Убийство на канале - Декстер Колин. Страница 25

«С большим сожалением, милый мой супруг, прочла я твое страшно бессвязное письмо – умоляю тебя, дорогой, борись с тем, что, боюсь, тебя ожидает, если не успокоишь свой истерзанный ум. Потеря рассудка – это нечто ужасное, это разобьет наши надежды. Будь сильным и знай, что скоро мы будем вместе и хорошо обеспечены.»

Трогательное и красноречивое письмо.

Может они оба были малость не в себе?

Ммм…

Третье, разные показания под присягой на обоих процессах ясно говорили, что хотя «летящие» лодки должны были работать лучше всего при непременном приведении в действие комбинации «двое на вахте – двое отдыхают», на практике достаточно часто четверо членов такого экипажа менялись дежурствами, в угоду личным предпочтениям или требованиям. Или похотливым желаниям, может быть? Морс после этого прочел с повышенным интересом доказательства, приводившиеся в суде (где вы, полковник Денистон?), что Олдфилд, капитан «Барбары Брей», заплатил Уолтеру Таунсу шесть шиллингов, чтобы тот принял вместо него на себя трудную задачу «провести» лодку через двойной туннель при Бартоне. Морс кивнул головой: его воображение уже побывало там.

Ммм…

Четвертое, показания в целом сильно наводили на мысль, что в первой половине путешествия Джоанна чувствовала себя вполне счастливо в компании лодочников во время различных остановок: питалась вместе ними за одним столом, пила вместе с ними, смеялась вместе с ними над их шутками. Шутки закончились, однако, во второй половине путешествия. Джоанна, как неоднократно подчеркивал прокурор, вдруг проявила себя беспомощной, злосчастной душой, взывающей (моментами в буквальном смысле) к помощи, сочувствию, защите, милости. И один судьбоносный и драматичный факт: чем больше увеличивалось алкогольное опьянение экипажа, тем трезвее становилась Джоанна, а представленные суду показания судебного врача были неоспоримы: никаких следов алкоголя не было найдено в ее крови.

Ммм…

Морс продолжил подчеркивать синим карандашом разнообразные и любопытные высказывания, которые судебный репортер «Оксфордского дневника» посчитал нужным записать:

– Выпьешь что-нибудь? (Олдфилд)

– Нет желания! (Блоксом)

– Он уже закончил дело с ней в этот вечер, и я сделаю то же самое, иначе я!.. (Олдфилд)

– Окаянная девка, пусть катится ко всем чертям! Что я могу сделать, если она утопилась! (Олдфилд)

– Говорила, что сделает это и теперь вроде бы сделала взаправду, как надо. (Массен)

– Чтоб эта грязная курва жарилась в аду! (Олдфилд)

– Будь проклята эта баба! Что мы знаем о ней? Раз она захотела утопиться, почему нам нужны все эти неприятности? (Таунс)

– Если он начнет давать показания против нас, то они будут о другом, не о женщине! (Олдфилд)

Ммм…

Хотя и цитируемые произвольно, непоследовательно, не в хронологическом порядке, эти выдержки из процессов особенно усилили более раннее убеждение Морса, что это не те комментарии, которые человек ожидал бы услышать от убийц. Нормально ожидалась бы известная доза стыда, угрызения, страха – да! – даже в некоторых случаях торжества и ликования вследствие совершенного деяния. Но нет – нет! – бушующие гнев и ненависть, непрерывно испытываемые лодочниками в часы и дни, после того как Джоанна встретила свою смерть.

