Бойся Кошек - По Эдгар Аллан. Страница 48

Можно было подумать, что у нее остались еще какие-то незавершенные дела.

Рэмси Кэмпбел

КОШКА И МЫШКА

Нельзя было сказать, что дом неузнаваемо изменился. И все же, когда мы сошли с окружной дороги и пригнулись, чтобы пройти под мокрыми после дождя деревьями, нависавшими и мерцавшими над садом, я был под впечатлением, что мы здесь впервые. На нас опустилась тишина, исчез шум проезжавших машин. И, несмотря на то, что солнечный свет продолжал отражаться на последних, стекавших с листьев капельках дождя, нас коснулись наступающие сумерки.

Пока я отпирал незнакомый замок, мне пришлось повозиться. Моя жена Хэзел посмеивалась, и это меня несколько раздражало. Я хотел широко распахнуть дверь и перенести жену через порог, наслаждаясь собственным триумфом; Бог знает, я достаточно намаялся, прежде чем купить этот дом. Но, по крайней мере, я насладился ее восторгом, когда мне все же удалось открыть дверь.

Конечно же, мы видели дом и раньше, когда меблировали и декорировали комнаты, но теперь нас обоих пронзило чувство неизведанного. Нас поразили белый телефон, а также лестница, — конструкция, состоящая из звеньев и похожая на хвост дракона. Она была самым существенным дополнением к дому, внесенным предыдущими жильцами. Реакция Хэзел была предсказуемой: она пронеслась по комнатам нижнего этажа, затем с грохотом промчалась наверх, спеша почувствовать себя хозяйкой всего дома. Наблюдая, как она взбежала наверх по лестнице, я почувствовал волну желаний. Но, когда я сам прошел по бледно-розовой гостиной, по белой кухне, холодной, как больница, по ванной комнате, с выложенной разноцветной плиткой полом и с розовой ванной, я почувствовал себя, как в тюрьме. Конечно, на Хэзел была дубленка, но все же казалось странным, почему весь первый этаж пропитан запахом меха, запахом, который тянулся за мной, словно шлейф.

Я нашел Хэзел посреди груды складных ламп, рисовальных досок, коробок с книгами в комнате, которую решено было использовать, как кладовую. Запах здесь был сильнее.

— Спускайся, а я приготовлю чай, — предложила она.

— Давай, но я только наведу здесь порядок.

— Ты уже достаточно сделал, дорогой.

— Ты имеешь в виду — предаю себя? — ответил я, памятуя о своих идеях и своем искусстве, которые разбил о рекламное агентство, где я работал до тех пор, пока они сами не разорились.

— Нет, я хочу сказать о продаже таланта, — поправила Хэзел. — Так тебе нравится наш дом? — в ее голосе прозвучали нотки сомнения.

— Потому я и работал, чтобы купить его, — я сказал это и запнулся, уставившись на подоконник. Сначала нам понравилась грубая древесина, из которой он был сделан, и мы решили его не красить. Но сейчас, всматриваясь в него внимательней, я как бы мимоходом заметил, что он будто был или изжеван, или исцарапан когтями. Вероятно, предыдущие владельцы держали кошку или собаку, и мне стало не по себе при мысли о том, что они запирали животное здесь: ничто, кроме жестокой изоляции, не могло бы довести бедное животное до такого безумного состояния, чтобы оно вонзало свои когти не только в подоконник, но и в замазку вокруг оконных стекол.

— Я уверена, теперь у тебя наладится сон, — сказала Хэзел.

Я вздрогнул при этих словах.

— Почему у тебя такой обеспокоенный вид?

Я думал о том, что когда готовил чердак к покраске, то заметил следы когтей на разорванных обоях, но сейчас я не хотел огорчать ее; кроме того, я бы не хотел, чтобы она так интересовалась моими мыслями и чувствами, хотя и понимал, что Хэзел делала это только из любви ко мне.

— Интересно, а где наше стерео, — нашелся я.

— Должно быть — по дороге сюда, — сказала она. — Не волнуйся, они будут с ним обращаться осторожно — они ведь знают его стоимость.

