Под заветной печатью... - Радченко Юлия Моисеевна. Страница 5

В Москве набирает силу и давний приятель Аввакума Никита Минин. Когда-то жили они в соседних деревнях, и был сын мордовских крестьян Никита таким же сельским попом, как Аввакум. Случилась, однако, беда: в один год умерли у Никиты все дети; убитые горем родители решили уйти в монастырь. Поклонился Никита своей жене низко в пояс: «Прости, Христа ради, если в чем обидел», — и пошли в разные стороны, каждый в свой монастырь. Стал Никита монахом под именем Никона, быстро пошла вверх его духовная карьера. Познакомился с ним молодой царь, тихий, богомольный Алексей, и привязался к суровому ревнителю веры.

Проходит еще несколько лет — бывший крестьянин сильно помогает властям в усмирении восставшего Новгорода. Вскоре Никон — ближайший, как тогда говорили «собинный» (особенный), друг царя, который без него никаких решений не принимает.

Наступит день, когда Никон станет патриархом всея Руси.

Резко разойдутся пути двух бывших приятелей — Аввакума и Никиты, двух весьма незаурядных людей: талантливых, страстных, честолюбивых. Никон всю жизнь подчинит одной мечте — создать единую в мире православную церковь, которой будет управлять русский патриарх. Аввакум же до конца своих дней с необузданной силой титанического темперамента будет этому противоборствовать. Никону придется переменить некоторые церковные обряды и обычаи, ибо нужно сделать их такими же, как у других православных народов; ведь исторически так сложилось, что на огромных пространствах Византийской империи («Второго Рима», в XV веке завоеванном Турцией) — там везде у православных одинаковые книги, а на Руси многое по-другому; значит, чтобы Москве стать «Третьим Римом», надо исправить книги и обряды по греческим образцам; в частности, греки и все остальные крестились тогда тремя пальцами, а русские — двумя. И вот — приказ царя и патриарха — креститься не как прежде, а «щепотью»; из монастырей и церквей начинают забирать все псалтыри, служебники и выправляют их по греческим книгам.

Уезжает в монастырь Иван Неронов, а вернувшись, объявляет, будто слышал голос, возвестивший, что Руси грозит отпадение от веры, царство антихриста, и что наступила пора страдать и бороться.

Меж тем могущество, влияние нового патриарха крепнут. Вместо полагавшегося ему титула «великий господин» Никон, считавший, что «священство царства преболе есть», именуется «великим государем». Кажется, что опять, как при покойном Филарете, глава церкви на одном уровне с царем. Никон открыто сравнивает духовную власть с солнцем, а царскую — с луной, отражающей солнечный свет. И даже митра Никона своей формой, роскошными украшениями похожа на царскую корону. Когда Алексей Михайлович отправляется на войну, он поручает патриарху все государственные дела.

Растет сила Никона, но увеличивается в стране и сопротивление его церковным реформам. Не желают тысячи русских людей менять привычки и обряды.

Причина, однако, не в книгах или способе креститься, а в постоянном недовольстве сотен тысяч людей церковью и ее служителями.

Разные люди, очень не похожие по своему положению, неожиданно соединяются против Никона.

Больше всего здесь простых людей, крестьян и посадских. Религия, церковь веками играет такую роль в жизни миллионов, их сознание настолько бессильно вырваться из тысячелетнего мрака, что они абсолютно уверены, будто есть связь между ухудшением их жизни и попыткой угнетателей кое-что переменить в церковных обрядах.

«Это неспроста!» — говорят они и надеются, что если сохранить старинную веру, то и жить будет легче. Ученые нашего времени определяют такие народные мнения как классовый протест, но в религиозной форме.

Были среди ревнителей старой веры и люди богатые, из купцов, духовенства, знати. Этих людей немало пугает все большее подчинение православной церкви самодержавному государству; они видят в этом ограничение своей вольности и прав.

Возникает раскол: разделение верующих на тех, кто принял и покорился никоновским нововведениям, и тех, кто продолжает отстаивать веру своих отцов и дедов — позже их назовут старообрядцами, или раскольниками.

