Мудрец. Сталкер. Разведчик - Успенский Михаил Глебович. Страница 55

– Где уж мне, – вздохнул я. – Только терять-то мне всё равно нечего. Но вы-то… Как же вы жить-то потом думаете? Что детям скажете? Как объясните этот новый Холокост?

– А как сейчас живёт человечество? – комиссар задрал подбородок. – Кто-нибудь задумывается о судьбе, например, неандертальцев? Ведь люди наверняка их истребили. Это уж в наши дни учёные лепечут что-то об их неприспособленности и перемене климата. Прекрасно были приспособлены наши конкуренты. Но не повезло им… Только не надо о совести! Нет у природы ни чести, ни совести, ни жалости! То, что происходит, – естественный процесс! Мы – всего лишь инструмент! По-вашему, лучше бы люди умирали мучительно – от голода, жажды, болезней, насилия и техногенных катастроф на перенаселённой планете?..

Он говорил что-то ещё, приводил неотразимые аргументы, а я вспоминал слова старого сибирского писателя. Писатель побывал в Монголии, встретил в степи какой-то необыкновенный закат и сказал примерно следующее: вся эта красота предназначалась вовсе не для человека, а для иного существа – доброго, тонкого, нежного, гармоничного… А человек взял и убил этого ангела, да ещё и сожрал! Чтобы не мучился…

– Нет, – сказал я. – Память об этом преступлении сохранилась, и довольно крепко. Просто мало кто об этом задумывается…

– И как же она сохранилась? – осведомился комиссар.

– В Библии, – сказал я. – Очень просто. Открытым текстом. История Каина и Авеля. Потом стали толковать, что это метафора конфликта между кочевыми и оседлыми племенами… Вот где был первородный грех. И с тех пор человечество продолжает оправдываться перед собой… Я не вас имею в виду, а настоящих людей…

– Ну-ну, – сказал Мамышев. – А ваши «настоящие люди» – не каинова племени?

– Вы правы, – сказал я. – Зря я перед вами морализаторствую. Но вот есть у Салтыкова-Щедрина такая сказочка. Там один помещик пожелал, чтобы в его владениях не было вонючего мужицкого духа. И стало так. И что? Оголодал помещик, одичал, оброс волосом, встал на четвереньки… Так и вам суждено одичать… В конце концов вы поверите сами в свою брехню и устремитесь в Химэй, расталкивая всех локтями…

– Ну, это вздор, – сказал он. – Но вот вы – разумный человек. Разве вас не раздражали все эти вечные орды страдальцев в странах Третьего мира? Разве не орали вы, что хватит тратить народные деньги на помощь всяким басурманским голодранцам? Разве вам не хотелось, чтобы они куда-нибудь исчезли? Вот они и исчезают. А вы снова недовольны. Обыватели вас раздражали, дураки и консерваторы вас раздражали… Да и калеки, и уроды – что уж скрывать! Вот мы от них и избавляемся. Но ни одного стоящего человека туда не пропустим! А то ведь многие стремятся попасть на стартовую площадку из чистого любопытства…

– Странное любопытство, – сказал я. – Идти на верную смерть…

– Отнюдь, – сказал Мамышев. – В том-то и дело, что не на верную. Возможную – да. Но вдруг там и вправду открывается новый мир? В конце концов мы найдём способ с ним связаться…

Он заискивающе посмотрел на портрет, словно ища у него поддержки. Одухотворённый аскет в белой тоге безмолвствовал. Ну да, ну да. Ещё один Великий Учитель из бывших преподавателей лечебной физкультуры…

– В конце концов кто-нибудь вас остановит, – сказал я.