— Да, — раздраженно ответил я. — Это чрезвычайно хрупкая аппаратура, и надо было бы заранее заплатить за бережное с ней обращение.

— Я думала, что ты сам сделаешь это, — сказала она, улыбаясь, и я почувствовал, что она нашла какой-то другой смысл и хотела поделиться со мной этой находкой. Иногда ее пристрастие к игре слов вызывало у меня вспышку гнева, а часто — вызывало еще большую любовь к ней. Я отвел взгляд от части стены с разодранными когтями обоями.

— Неплохо было бы и пообедать, — сказал я.

Стереосистему привезли после обеда, когда я уже допивал третью чашку кофе. Рабочие были явно недовольны тем, что я наблюдал за их работой и всем своим видом показывал, как надо ее выполнять. Но для них это была всего лишь работа, а для меня — само воплощение опасности.

Когда они ушли, я поставил «Эйн Хелденлебен» [4]на полную громкость, нисколько не думая о соседях, раз они находились за пределами моего сада. Хэзел, чтобы не отвлекать меня, сидела молча, но все же я чувствовал себя достаточно скованно. Волна эмоций, вызванных музыкой Штрауса, накатилась на умиротворенное лицо Хэзел, на поглощавшую тишину комнаты и так и не разбилась. Я настежь распахнул окно, и чувства устремились в темноту сада, где рассеялись, приникнув к деревьям.

В ту ночь я не мог ни любить, ни спать. За окнами с шумом проезжали машины, медленно, как звуки музыки, звучащие через усилители. Жена спала, уткнувшись в подушку, с хмурым выражением лица и большим пальцем во рту. Кончик моей сигары вспыхивал и окрашивал в красный цвет лестничную площадку; на фоне блестящих дверей ее огонек был похож на темно-красный глаз, наблюдавший за мной из другой спальни, оказавшейся, кажется, ненужной. Я думал было спуститься вниз, но там, внизу, а может быть, просто в моих ушах послышалось вдруг тихое зловещее шипение, совершенно не похожее на шепот листьев в саду. Я несколько минут прислушивался, затем бросил сигару в пепельницу, стоявшую возле кровати, и поднял шторы.

Хэзел разбудила меня в полдень. Догадываюсь — она сама только что проснулась. Я с трудом пришел в себя после сна и пошел вслед за ней вниз. Судя по тому, как смотрела на меня Хэзел, вид у меня был недовольный. Я чувствовал, что разбудила она меня исключительно для компании. Когда мы дошли до гостиной, она шепнула:

— Дорогой, послушай.

Я услышал только лишь слова — формула, к которой она прибегала, если не была уверена, что я с чем-нибудь соглашусь. Несомненно, ее интонация несла в себе другой оттенок, но я еще не настолько проснулся, чтобы заметить это.

— В чем дело? — потребовал я объяснений.

— Ничего. Просто слушай.

Это была вторая часть формулы. У меня есть привычка, как правило, размышлять о том, о сем перед сном где-то около часа, и около часа же у меня уходит на то, чтобы проснуться после завтрака. Ничто так не возмущает меня, как призывы принимать решения до того, как я проснусь.

— Хэзел, — заявил я, — теперь, ради бога, когда ты вытащила меня из постели…

Тут я увидел, что она, не мигая, уставилась на стереосистему. Из колонок раздавался звук, подобный свисту враждебно настроенной публики.

— Ты видишь, он двигается то вперед, то назад, — сказала Хэзел. — Стереосистема была включена всю ночь. Не сломалась ли она?

— Ты, по всей вероятности, специально не выключала его, чтобы удостовериться в его прочности! — я не мог сказать ей, что на самом деле кричал не на нее, а на что-то другое.

Когда я снял пластинку с «Эйн Хенденлебен», чуть ее не разбив, я заметил, что шипение вырисовывается, как затаившийся хищник, физическое присутствие которого ощущается все реальнее, по мере того, как он перебирается из одной колонки в другую.