Наследники (Роман) - Ирецкий Виктор Яковлевич. Страница 43

Языком внушительным и твердым говорилось в ноте о том, что Соединенные Штаты из эгоистических целей, сообща с Данией, совершили неслыханное, небывалое преступление против Европы. Тайно отведя Гольфстрем, природный источник тепла, согревавший обширные пространства Средней и Северной Европы, Соединенные Штаты нарушили законы — божеские и человеческие. Кратко перечислив возможные последствия этого вероломства, гибельного для всей европейской культуры, нота заканчивалась решительным требованием безотлагательно уничтожить искусственно созданную преграду, чтобы восстановить нормальное течение Голфстрема. Устанавливая это требование от имени Англии, нота высказывала предположение, что к ней присоединятся все остальные европейские государства.

Одновременно во все газеты Европы была передана по телеграфу статья профессора Томпсона, подробно описывавшего сам остров и способ его воздвижения.

Томпсон писал спокойным научным слогом, но заключительные строки его статьи звучали суровой укоризной по адресу Вашингтонского правительства, которое использовало гениальную идею во вред человечеству.

“Этим остроумнейшим способом возведения тверди среди океана, — писал Томпсон, — гораздо целесообразнее и гуманнее было бы исподволь воспользоваться для создания нового материка с целью разделить муравьиную густоту населения земного шара. Соединенные Штаты в своем материалистическом бессердечии думали только о себе. Общественное мнение всей Европы и, должно быть, всего мира несомненно осудит этот прямолинейный государственный эгоизм и вдобавок сделает это в такой форме, чтобы на вечные времена отбить у кого бы то ни было охоту нарушать величавые заветы международного права”.

К этим двум сообщениям, в сущности, нечего было прибавлять, но газеты всех стран бурно откликнулись на неожиданное событие, отмечая, в какой мере охлаждение Европейского побережья отзовется на каждом государстве.

Разумеется, больнее всего это ударяло по Норвегии, верхняя половина которой неминуемо должна была превратиться в ледяную пустыню. Погибал и остров Шпицберген со своими залежами угля, меди и свинца и со своей огромной электрической станцией, питавшей чуть ли не весь север. Предстояло погибнуть и Лофаденским островам, знаменитым своей рыбной ловлей.

Для Англии отклонение Гольфстрема было не меньшей катастрофой. Шотландские, Оркнейские, Гебридские острова и вся Шотландия, лишенные теплых струй, отдавались во власть холодных и влажных ветров. Чего доброго, на Великобританских островах могло совершенно исчезнуть земледелие, тем более, что с отходом Гольфстрема на запад усиливалось злое влияние течения полярного. Того хлеба, который собирается в самой Англии, ей хватает, как известно, только на одиннадцать недель. Чтобы платить за ввозимый, она должна вывозить свои изделия и продавать их дешевле, чем продают ее конкуренты. Стало быть, отклонение Гольфстрема угрожало и промышленности.

Негодующие статьи появились и в Швеции, и во Франции, в Германии, Италии. Последняя не без основания усмотрела опасность для себя не в климатических бедствиях, а в возможном передвижении человечества с севера на юг. Для Италии, задыхавшейся от тесноты, это было вопросом первого значения.

Германия смотрела на это дело иначе и прямодушно раскрывала сущность вражды к Америке, нараставшей со времени окончания последней войны.

Озолоченная этой войной Америка — возможно даже, что бессознательно — задалась дерзкой целью обратить нищую, промотавшуюся Европу в тусклую глухую провинцию. Опустошая европейские галереи, коллекции, музеи, переманивая к себе выдающихся ученых, композиторов, художников и актеров, Соединенные Штаты постепенно ослабили все очаги духовной культуры в Европе. Все лучшее, первоклассное было вывезено за океан. Все убогое, искалеченное оставалось здесь. Отклонение Гольфстрема есть одна из завершительных деталей этого планомерного удушения, может быть, даже последняя. И если Европа не даст Америке должный отпор, такой же решительный, какой Аэций некогда дал Аттиле на Каталаунских полях, то с европейской цивилизацией будет покончено.

