Кольца анаконды - Гаррисон Гарри. Страница 45

Милл с улыбкой приподнял открытую ладонь.

– Первым делом война, господин президент. Отложите их в сторону до более спокойных времен. Вы обнаружите, что мы с Фрэнсисом Вейландом сходимся во мнениях по очень многим вопросам. Если позволите, я вкратце изложу для вас свои чувства и теории в упрощенной форме. Прежде всего, я поддерживаю вашу позицию в данной войне, поскольку воспринимаю ее как борьбу против рабства. Но как англичанин, я держался в стороне от конфликта, полагая, что лично к нему не причастен. Теперь же я считаю, что моя позиция была ошибочной. Я более не могу быть безмолвным зрителем. Агрессия моей страны против вашей является актом исключительно безнравственным, каковому нет прощения.

– Уверяю вас, никто не станет оспаривать вашего мнения.

В дверь быстро постучали, и на пороге появился озабоченный Джон Хей с телеграммой в руках.

– Могу ли я поговорить с вами о… по весьма щепетильному вопросу, господин президент?

– Я подожду за дверью, – сказал Милл, подымаясь. – Можем ли мы продолжить нашу беседу?

– Конечно.

Подождав, пока дверь закроется, Хей передал телеграмму Линкольну.

– Не знаю, что все это значит, сэр, но если это правда, то эти вести гораздо лучше, чем новости из штата Нью-Йорк.

Взяв телеграмму, Линкольн вслух зачитал:

– «Группа офицеров Конфедерации миновала наши позиции согласно условиям перемирия в Йорктауне. Ныне под конвоем направляются в Вашингтон. Делегацию возглавляет генерал Роберт Э. Ли».

Президент опустил листок, и Хей понял, что еще ни разу в жизни не видел на его лице столь безмерного изумления. Будучи адвокатом, Линкольн научился держать свои эмоции при себе. Люди всегда видели на его лице то выражение, которое он хотел им показать. Всегда – но не на этот раз.

– Вы имеете хотя бы самое смутное представление, что к чему? Да нет, вряд ли. Если выражению вашего лица можно доверять, то вы так же озадачены, как и я. Телеграфируйте тому, кто это послал, и попросите разъяснений. А заодно созовите Кабинет для внеочередного заседания. Это… экстраординарно. А я пока закончу беседу с мистером Миллом. Ступайте и позовите меня, когда Кабинет соберется.

Из этой телеграммы ничего не поймешь. Что происходит? И что это за таинственное послание от генерала Шермана? Нет ли тут какой-то связи? Линкольн погрузился в такие глубокие раздумья, что даже не заметил возвращения Милла, пока тот не привлек его внимания деликатным покашливанием. Усевшись снова, Милл быстро перешел к делу:

– Выходя, я думал о словах, сказанных вами. О том, что вам нужны люди, умеющие сражаться, а не мыслители…

– Прошу прощения, если мои слова смутили вас, поскольку я вовсе не намеревался вас оскорбить.

– Никоим образом, сэр, правду говоря, как раз напротив, но вы все-таки нуждаетесь в мыслителях, способных проложить курс к благополучному будущему. Я хочу напомнить вам о другом англичанине – фактически говоря, о другом философе. О Томасе Пейне, писавшем, рассуждавшем и спорившем о причинах вашей Американской революции. Он знал, что причины, по которым люди вступают в войны, не менее важны, чем сама борьба. Говорят, что маленькие люди продвигают человечество вперед, стоя на плечах великанов. Пейн и ваши отцы-основатели были воистину гигантами, и, возможно, стоя на их плечах, эта страна сможет провести Вторую Американскую революцию, которая построит новое будущее. Эта война не может длиться вечно, но Америка должна выстоять, выжить и расцвести. И, быть может, вы должны стать той направляющей дланью, которая обеспечит ее благополучие. Положение, которое негры занимают в вашем обществе ныне, весьма противоречиво. Эту ситуацию следует переменить. И я знаю, как этого добиться…

Линкольн слушал с таким пристальным вниманием, что вздрогнул, когда секретарь постучал в дверь.

– Мистер Милл, настоятельная необходимость вынуждает меня провести это исключительно важное заседание Кабинета незамедлительно. Но вы обязательно должны вернуться и развить свои идеи. Я всем сердцем согласен с вашими воззрениями и питаю надежду, что, может быть, вы окажете мне неоценимую помощь в разрешении моих наиболее трудных политических проблем.

