Драгоценность, которая была нашей - Декстер Колин. Страница 29

Упоминание сержантом Диксоном одежды вернуло его к обстоятельствам, при которых был найден труп, и он спросил Льюиса о том же, о чем спрашивал у Макса, на что получил почти такой же ответ:

— Не думаю, чтобы он здесь купался, сэр.

— Известно, что в этом месте люди купаются голыми, и довольно многие.

— По мне слишком холодно.

— А как насчет секса?

— Для этого не нужно раздеваться догола.

— Нет? Ну, что же, поверю тебе на слово. Тут я неспециалист. — Он постоял еще над водой, всматриваясь в ее мутную поверхность. — Ты когда-нибудь ссорился с женой?

— Известно, как говорите вы, сэр.

— А потом миритесь?

— Обычно.

— Помирившись, вы чувствуете между собой еще большую близость?

Теперь Льюис ничего не понимал и чувствовал себя немного смущенным.

— Может быть, это даже полезно время от времени, потом вроде бы становится легче дышать.

Морс кивнул:

— Нам известны двое, поссорившиеся не так давно, правильно?

— Доктор Кемп и миссис Уильямс? Да! Но у нее непробиваемое алиби, сэр.

— Намного лучше, чем у Стрэттона, уж это точно.

— Я мог бы проверить Стрэттона: Дидкот, паб, о котором он говорил, ресторан «Браунс»...

Морс встретил это предложение без особого энтузиазма:

— Если бы мы только знали, когда был убит Кемп! Пока мы этого не узнали, алиби нет ни у кого.

— Думаете, миссис Уильямс могла убить его?

— А почему бы и нет? Она вполне могла убить его, но вот сбросить в реку — не думаю. По-моему, это сделал мужчина.

— Он, Кемп, ведь не был таким уж тяжелым. Жирным его никак не на назовешь.

— Для женщины слишком тяжелый.

— Даже для ревнующей женщины, сэр?

— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Я все время думаю, не нашел ли Кемп себе другую подружку, а Шейла Уильямс узнала об этом.

— «В аду нет злобы...»

— Уж если, Льюис, ты не можешь обойтись без цитат, то, по крайней мере, цитируй правильно! «В раю не ведают той злобы, которая сочится от любви, когда та ненавистью стала. В аду не знают ярости, что хуже, чем источает брошенная женщина».

— Простите, я не слишком силен в Шекспире.

— В Конгриве, Льюис, Конгриве.

— Он, кажется, был порядочным ловеласом...

— И если он не мог заниматься любовью с женой, потому что  она парализована  от талии до кончиков пальцев на ногах...

— У меня сложилось впечатление, что она, возможно, не очень переживала по этому поводу. Скорее, она злилась из-за того, что это была именно миссис Уильямс.

— Ты хочешь сказать, что она бы его простила, если бы это был кто-то другой?

— Я думаю... Я думаю, сэр, что вы должны встретиться с ней.

— Хорошо, хорошо! Только не торопи меня! Нам еще нужно встретиться с этими двумя американцами, ты забыл, что ли? С Олдричем и Брауном, узнать, где они были вчера после обеда. Где они были, по их словам.

Прежде чем уйти, Морс еще раз посмотрел на воду, а потом молча сидел в машине и ждал, пока Льюис поговорит с Диксоном. В боковом кармашке на дверце он нашел карту улиц Оксворда, а с ней и экземпляр «Железнодорожного журнала» и, раскрыв карту, провел пальцем вдоль ниточки реки Черуэлл, двигаясь медленно на север от места, помеченного надписью «Купальня», вдоль оконечности университетского парка, мимо Норхем Гарден и Парк-Тауна, отсюда по Марстон-Ферри-роуд до конца Лонсдейл-роуд... Портленд-роуд... Гамильтон-роуд... Да. С верховьев Черуэлла прошло много ливневых вод, и тело, сброшенное в воду, скажем, у Лонсдейл-роуд...

И внезапно Морс понял, в каком месте тело отправили в воду и в вечность, понял также, что уж если Люси Даунс могла так быстро пробудить довольно вялое либидо Льюиса, то нетрудно представить себе, как она могла подействовать на игривую плоть Кемпа.

Льюис сел за руль и увидел, что палец Морса упирается в то место на карте, где, скорее всего, находился конец Лонсдейл-роуд.