Ознакомившись со всем этим, европейский мир ахнул, на несколько мгновений растерялся, чтобы затем яростно зареветь в апокалипсическом негодовании.

В этот день, после обеда, во всех столицах приостановилась всякая работа.

Перестали стучать ремингтоны, кассиры были рассеяны, бухгалтеры зачитывались газетными сообщениями, магазины пустовали. На площадях и перед редакциями газет собирались толпы, рычащие, пугливые, панические. А антенны все гудели и гудели: радио работало с беспрерывной таинственностью.

Поздно ночью пришло сообщение об ответной ноте государственного департамента из Вашингтона. Правительство Штатов прежде всего находило для себя неприемлемым резкий, заносчивый тон лондонской ноты, но тут же само дало волю своей несдержанности и достаточно грубо и заносчиво указало, что об обстоятельствах, вызвавших обращение к нему правительства Короля Великобритании, ему ничего не известно. Слово Гольфстрем даже не упоминалось. Однако, тон заключительной части американской ноты был более мягким. Вашингтон делал некоторую уступку и предлагал немедленно созвать международную комиссию для расследования этого очевидного недоразумения.

Газеты сопроводили это сообщение кратким комментарием, исполненным недоверия: ответ Америки — наивная дипломатическая оттяжка, понадобившаяся для того, чтобы выиграть время, так как почти весь флот Штатов находится у берегов Калифорнии, где происходят маневры.

Восстанавливая против Америки, это замечание в то же время ясно давало понять, что пока преимущество на стороне Европы, что рисковать почти нечем и времени терять нельзя. Не захотели терять времени и те, которые, предчувствуя всесветную свалку, решили предотвратить ее. Рабочий интернационал обратился к американским рабочим с настойчивым советом надавить на Вашингтон и потребовать у него уступки Европе. Кажется, рабочие надавили, но ничего не выдавили.

Вслед за тем поступил ответ Дании. Копенгаген тоже указывал, что ему решительно ничего не известно об искусственном отклонении Гольфстрема, причем обращал внимание на то немаловажное обстоятельство, что таковое отклонение прежде всего является катастрофой для самой Дании, так как две трети ее территории (Исландия и Овечьи острова) должны лишиться незаменимого влияния Гольфстрема и обречены на ледяную смерть.

Кой-кто призадумался над этим, но таких было мало. Они тотчас же потонули в лагере крикунов.

Тогда выплыла новая сенсация. Она исходила не от дипломатов и политиков, чьи сложные диалектические узоры всегда вызывают недоверие широких масс. Новая сенсация шла непосредственно из обывательской среды, несла с собой ее же запахи и предназначалась для нее же.

Она была проще, доступней, элементарней, чем казуистическая полемика дипломатов, дорожащих нюансами, запятыми и эвфемизмами.

Норвежская актриса Карен Хокс грандиозно сообщала журналистам, что десять дней назад собственными глазами видела у одного датчанина чертеж заградительного острова. Этот датчанин, хотя и обладает большими средствами (он владелец крупнейшей транспортной фирмы в Копенгагене), но вряд ли мог самостоятельно осуществить свой грандиозный план, тем более, что последние четыре года он безвыездно проживал в Дании. И судя по тому, что он спешно был вызван в Америку для каких-то таинственных переговоров насчет Гольфстрема (в этом он сам признавался ей), актриса высказывала предположение, что датчанин когда-то запродал свой (а скорее всего, отцовский) проект заградительного острова правительству Америки и ехал теперь давать какие-то последние разъяснения или получать деньги. При этом актриса никак не могла умолчать о том, что встретилась она с этим датчанином на пароходе, шедшем в Пернамбуко. Лично она направлялась в Южную Америку, чтобы дать там целый ряд концертов, но, узнав об опасности, угрожавшей ее родине, она пожертвовала огромной неустойкой и из Пернамбуко на аэроплане вылетела в Европу, а затем вернулась на родину, чтобы исполнить свой долг и осведомить обо всем норвежское правительство.