С первых же дней главой старообрядцев становится Аввакум.

Шумно на Красной площади, много народу толпится здесь. В церкви, что против Кремля, сегодня не пробиться: оттуда разносится гневный голос Аввакума, яростно и страстно проклинающий никоновские указы. А ведь хотел патриарх помириться с буйным попом, даже сделал его протопопом, то есть «старшим попом», — но разве Аввакума можно купить!

— Велит патриарх поклоны в церкви творить не по колену, но в пояс, — сверкая глазами, кричит Аввакум, — да еще и тремя перстами креститься. Те новости яко зима: так сердце от них зябнет и ноги дрожат. Отец же наш Неронов семь дней как в монастыре молится, и услышал он глас божий: время пришло, глаголет, неослабно страдать!

Врываются в церковь стрельцы с приказом схватить Аввакума, расталкивают собравшихся, пробираясь к протопопу, а тем временем гремит гром Аввакумовых проклятий:

— Слуги антихристовы! Волки в овечьей шкуре! Что замыслили? Веру в народе погубить! Безумные, доколе христиан мучить будете?

Аввакума и с ним еще шестьдесят человек отводят в тюрьму, протопопа запирают в Андрониковом монастыре, где он сидит три дня без воды и пищи. «Никто ко мне не приходил, — пишет он позже, — токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно».

С этого времени жизнь Аввакума и его близких — непрерывная цепь гонений, страданий, яростной борьбы за свои взгляды; борьбы, в которой в полной мере выявились непреклонное мужество, могучая сила протопопа, растущий авторитет его личности и сочинений.

Нелегко нам сегодня принять чью-либо сторону в тех битвах. Многое чуждо, непонятно… Страшны и свирепы царь, патриарх, но и неистовый их противник, кажется, если б оказался у власти — сел на место своих врагов, — то расправлялся бы не слабее…

Очень сложно, трудно нам три века спустя отделять в жизни и речах Аввакума темное от яркого, человеческие заблуждения от мужества и великого таланта, стремление повернуть русскую историю назад — к старине, и силу протеста, которая (независимо от воли самого протопопа) ведет вперед.

Никон хочет сослать Аввакума подальше, в Восточную Сибирь, «за его многие бесчинства». Однако царь не соглашается, он отправляет протопопа в столицу Сибири — в Тобольск. Тамошний архиепископ Симеон, давний хороший знакомый Аввакума, просит прислать ему попов «небражников» и «неплутов».

«Протопопица младенца родила, — читаем мы в „Житии“, — больную в телеге и повезли до Тобольска; три тысячи верст, недель с тринадцать волокли телегами, и водою, и санями половину пути».

Аввакум выехал из Москвы с семьей в шесть человек 17 сентября и прибыл в Тобольск в конце декабря 1653 года, пробыв в дороге свыше трех месяцев.

И здесь он тоже сразу нажил себе врагов. Опять яростно борется с пьянством, развратом, несправедливостью. Но главное, по-прежнему громит Никона, обвиняя его в неправильной вере, грозит, что будет за это в стране три пагубы: мор, меч и разделение.

Никон, конечно, наносит ответный удар, благо нашелся и формальный повод для расправы с неуемным протопопом: поступил донос, что ходит он с посохом, украшенным яблоками, а такой посох положен только архиерею. Приходит приказ отправляться с женой и детьми в далекий Якутский острог, и запрещается впредь служить. Аввакум понимает, что едет в ссылку не за посох, а за то, что «укоряет ересь Никонову».

Не успел прибыть в Енисейский острог, там ждет его новый приказ — отправиться еще дальше: передали Аввакума в полк воеводы Пашкова, на которого еще раньше поступали жалобы, что тот «беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет». А теперь Аввакум и его семья сами попадают в руки жестокого Пашкова.

Пашкову приказано ехать в Даурскую землю — собрать ясак, разведать про серебряную руду, медь, олово; в грамоте Никона Пашкову предписывалось «смирить» Аввакума — воевода это понял как «мучить».