Покоренный ее красотой - Джеймс Элоиза. Страница 9

– Милорд, – сказал юный лакей, шагнув вперед и протянув ему большое полотенце.

Пирс поднял на него глаза.

– Ты новенький. Как тебя зовут?

– Нейтен, милорд.

– Звучит как какое-то жуткое заболевание. Нет, скорее как проблема с кишечником. «Извините, лорд Сэндис, ваш сын подхватил нейтен и не протянет и месяца. Увы, я не в силах ему помочь». Сэндис предпочел бы услышать это, а не сифилис.

Нейтен выглядел ошарашенным.

– Моя мама всегда говорила, что меня назвали в честь святого, а не болезни.

– Какого именно?

– Ну, того, которому отрубили голову. А он поднял ее и понес дальше.

– Кошмарная история, – сказал Пирс. – Не говоря уже о том, что неправдоподобная. Хотя чего только не бывает, если вспомнить о курицах с их способностью носиться с отрубленной головой. Она что, думала, что ты унаследуешь этот дар?

Нейтен озадаченно моргнул.

– Нет, милорд.

– Возможно, она просто надеялась. В конце концов, это прямой долг матери предусмотреть подобные возможности. Я испытываю серьезное искушение обезглавить тебя, чтобы проверить, права ли она. Порой оказывается, что самые невероятные суеверия имеют под собой реальную почву.

Лакей попятился.

– Боже, да ты совсем зеленый. А теперь выкладывай, зачем Прафрок прислал тебя сюда? Хотя полотенце пришлось очень кстати.

– Мистер Прафрок велел передать вам, милорд, что вас ждет пациент.

– Здесь всегда болтается пара-другая пациентов, – сказал Пирс, вытирая волосы. – Вначале мне нужно принять ванну. Я весь покрыт солью.

– Этот приехал из самого Лондона, – сообщил Нейтен. – Какая-то важная шишка.

– Важная? Наверное, слишком толстый, чем полезно для сердца. Подай-ка мне трость.

– Нет, не толстый, – возразил Нейтен, выполнив приказание. – Я видел, как он приехал. Весь в бархате, тощий, как рельс. И в парике.

– Еще один умирающий, – сказал Пирс, двинувшись вверх по тропинке. – Только этого здесь не хватало. Скоро нам придется устроить кладбище на заднем дворе.

Нейтен не нашелся, что сказать на подобное заявление.

– Тебя, разумеется, там не будет, – заверил его Пирс, – поскольку ты отнесешь свою голову назад в деревню и зароешь ее в церковном дворе. Но я начинаю чувствовать себя как зловещая версия Крысолова с дудочкой. Люди едут в Уэльс, чтобы найти меня, и умирают. С каждым днем их становится все больше.

– Разве вы никого не вылечили?

– Немногих, – отозвался Пирс. – Начнем с того, что я патологоанатом, что означает, что я специализируюсь по покойникам. Они не дергаются, когда их режешь, и не подхватывают заразу. Что же касается живых, то за ними я только наблюдаю. Порой не знаю, что с ними, пока они не умрут и слишком поздно что-либо предпринимать. Собственно, бывают случаи, когда даже после вскрытия трупа я не имею ни малейшего представления, что явилось причиной смерти.

Нейтен содрогнулся.

– Ты правильно сделал, что подался в лакеи, а не во врачи, – сказал Пирс, поднимаясь по скалистой тропинке к замку. – Мы, хирурги, только тем и заняты, что кромсаем людей, живых и мертвых. Это единственный способ узнать, что у них внутри.

– Но это же отвратительно!

– Не волнуйся, – успокоил его Пирс. – Если тебе удастся добраться до дома без головы, вряд ли я смогу вскрыть тебя, чтобы узнать, что с тобой случилось.

Нейтен хранил молчание.

– И не вздумай увольняться, – добавил Пирс, выбравшись на ровную тропу. – Прафрок снимет с меня голову, если слуги начнут разбегаться из-за моих необдуманных замечаний.

Судя по упорному молчанию Нейтена, тот пока еще не собирался бросать работу.

Пирс добрался до дома.

– Пожалуй, я взгляну на пациента, прежде чем принимать ванну.

– В таком виде, милорд? – уточнил лакей.

Пирс бросил взгляд вниз на свой живот, обернутый полотенцем.

