Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений. Страница 17

По траншее пробежал старший лейтенант:

— Готовы? Быстро! Быстро!

Когда передали команду «Вперед!», я взвалил на плечо, словно бревно, длинное, тяжелое и неуклюжее ружье, сказал второму номеру:

— Пошли. Не отставайте только.

Идти было тяжело: глубокий снег напитался водой, стал рыхлым, ноги проваливались почти до колен, каждый шаг стоил огромных усилий. Не снег, а каша крутая. И ноша нелегкая. Ружье с каждым километром казалось все тяжелее и тяжелее. Я перебрасывал его с плеча на плечо и натрудил их так, что они горели, как обожженные. Сам был весь мокрый, будто только из парной вышел. Сначала надеялся, что ношу эту будем делить пополам со вторым номером, но потом пришлось от этой мысли отказаться: уже на первых километрах напарник мой от меня отстал, и мне пришлось поджидать его.

— Не отставайте, пожалуйста, — попросил я его. — Вдруг пойдут танки, отбиваться придется, а вас нет.

После этого какое-то время я слышал у себя позади его сопение, но вскоре он снова отстал. Я опять подождал его.

— Ну, в самом деле, — начинал я сердиться. — Не отставайте. У меня ведь в стволе только один патрон, много я с ним навоюю? — Напарник виновато молчал, и я попросил у него: — Дайте мне хоть пару патронов в карман.

Он охотно развязал сумку, я взял два патрона (не патроны, а целые снаряды!), положил в карман шинели.

Шли всю ночь. И не просто шли, а почти бежали: надо было догнать немцев и не дать им закрепиться на новых вот таких высотках, которые потом так дорого достаются.

На рассвете немцы нас обстреляли, и мы остановились, залегли. Атаковать их с ходу почему-то не решились, приказали окопаться. Земля была как камень, даже искры летели из-под лопаты, тут бы лом нужен, а не эта малая саперная. Да где его взять, тот лом, а окоп нужен, вот-вот рассвет. Наконец приплелся и мой напарник, но помогать мне не стал, наоборот, сказал:

— А на шо его копать, все одно скоро пойдем дальше.

И правда: не успел я возмутиться, как команда — продвинуться на сто метров вперед, только тихо, без шума.

На новом месте начал с нуля. Но теперь уже наметил окоп поменьше — земля тяжелая, рассвет близко и немцы стали постреливать. Надо спешить. Долблю круглую яму, чтобы хоть как-то углубиться, а там, когда пройду мерзлый слой, расширю свое укрытие. А напарник стоит, дрожит от холода. И вдруг — вой мины. Одна, другая, все ближе. Я присел в яме, уткнул голову насколько можно, а напарник заметался, бросился ко мне, навалился сверху и буравит головой, хочет залезть на самое дно. Налет был коротким, быстро прекратился, я вытолкнул своего напарника, упрекнул:

— Ну, как? Копать не хочешь, а лезешь.

Молчит, отряхивается. А тут по цепи новая команда: «Вперед!» Оказывается, противник оставил передние траншеи, надо их занять.

— Ну шо? — подал голос второй номер. — Я ж говорив: все одно бросим окопы.

— Пошел ты, — огрызнулся я и побежал вслед за ротой.

А рассвет все сильнее, уже далеко видно, немцы стали поливать нас из пулеметов. В несколько перебежек добрался до траншеи, прыгнул в нее. Траншеи оказались залиты водой. В воде долго не простоишь, надо что-то делать. Отстегнул лопату, принялся долбить в стенах уступы, чтобы можно было в них упереться ногами. Но и враскорячку долго не настоишься. Принялся снова долбить стены, счищать с них землю. Земля сыплется в воду, бугорок растет, и вот наконец поднялась плотника, можно стоять на ней тверже. Траншея, правда, сделалась мельче, зато сухо и твердь под ногами, и руки свободны на случай немецкой атаки.

Пока мостил себе гнездо, прибежал напарник. Плюхнулся, не глядя, в воду да так и остался стоять, как цапля на болоте. Мой дружок по роте автоматчиков, который стал пулеметчиком, увидел, продекламировал:

Вокруг засмеялись. А ему хоть бы хны.