Совещание Кабинета министров было весьма кратким.

– Не располагая дальнейшей информацией, – сказал Чейз, – мы не можем принять никаких решений по этому вопросу.

– Может, они хотят поговорить об условиях сдачи? – с надеждой в голосе предположил Сьюард.

– Вряд ли, – возразил Линкольн. – У нас совершенно нет оснований полагать, что они хотят конца этой войны. Во всяком случае, в столь внезапной и нехарактерной для себя манере. Поразмыслив над этим, вы должны осознать, что в данный момент южане находятся в более выгодном положении, чем когда-либо с начала войны. Вдумайтесь, они могут сидеть сложа руки, позволив англичанам выиграть эту войну вместо них. А затем нанести удар, когда решат, что мы ослаблены до предела. Предложение сдачи – наименее вероятная причина для подобной встречи. Мы должны выяснить их намерения. Мы встретимся с ними, и я предлагаю, чтобы наши военные советники тоже присутствовали на этой встрече, поскольку их посольство состоит только из армейских офицеров, во всяком случае, так меня информировали.

Было решено, что помещение Кабинета министров чересчур мало для подобной встречи, если на ней будет присутствовать еще и генералитет армии и военного флота. Так что все собрались в недавно отремонтированной Голубой комнате, где Мэри Линкольн подала им чай, чтобы скрасить ожидание. Хей тихонько подошел к президенту сбоку.

– Единственное, что нам удалось выяснить, это то, что генерал Ли настаивал на разговоре с вами лично.

– Ну, я приклоню к нему слух, это уж определенно.

Уже сгущались сумерки, когда кавалеристы и экипажи под цокот копыт и тарахтение колес подъехали к парадному крыльцу Белого дома. Ожидавшие военные вытянулись чуть ли не во фрунт, а сидевшие члены Кабинета встали. Дверь распахнулась, и в комнату широкими шагами вошел генерал Роберт Э. Ли, главнокомандующий армией Конфедерации, – по-военному осанистый, седобородый и угрюмый, выше шести футов ростом, почти такой же высокий, как президент. За ним следовала небольшая группа мрачных офицеров в серых мундирах. Сняв шляпу, Ли шагнул вперед, оказавшись лицом к лицу с Авраамом Линкольном.

– Господин президент, я доставил вам послание от мистера Джефферсона Дэвиса, президента Конфедерации.

Теперь Линкольн уже снова владел своим лицом и лишь кивнул, чуточку поджав губы в знак молчаливого внимания, когда Ли продолжал. Хоть Линкольн и не признал законности титула Джефферсона Дэвиса, упоминать об этом счел неуместным.

– Если позволите, мистер Линкольн, в силу конфиденциальной природы моего послания я бы хотел передать его вам с глазу на глаз.

Среди слушателей прокатился тревожный ропот, и Линкольн поднял руку, выжидая, когда в комнате снова воцарится молчание.

– Джентльмены, – сказал он строго, – я намерен удовлетворить эту просьбу. Я уверен, что главнокомандующий армией Конфедерации – человек чести и не причинит мне вреда.

– Совершенно верно, мистер Линкольн. В знак доброй воли я оставлю свою шпагу у подчиненных.

Ли тотчас же выполнил свое обещание, сняв шпагу с портупеи вместе с ножнами и передав ее ближайшему офицеру-южанину.

Присутствующие не знали, как быть, но, когда Линкольн повернулся к двери, расступились, уступая дорогу высокому президенту и суровому, подтянутому генералу. Оба медленно вышли из комнаты и поднялись по широкой лестнице – пусть не рука об руку, но хотя бы плечом к плечу. Миновав стол клерка, глядевшего на них широко распахнутыми глазами, вошли в кабинет Линкольна. Закрыв дверь, Линкольн заговорил:

– Будьте любезны, присядьте, генерал Ли. Уверен, поездка была весьма утомительной.

– Спасибо, сэр.

Если поездка и была утомительной, Ли этого ничем не выказал. Сняв свою серую полевую шляпу, он положил ее на край стола, потом присел на краешек стула, выпрямившись, будто аршин проглотил. Линкольн опустился в свое кресло.