– Не дай бог, – сказал комиссар. – Не дай бог сбыться вашим словам. Машина запущена, отлажена и действует исправно. Мировая экономика перестроена в соответствии с потребностями Эвакуации. И в случае краха сей машины неизбежен скорый конец всему. Многие горячие головы поняли это и смирились. Просто мы не представляли, что прогресс пойдёт вот таким путём. А он взял и пошёл…

– Сам прогресс никуда не ходит, – вздохнул я. – Его ведут те, кто бежит впереди прогресса, – всадники, скачущие впереди лошади…

– Бесполезно с вами спорить, Роман Ильич, – вздохнул и мой собеседник. – Но я не причиню вам вреда и не отправлю на Узел. Пусть это сделает кто-нибудь другой. Ступайте. Рано или поздно вы со мной согласитесь – только не было бы слишком поздно…

– Я и так уже везде опоздал, – сказал я. – Всё проморгал и прохлопал…

– Только помните, – и комиссар погрозил пальцем, – что каждый ваш шаг отслеживается. Вы только вышли за порог своего особняка в Ванкувере – а мы уж об этом знали. И регистрация под чужим именем вам не помогла – наши люди вели вас от самого Шереметьева…

Вот как! А я-то боялся, что он заговорит о Доме Лося! Значит, Панин уже тогда затеял какую-то хитрую игру, в которой я – всего лишь деталь? Теперь и не узнать, в чём эта игра заключается…

– У меня дел много, – сказал я, стараясь сохранять невозмутимость. – На кладбище я, например, так и не сходил…

– Сходите, – усмехнулся он. – И принесите на могилах друзей священную клятву мести на пару с вашим папуасом…

Тут на его столе затрезвонил единственный телефон. Не крошечный мобильник в ухе, а старомодный аппарат из чёрной пластмассы – с проводом и наборным диском.

– Чего? – заорал комиссар Мамышев в трубку. – На подстанции? Какой ракетный тягач? Какой пропуск? С ума вы все там посходили? Какие медведи на мотоциклах? Не выпускать сикхов из казарм!

– Осложнения? – невинно спросил я. Браво, молчальник! Браво, капитан-самозванец! Уж не знаю, что вы там устроили для господина всемирного комиссара… Ты обманывал нас, только пробил твой час – больше ты никого не обманешь…

– Вы ещё здесь, Мерлин? – рявкнул комиссар. – Вон! И так на вас потрачено столько времени, а вы – никто, ничто и звать никак!

Я не обиделся. Только сказал на прощание:

– Значит – все там будем?

2

…Мерлин двигался в толпе таких же, как он и Киджана, – растерянных, испуганных, обрадованных, ошеломлённых… Разная реакция была у попавших в Простор.

Странного вообще было много. Лайбон, например, красовался в своём кислотном костюме, хотя Роман Ильич прекрасно помнил, что вождь покромсал вызывающую одёжку в приступе меланхолии. Ведро с тряпками Мерлин выносил самолично, когда оставлял родную квартиру навсегда. И копьё было при воине масаи – хотя Роман Ильич сам видел, что солдаты отобрали ассегай ещё на первом КПП.

Странности на этом не кончались. Да, их в конце концов «черти» схватили и повязали, но Мерлин знал, что произошло это в городе Казани, а лайбон утверждал, что в Монтевидео…

– Сербы это были, – говорил Мерлин.

– Болгары! – спорил Киджана. – Я болгаров ещё как поминаю!

Толпа двигалась медленно, и Роман Ильич то и дело различал в ней знакомые лица и фигуры. Даже майор Кыров был здесь, и Дима Сказка был здесь, и где-то впереди маячила стриженая круглая башка Панина, только к нему было не протолкаться.

Наверное, где-то была и Таня со своими маленькими изуродованными певцами…

– Если бы ты не кашлем прозвучал, то бы ничей глаз не услышал! – ругался Киджана.

– Ну да, ну да. Просто я тебя бросить не мог – еле тёплого! – возражал Мерлин.

За спором они и не сразу заметили того, что открылось впереди.

– Видишь? – Мерлин схватил лайбона за руку.

– Чего тебе видишь?

– Город!

– Какой тебе город?

– А такой! Он расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта… Стена его построена из ясписа, а сам город чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халцедон, четвёртое смарагд, пятое сардоникс, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое вирилл, девятое топаз, десятое хризопрас, одиннадцатое гиацинт, двенадцатое аметист. И двенадцать ворот как двенадцать жемчужин. Видишь, в главных воротах стоит ключарь Пётр и приветствует нас?

– Сам ты Пётр! – ответил Киджана. – У изгороди стоит слонёнок Такунда и машет хоботом!