Перед нами было ровное поле, залитое талой водой. Она поблескивала под лучами восходящего солнца, и казалось, будто впереди не поле, а глубокое озеро. По цепи передали — приготовиться к атаке, и почти вслед за этим команда: «Вперед!» Это «вперед!», как я понял, ко мне пока не относилось, я приготовился к отражению танков. Пошла пехота, побежала по воде, брызги из-под ног взлетают. Ожили немецкие пулеметы. Я приметил одного, прицелился и выстрелил по нему из своего ПТР. Не знаю, попал ли, но пулемет умолк.

— Вперед! — продолжал кричать вдогонку солдатам командир роты. — Вперед! — раздалось почти рядом. — А вы почему сидите?

Я оглянулся на крик. Рядом стоял старший лейтенант с пистолетом наголо и сыпал матюками.

Я кивнул на свое ружье — мол, у меня ПТР, жду танки.

— Вперед!

— За мной! — сказал я напарнику и выскочил из траншеи. Подхватил ружье за ручку, пригнулся и запетлял по воде как заяц, чтоб немец не взял на мушку. Но не успел сделать и нескольких шагов, как что-то вдруг резко дернуло за плечо, дернуло резко, сильно, даже рвануло всего назад. И в тот же миг почувствовал, что левая рука онемела и повисла плетью. Какое-то время лежал я, уткнувшись головой в ружье, думал, что делать. Попробовал пошевелить рукой и не смог, острая боль пронзила плечо…

В санбате, когда уже мне сделали противостолбнячный укол, обработали рану и сестра бинтовала плечо, я услышал знакомый тягучий голос:

— Доктор… а я… буду жив?..

Я оглянулся и увидел своего напарника — его несли куда-то на носилках.

Весенняя распутица сделала дороги непроезжими. Автомобили оказались совершенно парализованы. Из-за отсутствия транспорта в санбате скопилось много раненых. Днем и ночью здесь стояли стон, крик, ругань. Тяжелораненые — народ капризный, мнительный, им казалось, что их бросили, забыли, что о них никто не заботится. Самых тяжелых эвакуировали «кукурузниками». Но много ли ими перевезешь? С легкоранеными ходячими нашли самый простой выход: формировали в группы и отправляли в госпиталь своим ходом. Группа, в которую я попал, составилась человек из двенадцати. Нам выдали сухой паек, выписали общий на всю группу продаттестат, вручили старшему группы документы, растолковали маршрут и отправили. Идти предстояло далеко — госпиталь остался где-то на левом берегу Днепра, между Верхним Рогачиком и Большой Лепетихой.

Как только мы вышли за село, сразу же окунулись в такую непролазную грязь, которую трудно себе представить. На большаках, проселках и прямо на поле — всюду были разбросаны машины. Одни скособочились, провалившись в кювет, другие стояли поперек дороги; одни давно замерли, потеряв всякую надежду сдвинуться с места, другие ревели перегретыми моторами, пытаясь продвинуться вперед хотя бы на метр. Грязь засасывала колеса все глубже и глубже, пока машина не садилась на брюхо, делаясь совсем неподвижной. И тогда впрягались солдаты и тащили на себе пушки, минометы, несли на плечах ящики с боеприпасами. Утопая в глубокой грязи, к фронту двигались караваны лошадей, волов и даже коров, навьюченных военными грузами. Женщины, старики, подростки сплошным потоком тянулись в сторону передовой, связав попарно за хвосты мины, перекинув их через плечо, они несли этот опасный груз не только без боязни, но как-то весело, с шутками, довольные, что стали полезными фронту.

В госпиталь мы пришли лишь на седьмой или восьмой день. Нас тут же повели в баню. Раздели донага, и все наше барахло, кроме сапог и вещмешка, отправили в жарилку, а самих мыться. После бани — на перевязку. И тут оказалось, что моя рана за дорогу затянулась, мне лишь смазали йодом входное и выходное отверстия и даже повязки накладывать не стали. Направили на ЛФК, так как было задето сухожилие и пальцы работали плохо.

Распутица сказалась и на снабжении госпиталя — он остался почти совсем без продовольствия, и мы вынуждены были перейти на подножный корм: однорукие раненые ходили в поле, ломали там оставшуюся с осени кукурузу, шелушили ее и варили кашу. А когда оттаяла земля, стали копать картошку, оставшуюся с осени неубранной. Эти-то работы и помогли мне лучше всякого ЛФК. Уже через несколько таких «сеансов» пальцы стали сгибаться почти нормально. И в конце апреля меня выписали в запасный полк.