямо указывает, что именно ввиду их варварства «…они не довели у себя эту зависимость до вполне — развитого рабства, ни до античного трудового рабства, ни до восточного домашнего рабства» [59], а смогли «…развить и поднять до положения всеобщей уже существовавшую у них на родине более мягкую форму зависимости, в которую и в Римской империи все более и более переходило рабство…» [60], т. е. крепостничество.

То же самое произошло и у других варварских народов раннего средневековья. Ни славянами, ни турками, ни монголами, ни финнами не были созданы ни восточные деспотии, ни античные «государства-города» («полисы»).

Казалось бы, различные варианты патриархально-родовых обществ, стоявших на ступени высшего варварства, в силу развития внутренних противоречий, в каком бы месте и в какое время ни происходил процесс их распада, должны были прийти к одним и тем же результатам. Однако этого нет. Значит, только в конкретных переплетениях истории одних народов с историей других народов, учитывая всю историческую среду, весь исторический фон, на котором происходил этот процесс перехода доклассового общества средневековых варваров в общество гражданское, можно материалистически объяснить эту кажущуюся аномалию. Ключ к этому дает изучение древнейшей истории великого княжества Киевского.