Мудрец. Сталкер. Разведчик - Успенский Михаил Глебович. Страница 42
– Не понял, – сказал Панин. – Пейзажем любуешься?
И снова Мерлин не обернулся:
– Голубые горы сами по себе голубые горы, – сказал он. – Белые облака сами по себе белые облака.
– Рома, – ласково сказал Панин. – Давай-ка я тебе встать помогу, да пойдём домой, да пусть Хуже Татарина тебя посмотрит…
Но Роман Ильич был неумолим:
– Когда встретишь мастера меча, дай ему меч; если он не поэт, не читай ему стихов… А если ты Сохатый, не ломай человеку медитацию! Много вас тут таких ходит!
– Как ты ноги-то складывать научился? – облегчённо спросил Панин.
– А у меня в последние годы много свободного времени, – пояснил Мерлин. – Так ты не один прилетел?
– Только свои! – страстно сказал Лось. – Чисто охота. Тут дикие козы должны пробегать… Сезон такой… Костюнин знает…
– Он тоже здесь? – поморщился Панин, переступая затёкшими ногами.
– Здесь… Он знаешь как теперь тебя уважает!
– За что?
– Да уж есть за что. Напугал ты меня, Колдун. Больше так не делай, не шути! Слушай, я тут тебе карабин купил. Пойдём с нами!
– Не-а, – сказал Роман Ильич. – Вы улетите, а мне с этими козами жить…
– А-а, так ты уже с козами живёшь! – радостно закричал Панин. – Ну да я тебе блондинку привёз из конструкторского бюро… Она мясо умеет солить…
– А вот это дело, – сказал Мерлин. – Тогда, пожалуй, и пострелять можно. В лесу магазинов нет! Вы будете охотиться от нечего делать, а я ради пропитания… Таня ещё в Крыму?
– Пока не гонят, – сказал Панин. – Но вообще стало неспокойно…
Глава 22
1
…Он был по-прежнему поджарый и стройный, только посередине туловища образовалось этакое закругление, словно Дмитрий Евгеньевич заглотил целиком глобус или арбуз. Те же неотразимые коровьи очи, та же скобка усов вокруг пунцовых губ…
– Т-ты… Ты как сюда? У нас же режимный дом… – только и смог выговорить адвокат.
– На белом коне, церемониальным маршем, побатальонно, с моей любимой песней, – сказал я.
Потому что я был уже не таджик, а вполне прилично одетый человек – правда, несколько обросший, но на то и художественная натура. И мой янтарный чвель произвёл на консьержа, явно бывшего офицера, такое неизгладимое впечатление, что он сам проводил меня до дверей квартиры, поминутно кланяясь: да, Дмитрий Евгеньевич может себе позволить персональное Свидетельствование…
Дмитрий Евгеньевич мог себе много чего позволить. Его квартира обставлена была по авторскому дизайну – помещение богатое, но какое-то нежилое. И, как ни странно, женского присутствия в ней не чувствовалось. Даже присутствия горничной.
– Это не дом, это… э-э-э… гарсоньерка, – сказал Дима, не дожидаясь вопроса. – Я здесь отдыхаю… Студентки, знаешь, то-сё…
Долгим мог стать твой отдых, впору бы сказать мне, но вместо этого я подытожил:
– Не ждали…
Сказка изменился в лице:
– Ты ничего не понимаешь! Так нужно было!
А-ба-жаю! Я ещё слова ему в упрёк не сказал, а он уж оправдывается! Интересно, в чём?
Я рухнул в глубокое кожаное кресло, не дожидаясь приглашения.
– Да бог с тобой, Дима, я же ничего тебе не предъявляю. Ты меня с таким же успехом можешь спросить, почему я живой, тогда как вся наша братия на кладбище? Кстати, можешь сесть. И даже можешь сообразить нам кофе…
В «гарсоньерке» была целая барная стойка с кофейной машиной.
– Кофе? – растерянно пробормотал Сказка. – Да, конечно…
Он с некоторым даже облегчением побежал к стойке и принялся там возиться и булькать. И это Дима Сказка, гроза прокуроров и последняя надежда душегубов! Ай-ай, много ли все мы стоим без коллектива единомышленников?
Я-то полагал, что в прихожей мы будем долго обниматься, целоваться и рыдать, двое уцелевших бойцов, но адвокат шарахнулся от меня, как от ожившего покойника. Интересно…
Наконец явилось кофе, и Дима упокоился в кресле напротив меня.