И в заключение имелся еще один важный пассаж в показаниях, который полковник не процитировал. Очевидным было утверждение Олдфилда: около четырех часов того судьбоносного утра лодочники отыскали Джоанну – последняя была в состоянии сильного умственного расстройства – так как он и Массен обнаружили ее местонахождение только благодаря истеричным крикам, которыми она звала по имени своего супруга: «Франкс! Франкс! Франкс!» Кроме того, утверждал Олдфилд, он в сущности сумел убедить ее вернуться на баржу, хотя и признал, что она достаточно скоро снова спрыгнула на берег (снова!), чтобы пойти пешком по утоптанному бечевнику. После, согласно Олдфилду, двое из них, он и Таунс на этот раз, опять слезли на берег, где встретили другого потенциального свидетеля (упоминавшегося в книге полковника Дональда Фаванта). Но лодочникам не поверили. Более того, эта вторая встреча на дороге послужила поводом к уничижительным нападкам со стороны обвинения: в лучшем случае это были сбивчивые воспоминания безнадежных алкашей, а в худшем – измышления закоренелых убийц!

Да! Именно этот тип комментариев в течение всего времени не давал покоя его чувству справедливости. Как полицейский Морс имел только основные познания по английскому праву, но он был пламенным приверженцем презумпции невиновности, пока не будет доказано противоположное. Это было основным принципом не только действующего правового порядка, но и естественной справедливости…

– Вам удобно? – спросила Эйлин, автоматически расправляя складки на простыне.

– Я думал, что ваша смена закончилась.

– Как раз ухожу.

– Вы меня балуете.

– Любите читать, не так ли?

Морс кивнул:

– Иногда.

– Но больше всего любите чтение?

– Ну, предполагаю, что иногда больше люблю музыку.

– Значит, если читаете книги и магнитофон включен…

– Я не могу наслаждаться обеими вещами одновременно.

– Но больше всего любите эти две вещи?

– Если исключить ужин при свечах с женщиной вроде вас.

Эйлин зарделась, щеки ее порозовели.

Прежде чем Морс заснул в этот вечер, рука его скользнула в ночной шкафчик, он налил себе немного скоча; и пока смаковал его, мир неожиданно показался ему не таким уж плохим местом…

Когда он проснулся (точнее был разбужен) на следующее утро (в воскресенье), он изумился тому, что потратил столько времени, чтобы прозреть одну очевидную истину. А обычно скорость его мыслительных процессов не отставала от световой.

Глава двадцать шестая

То же самое имеет значение и при разгадывании кроссвордов, не так ли? Вы сидите и размышляете все больше и больше над каким-то непонятным вопросом и не можете ничего придумать. Отдвиньтесь, однако, назад! – и еще подальше! – и ответ сам возвестит о себе с насмешливым торжеством. Те туфли, разумеется… туфли, на которые он долго взирал и которые, в сущности, не видел.

Морс дрожал в ожидании окончания утренних процедур, так ему хотелось перечитать еще и еще раз историю полковника. Он хотел медленно и с наслаждением возвратиться к отдельным местам – он всегда так делал в детстве, когда методично выедал яичный белок, пока не оставался только золотой круг желтка, в который он в конце с расчетливой точностью макал жареный картофель.

Как точно это было сформулировано в деле? Да, кивнул Морс: когда Чарльз Франкс посмотрел на тело, он его опознал, как бы ужасно оно не было обезображено, по маленькой родинке за левым ухом своей супруги, метке, о которой могли знать только родители или любовник. Или мошенник. О, Боже! Неужели вообще когда-нибудь до этого в английских судах проводилась идентификация трупа на основании настолько незначительного доказательства? Это не только слишком незначительный физический недостаток в месте, где никто не подозревал о его существовании, недостаток, который существовал на голове Джоанны Франкс, только потому что существовал в голове ее нового супруга! О, эта отметина была, конечно, очень кстати! Доктор, следователь, полицейский инспектор, те женщины, которые обмывали покойницу и те, которые переодевали для подобающего христианского погребения – так много свидетелей, которые могли бы в случае необходимости подтвердить наличие этого дефекта на таком красивом некогда лице! Но кто бы подтвердил, что это лицо Джоанны? Супруг? Да, он свое слово сказал. Но единственные другие, которые могли бы об этом знать, родители – где были они? Очевидно, что они вообще не сыграли никакой роли в процессе над лодочниками в Оксфорде. Почему? Неужели ее мать была так погружена в скорбь, что не смогла дать показания? А была ли она вообще жива во время процесса? Однако отец ее был жив, не так ли? Страховой агент…