— Он не мог этого сделать, сэр, нет. Даунс не мог этого сделать. Он все время провел с американцами и был с ними, когда мы нашли тело. Если кто и имеет алиби, так это он.

— Возможно, это сделала твоя подружка Люси Даунс.

— Вы это серьезно, сэр? Неужели вы так думаете?

— Я вообще не думаю — во всяком случае, сейчас, — надменно ответил Морс.— Я делаю выводы, выводы о возможностях. Вот когда я сделаю выводы, то начну думать.

— А!

— И давай поехали. Мы не можем держать американцев здесь целый день. Нужно отпускать их. Большую часть из них!

Ну, что же, Льюис поехал обратно от Радости Пастора на Бенбери-роуд, по Сент-Джилс, а потом на светофоре у Бомон-стрит свернул направо. Всю дорогу главный инспектор Морс сидел, погрузившись в карту оксфордских улиц, забыв про свою обычную раздражительность.

Насколько понимал Льюис, «делал выводы».

Глава тридцать третья

Шейла Уильямс чувствовала себя отвратительно. Когда Морс, сам темнее тучи, приехал в «Рэндольф» и потребовал к себе немедленно мистера Олдрича и мистера Брауна, он упорно избегал ее взгляда, по-видимому не имея желания напоминать о тех мимолетных моментах сближения, промелькнувших у них под утро этого дня. К тому же туристы начали проявлять признаки нетерпения, что нетрудно было понять. Только один Фил Олдрич выглядел таким же безмятежным, как всегда, даже после того, как посреди обеда ему пришлось переместиться в салон «Ланкастер» и, усевшись за стол, заняться писанием, для чего ему была предоставлена фирменная гостиничная бумага. От этого занятия его отвлекли всего только раз, и то на очень короткое время, — конечно же это была Джанет Роско, которая, как казалось, пребывала в самом воинственном настроении и выражала недовольство, едва только представлялся  случай.

Как, например, сейчас.

— Шейла, честное слово, я думаю...

— Как же я вам завидую, миссис Роско, уже сколько лет мне не приходит в голову ни одной порядочной мысли! Седрик! Седрик?

Даунс попытался незаметно выскользнуть из гостиницы, чтобы не увязнуть в послеобеденной болтовне, но на самой последней ступеньке лестницы, по которой он торопливо сбегал вниз, его остановила Шейла со стаканом в левой руке. Положив ярко наманикюренные пальцы правой руки на лацкан его пиджака, она сказала:

— Седрик! Как могла эта чертова баба прожить так долго, и никто ее не прикончил...

Седрик улыбнулся своей грустной кривой улыбкой, высвободил руку и посмотрел на нее — на ее почти одинаковой толщины губы, влажные, полураскрытые, соблазнительно мягкие. Эту женщину он знал уже несколько лет, с этой женщиной он никогда не спал, и эта женщина и отталкивала, и еще больше притягивала его.

— Послушай! Мне нужно идти. У меня скоро консультация, и до нее мне нужно немножко протрезвиться.

— С какой стати, дорогой?

— Шейла! Ты чудная девочка, но ты... ты опускаешься, когда слишком много пьешь.

— О Боже мой! И ты туда же.

— Да! И я тоже. И мне нужно идти. И все равно я потом встречаю Люси  с поезда, и, если хочешь знать правду, — он оглянулся с вытаращенными глазами, — вся эта история мне до чертиков надоела. Впрочем, я сделал все, что мог. Сначала я согласился... — Он вдруг остановился. —  Прости, Шейла! Я не должен был так говорить. Извини!

Он поцеловал ее, слегка притронувшись губами к щеке, потом повернулся и вышел из гостиницы.

Шейла смотрела ему вслед и думала, что, несмотря на причинившие ей боль слова, которые он только что произнес, она все равно будет питать слабость к этому мужчине. Но вместе с тем она прекрасно знала, какой из нее плохой знаток мужчин. Ее муж! Боже! Вкрадчиво интеллигентный, с ног до головы английский дон, неизлечимо больной оксфордской болезнью — той трагической напастью, которая заражает людей уверенностью, что они никогда не ошибаются, что они всегда правы и их мнение неоспоримо. Это было какое-то бедствие! Затем последовала серия бесцветных, никчемных, самовлюбленных, эгоистичных, тщеславных поклонников... и потом Тео. Бедный Тео! Но он, по крайней мере, был, да, действительно теперь уже был, человеком интересным, живым, с фантазией.