– Ну что ты его жалеешь? – сказал наконец Сказка. – Во что он всех нас превратил? В обслугу? В шестёрок? Ты хоть понял, зачем он тебя в тайге держал безвылазно? Что он на тебя списывал? Кто ты теперь перед обществом и законом? Твоим именем детей пугают, и я бы тебя защищать попросту не взялся!
Да, меня бы он защищать не взялся. Сейчас адвокат Сказка защищал изо всех сил подсудимого Сказку, а я всё ещё не знал за ним вины. Хоть и чувствовал.
Дима говорил о том, что всем компаниям рано или поздно приходит конец, что «Фортеция» пережила саму себя, что наступили новые времена и новые обстоятельства, что Панин – не Лось, а динозавр, и даже не динозавр, а трилобит какой-то эпохи первоначального накопления, что он всех утащил бы за собой…
– Так он и утащил, – сказал я.
Сказка осёкся.
– Кто же знал, что они так круто, – сказал он после долгого молчания.
– Кто – они?
– А то ты не понимаешь! Впрочем, ты… Да… Комиссариат ООН! Миссия Милосердия! Панин всем поперёк горла встал! Это же его лозунг «Химэй – нагибалово!». Сколько они могли это терпеть?
– И нашли слабое звено, – сказал я.
– Его всё равно бы нашли! – заорал Сказка. – Тебе хорошо, ты сидел себе в лесу и не представлял, что здесь творилось…
– Да, – сказал я. – Мне хорошо.
– Но мы же не могли идти против… да, всего мира! Все на нас ополчились. Чрезвычайные законы, по сути – всемирная диктатура Комитета по Эвакуации, общественное мнение…
– Бог с тобой, Дима, – сказал я. – Неужели ты сам-то не видишь, что вокруг сплошное нагибалово?
– Это система, Рома! Это система! Коммунизм – тоже нагибалово, а как в струнку-то тянулись! Все всё понимали, но делали вид, что… Да что тебе объяснять!
– Верно, не надо мне ничего объяснять, – сказал я. – Только что всё-таки с вертолётом случилось?
– Что-что… В общем, когда семьи отправили за кордон, Лось решил всех вывезти на свою секретную заимку. Всю головку «Фортеции». А я, ты же знаешь, на вертолёте не могу…
– Знаю, – сказал я. – Ни разу меня своим обществом не удостоил.
– Ну и вот. Короче, мне сделали предложение…
– От которого ты не смог…
– А ты бы смог?! – снова закричал Дима. – Тебе хорошо, ты ни за что не отвечал. А как они могут предлагать, ты представляешь…
– Да, – сказал я. – Но ректор провинциального университета – не бог весть какая должность…
– Да при чём тут это, – досадливо сказал адвокат. – Ректор – это так, надо же чем-то заниматься… Моя профессия потеряла смысл, юриспруденция превратилась в фарс… Ты был прав, от слова всё зависит. Ввели, например, в официальный язык поэтическое понятие «разжигание», а потом и поехало… Ну вот как в Третьем рейхе считалась юридическим понятием любовь к фюреру или отсутствие таковой в качестве преступления… Ты пробовал защищать человека от обвинения в энергетическом вампиризме?
– Ближе к тексту, – сказал я. – Панин. Вертолёт. Ребята. Как ты их сдал?
Чашка с кофе пролетела над моей головой и глухо ударилась о стену.
– Что вы все пристали? Танька твоя, психопатка, закатила мне дикий скандал на людях, и все остальные… Не сдавал я их, – буркнул Сказка. – Я просто позвонил. Так мол и так, Лось, не хочу оставаться один, полечу с вами. Дайте мне по башке, как тому негру с аэрофобией из сериала, и грузите. Ладно, отвечает Панин, будь послезавтра в пять ноль-ноль на двадцатом километре воронинского тракта… Я-то думал, Лося просто арестуют по какому-нибудь ерундовому поводу, это пустяки, я бы его в тот же день отмазал и вытащил, не впервой… А этот козёл с крыши блокпоста…
– Так ты сам всё это видел?
Он кивнул.
– Этого козла даже расстреляли при мне, – сказал Дима. – За самоуправство. А людей-то не вернёшь…
– Надо полагать, козёл очень удивился, – сказал я. – Вряд ли он рассчитывал на такой расклад. Но и ты вряд ли веришь в самоуправство. Не тот случай…
– Панин тебе документы какие-то вёз, – сказал Дмитрий Евгеньевич. – Мне за эти документы потом всю душу вынули: не оставил ли он их у меня, нет ли у меня копии…