– Разве ты не сказал, что пациент ждет?

– Да, но…

– Ничто мне так не нравится, как приветствовать разодетых в бархат аристократов в одном полотенце, – заявил Пирс. – Они все равно врут, но более осмотрительно.

– Врут? – переспросил Нейтен, явно шокированный.

– Это неотъемлемое свойство аристократии. Правда. В наше время только бедняки обременены таким пережитком, как честность.

Глава 5

Выйдя из гостиной, Линнет направилась в комнату своей матери, единственное место в доме, где она была уверена, что ее не потревожат.

Здесь немногое изменилось со дня смерти хозяйки. Это был все тот же украшенный цветами будуар, что и при жизни Розалин, за исключением такой важной детали, как жизнерадостная красавица, обитавшая в этой комнате.

Женщина, которая пользовалась привязанностью мужа, несмотря на ее неверность. Которая внушала любовь всем мужчинам, попадавшим в ее орбиту.

И которая любила Линнет не только за ее красоту.

Линнет села за туалетный столик точно так же, как она сидела здесь в четырнадцать лет, сраженная внезапной смертью матери. На серебряных щетках лежала пыль. Надо напомнить Тинклу, чтобы горничные убирали комнату тщательнее, мелькнуло у нее в голове.

Она прошлась пальцем по каждой из щеток, вспоминая, как ее мать сидела перед этим зеркалом, расчесывая волосы, и хохотала над тем, что ей рассказывала Линнет. Никто так не смеялся над ее шутками, как ее мать. У Розалин был настоящий дар заставлять людей чувствовать себя самыми остроумными на свете.

Линнет вздохнула. Ее матери понравилась бы шутка о паруснике и пристани.

А затем Розалин припудрила бы носик и помчалась на свидание с каким-нибудь восхитительным мужчиной, все еще весело поблескивая глазами.

Оставив щетку, Линнет подняла глаза на портрет матери, висевший на стене, и улыбнулась. Даже не глядя в зеркало, она знала, что у нее на щеке появилась точно такая же ямочка, как у Розалин на портрете. Те же белокурые локоны, те же голубые глаза, тот же капризный рот, похожий на спелую вишню. Точная копия своей матери.

Хотя не совсем.

Линнет знала, что унаследовала очарование своей матери. Стоило ей улыбнуться, и редкий мужчина не застывал на месте с остекленевшим взглядом. Зенобия называла это «фамильной улыбкой» и говорила, что это их главное наследство. Но чего Линнет не могла, так это…

Следовать дальше.

Ей даже не нравилось целоваться, если уж быть честной до конца.

Поцелуи вызывали у нее неловкость, а слюна отвращение.

Оставалось лишь надеяться, что в один прекрасный день в бальный зал войдет мужчина и она поймет, что сможет терпеть его поцелуи. Но за весь сезон никто не вызвал у нее подобной уверенности. Вот почему она напропалую кокетничала с принцем.

Ухаживание принца избавляло ее от необходимости флиртовать с другими мужчинами. Они понимали, что ею движет, и не считали ее поведение грубым. К тому же в свободные мгновения Линнет одаривала их поощряющими взглядами, чтобы удержать вокруг себя толпу поклонников. Эта игра заставляла ее чувствовать себя как на сцене, а-ля Зенобия.

Кто бы подумал, что апофеоз всего этого – качество, характеризующее ее мать, как ничто другое, – полностью отсутствует у единственной дочери Розалин?

И тем не менее это было так.

Линнет не только не желала мужчин, они ей даже не слишком нравились.

Они были крупными, волосатыми и источали резкие запахи. Даже ее отец, которого она любила, вел себя как ребенок. Он постоянно жаловался и придавал слишком большое значение условностям. Мужчины, как малые дети, подумала она. А кто может желать маленьких мальчиков?

И что бы ни говорила ее мать о жеребцах, мужчины – жалкие создания.

Этот вывод навел Линнет на интересную мысль. Если граф не способен иметь детей…

Значит, он не способен и на все остальное.

Им не придется целоваться. Ей не придется мириться со всем тем, что подразумевалось под жеребцами и что годами (спасибо, мама!) вызывало у нее ужас и отвращение.

Единственное, что от нее требуется, – это притворяться, будто она в положении, достаточно долго, чтобы выйти за него замуж, а затем сделать вид, что она потеряла ребенка.